ты ведь его сдержишь?

      Ему было восемь лет, когда на тетрадных листах все чаще стали появляться рисунки, сделанные дрожащей рукой. Образы птицы, охваченной огнем, изрыгающей яркое пламя и купающейся в нем. Из-за этих рисунков у него всегда быстрее всего заканчивались жёлтый и оранжевый карандаши. А так же черный, но ведь его всегда можно было заменить простым, стянутым из чужого пенала. Он это исправил. Теперь в детском доме всегда есть карандаши. Разве это не благо?       Диссоциативное расстройство личности, так это назвал его лечащий врач. Очередной заложник режима, что с них взять, трудится на благо государства, которое с радостью запихнет и его самого в такую же клетку, стоит ему пойти против него.       А было бы так здорово поменяться с ним местами, это ведь он болен, а не ты. Это он должен сидеть среди всех этих отбросов, закованный в ремни. Ничего, ты тут ненадолго.        Крылья обхватывают Разумовского, даря ощущение странного спокойствия, а радужка глаза моргает жидким золотом, словно отблеск от заката, кусочек которого виден через небольшое окошко в ненавистном помещении тюрьмы.       « — Эй, кажется, это твоё. — темноволосый мальчишка безразлично смотрит на него, протягивая Сереже выпавший из портфеля жёлтый карандаш. Новенький, чье имя даже не осталось в памяти, совсем недавно попал к ним, но уже выглядит слишком похожим на тех пацанов, которые еще совсем недавно грозились ему навалять на песчаной косе. Он совершенно не помнит, что было в тот день, но Разумовскому совсем не стыдно радоваться их смерти. Они того заслужили.       — … Спасибо? — Почему-то благодарность звучит с вопросом. Хотя, очевидно же. «Это просто уловка, сейчас он дернет меня на себя и все снова повторится. Очередные побои, которые придется прятать от воспитательницы, надоели ее жалостливые взгляды.» Сергей неуверенно тянет руку за карандашом и взгляд мальчишки напротив темнеет, увидев на тонком запястье следы от чужих пальцев, выделяющиеся на светлой коже. А затем новенький несмело улыбается ему, вкладывая карандаш в его ладонь.       — Меня Олегом зовут, а тебя?       — С..Сережа.»       Он открывает глаза, а обстановка вокруг ни капли не изменилась, все то же унылое помещение с серыми стенами и белыми безликими халатами. Но одна деталь все же изменилась, от чего и без того прогрессирующий нервный тик усиливается в сотню раз. Нет, даже в тысячу. У решетчатой двери стоит Олег, одетый в форму санитара, от чего он и не был замечен сразу, но.. Но почему он здесь? Он пришел за ним?       Волков делает к нему несколько шагов, сначала медленных, осторожных, как к дикому зверю, а Сергей смотрит на него застывшими неверящими глазами. «Он здесь. Он вернулся. Но как. Почему. Он же мертв? Или нет. Была ли та похоронка реальной?» Мысли сбивчивым потоком атакуют и без того уставший разум, если можно им назвать то, что у него сейчас в черепной коробке осталось после убойных доз медикаментов. Затем Олег идет быстрее, воровито оглядываясь назад, но никто будто его не замечает, какая удача. С каждым шагом его лучшего друга в груди сильнее прорастает цветок надежды на то, что он выберется отсюда. Что не будет этих разговоров с этим напрягающим его ненормально восторженным врачом, что больше не будет этих галлюцинаций, ведь он же нормальный, что все будет хорошо. Олег жив, вернулся на самом деле, а остальное наладится, стоит им только покинуть стены его нового дома. Он же жив?.. Снова верить своим глазам так страшно.       — Таким я нравлюсь тебе больше? — Раздается из уст Волкова ехидное уточнение, а внутри Разумовского что-то в очередной раз ломается на мелкие осколки, кромсая его внутренности и его рассудок. — Ему ты так рад, но ведь это я защищал тебя первый. Не он. Ну и кто же из нас настоящий друг?       Дышать снова становится трудно, и виной совсем не тугие оковы ремней. Сергей Разумовский снова замыкается в себе, упираясь пустым взглядом в своего лучшего друга. Тот притворно картинно вздыхает с сожалением и снова возвращает себе облик крылатого мучителя с его собственным лицом. Хватит себя жалеть. Мучитель, как же. Я лишь помог тебе увидеть мир таким, какой он есть. Таким нуждающимся в справедливости. Ты же тоже этого хотел с самого начала.        — Знаешь, нам было бы гораздо проще, если бы ты перестал сопротивляться. Смирись. Или дай мне занять твое место окончательно. — Когтистая рука сжимает его плечо, а не-он сам с уродливым лицом наклоняется к его уху.       — Мы же оба знаем, что я лучше. Вспомни, ну же, чего мы добились, пока у руля был я. Город стал чище без тех отбросов. Это ты дал слабину, и мы не убили этого пса сразу. Надо было добить его в ту же ночь. Но ты так просил, так умолял «не убивай» что я дал тебе то, что ты хотел. Наш план почти сработал, если бы не та журналистка. Но лучше было бы убить. Малая жертва во благо общего блага. Никто бы не подумал на тебя, а Гром был бы засчитан очередной жертвой уличных погромов. Полицию редко любят на свободе, никто бы не стал выяснять настоящую причину его смерти, а мы бы продолжили очищать город. — Цокая, двойник садится напротив и качает головой, недовольный отсутствием хоть какой-то реакции от Сергея, кроме пустого взгляда.       Внутри же самого Разумовского же крутится лишь две мысли: «Это все нереально» и «А была ли та похоронка?» Была ли она или это лишь был плод его воображения, как и все вокруг. Реальность никогда еще не пугала его так сильно.       Когда-то давно было так хорошо, беззаботно. Общага, первый курс, еще столько всего впереди. Слегка подгоревший ужин на двоих, приготовленный Олегом, долгие разговоры и зубрежка перед сессией. «Надень уже шапку и пошли на улицу, а то скоро станешь со своим экраном одного цвета, придурок». Это было так давно. А точно ли в этой жизни? Было ли? Или это тоже была лишь игра его воображения? Нет, Олег был всегда. Это единственное, что было в твоей жизни реальное. Он твой брат, какие сомнения, черт возьми.       Кажется, он и правда не заметил как сошел с ума. Но он не болен. Больны все вокруг. Да хватит себя жалеть, тошнит уже.       Неделю спустя он прекращает отвечать даже на вопросы врачей, полностью уходя во внутренний диалог, который куда интереснее реальности.       — Ну что, ты готов к веселью, а?