ты ведь его сдержишь?

      Время течёт слишком быстро, неделя идёт за неделей. Разумовский уже даже перестал считать их, сбился со счету где-то на седьмой, или восьмой, кажется. А может на пятой? Ай, да без разницы. Мы лишь теряем тут время, а ты не даёшь мне полное управление телом, все надеешься что Я уйду, но ведь Я точно знаю, что ты готов. Дай мне. Дай. Катись к чертям.       Олег снова заходит в камеру, плавно приближаясь к столу, медленно, как ленивый кот, потягивающийся на солнце. Разумовский совершенно безразлично поднимает на него взгляд пока ещё синих глаз, ярким пятном выделяющихся на бледном лице, осунувшемся от вымотанности и голодания. Есть он перестал пару недель назад, так что его перевели на капельницы с глюкозой, синяки от которых спрятаны под рукавами этой мерзкой рубашки. А воду он пока ещё пьет сам. Если очередной медбрат не забывал о ней в свою смену, конечно же. Ничего, Я их запомнил. Всех до единого.       Ему плевать, что сейчас он не вызывает и доли симпатии, в которой купался последний год. Плевать. Не в том месте, не в то время. Не та личность.       Олег делает шаг вперёд и наклоняется к нему, сидящему на полу в одной единственной удобной позиции вот уже часами. Ломота в костях уже стала привычной, приносящей даже странное удовлетворение. Болит – значит реально.        — Ну вот и скажи мне, почему ты ему так верил, что отказался от меня. Избавился, как от ненужной вещи, отправив на задворки своего сознания, быть в изгнании, в спячке. Ты же знал как это херово, но все равно так поступил со мной из-за него. Но разве он твой друг? — Его друг наклоняется к нему. Друг ли? Сергей совсем теряется в том, что галлюцинация, а что нет. В прочем, не так и важно. Смотреть на Олега доставляет болезненное удовлетворение. Я так скучаю, ты не представляешь. Забери меня, а.       — Друзья не бросают, променяв тебя на вшивое, неблагодарное государство. Он ушел, а ведь ты просил его остаться.— Вкрадчивый шепот прямо в ухо достигает своей цели, от чего зрачок сначала резко сжимается, а потом заполняет всю радужку почти до края.       «Он снова со мной играет. Олега тут нет. Это лишь иллюзия. Я все это выдумал», — мысли уходят на задний план, а остатки внимания забирает на себя не-Олег. Это точно не он, ведь он мертв.       — Но что ему было до твоих просьб, ха. Он и университет бросил, хотя знал, что тебе было важно, что бы вы были вместе там, как и в детском доме, что бы ты не чувствовал себя одиноким, Что ему твои просьбы? Олег жалок. Где он сейчас, этот твой Волков?        «Здесь. Или нет. Не знаю. Мне страшно» — Разумовский пытается отвернуться от сероглазого, но жёсткая ладонь собеседника возвращает его голову обратно, притягивая к себе за шею. Смотри же, смотри. Слушай.        — Его тело наверняка зарыто в песках, даже без опозновательных табличек. Как просто вещь. Очередная жертва бессмысленных войн, начатых прогнившей верхушкой. И эта верхушка ему оказалась дороже тебя. Что хорошего он для тебя сделал? Все его слова о мнимом братстве были сплошной ложью. Он отдал свою жизнь, но не за тебя, а за тех, кто посадил нас сюда. И чего ради? Ушел, пожав плечами, словно это ничего не значит, словно ТЫ для него ничего не значишь. А теперь он мертв. А если бы ты был ему важен, если бы он действительно считал тебя братом, семьёй, он бы не ушёл. Или вернулся любой ценой, даже если бы пришлось принять звание дезертира. Героическая смерть. Смерть предателя.       — Ты ничего не знаешь. — Собственный голос даже пугает после недель молчания. Хриплый, как будто после затяжного курения. Во рту разливается вкус поступающей к горлу желчи.        «Надо было резать.» — Да, тогда действительно стоило резать, а не угрожать самому себе. Вскрыть горло, и хватит. Кровь все равно уже была на руках. Столько крови. Он до сих пор не уверен, те убийства, делал ли он это сам или у его сумасшествия есть свои руки. Глупый, конечно же это были твои руки. Наши руки. Ты же уже почти сдался. Пусти меня.       Хотеть убить себя это нормально? Тот врач убеждал его, что да. В его-то состоянии, но ведь оно такое уникальное, что его непременно нужно исследовать. Я что ему, лабараторная крыса? Его тоже надо будет сжечь.       Разумовский жмурится как от яркого солнца, даром что в помещении сумрак. Хватит. Пожалуйста, он так устал. Пусть это все исчезнет как страшный сон. Пусть будет сном.       — Если.. Если Я уступлю тебе контроль, мы отомстим им всем? — Всем. Каждому. Сначала этим врачам, потом тем полицейским, которые везли его до этого места. И Грому. Обязательно этому майоришке. Но смерть будет слишком лёгким выходом для него. Нужно придумать что-то более маштабное, чтоб он на своей шкуре ощутил всю безвыходность положения. Возможно, мы поладим. Да, если ты не будешь мямлить.       Олег встает и кивает ему, в миг принимая облик крылатого.. Друга? Теперь у него остался лишь один друг.       — Дай мне сутки, и Я вытащу тебя отсюда.       Сергей заливисто, надрывно, с хрипотой хохочет, впервые за долгие недели. Его отражение вновь обхватывает когтистыми руками его тело, но теперь полностью проваливается в него, сливаясь в единое целое. Добро пожаловать обратно, друг. Мы с тобой изменим этот мир, а скверну сожжём до пепла.       Рассвет они встречают глядя в окно одним общим взглядом жёлтых, лихорадочно поблескивающих, глаз.