ты ведь его сдержишь?

      Сергей смотрит на Олега долгим взглядом, совершенно не торопясь развивать дальше диалог. Разумовский уверен, что это снова Птица и его очередной этап мучений, в наказание за предательство.       «А может все же тот план по спасению? Он же обещал сутки».       Волков почему-то замер, и ему это не нравится. Ведь время тикает, коль явился, так давай, вытаскивай своего друга, которого ты бросил. Хоть раз окажись полезным.       — Я подойду, хочу развязать рубашку. — Даже от просто мысли о том, что конечности, столь долго лишенные подвижности, снова будут на свободе, их общее тело радостно оживает, а кровь немного начинает течь быстрее, так как сердце тоже начинает биться быстрее. Бум. Бум. Свобода. Бум. Бум. Наконец-то. Но он все равно не может побороть настороженность, когда Олег делает к нему шаг. Ему отчаянно страшно от того, что прикосновения могут ощущаться слишком реально. Опять ты мямлишь, дай я сам. Так ты же уже?..       — Думал, уже не спросишь. — Насмешливо, стараясь сделать как можно больнее. Птице совсем не стыдно пользоваться своим контролем над телом. Что такое стыд, когда общая цель важнее? Однако касание Волкова совсем не вызывает у тела отторжения, принимая их как родные и знакомые. Как же меня это раздражает, ты ему еще щеку подставь, пусть погладит. Птица дергается от рук Волкова в сторону, а затем бросает: — Не трогай. — У него это вызывает лишь отвращение. Равно как и готовность их тела принимать Олега как данность. Не забывайся, это я тут, не ты. Нам нужно лишь освободиться. Несколько минут возни и руки безвольно повисают вдоль тела, будто им перерезали ниточки, как у куклы. Но это ощущение радостно отдается внутри. Еще ближе к цели.       На вопрос о способности идти, он решает молчать, показать делом. Он не слаб. Они не слабы. Он им нужен лишь временно. Однако ноги все равно подкашиваются от долгого сидения, а голова кружится от резкого скачка вверх. Дышать становится еще легче, хотя воздух в камере не поменялся ни на йоту. Зато больше нет ремней, я же обещал тебе свободу.       Но спустя два неуверенных шага Птица сдается и опирается о стену. Но продолжает идти к заветной двери, спотыкаясь и путаясь в собственных ногах, но не останавливается. Им нужно вы..Да какого хрена? Ладно, пусть тащит, так и правда будет быстрее. Коль ему так хочется побыть героем. Дальше они оба не слушают происходящее, им плевать. Лишь бы убраться отсюда. Ноги послушно переставляются одна за другой как на автопилоте, и тело даже не сопротивляется.       Рывок назад выглядит нелогичным и он поднимает взгляд. В следующее мгновение Сергей уже смотрит на мир своими глазами, позволяя радужке снова ненадолго стать голубой, а Разумовский падает на пол и сжимает голову руками, стараясь будто спрятаться от происходящего. Струйка крови напоминает ему о крови на своих собственных руках, от чего мир сужается вокруг до одной точки: крошечного отверстия во лбу охранника. Нет, нет, хватит.       — Хватит бесцельно убивать, пожалуйста, хватит. — Шепот срывается с его губ, обращенный к Птице. Он уже не понимает, один он или их двое. Как же ты раздражаешь. Хватит ныть, размазня. Тело снова уходит из-под контроля своего владельца, полностью подчиняясь более сильной их части.       — Он все равно за гниющий режим, одним меньше. — Отвечать вслух Птице нравится все больше, он слишком долго жил на подкорке сознания, оттиснутый Разумовским на самые задворки, как только появился Олег. Слишком долго я был там. Моя очередь. Ты же мне веришь, забыл? Только я. У тебя есть только я.       Он позволяет себя увести вплоть до лодки, послушно садясь в нее, отмечая лишь то, как холодно вокруг. Холодно, чертовски холодно. На плечи падает плед и что-то внутри незримо ломается при нахлынувшем от него запахе. Словно дома.       На первом курсе он умудрился простыть за месяц три раза, так как в их общежитии еще не было отопительного сезона. Даже горячие чаи не помогали ему бессонными ночами, которые он проводил за очередной новой программой, а окна даже закрытые пропускали ледяной воздух, от чего он с самого начала ходил в свитере, получая ехидные комментарии от Олега на тему «нежных теплолюбивых цветочков». Однако в один из дней Волков просто принес откуда-то плед. Зеленый, в яркие красные цветочки, но до безумия теплый. «На, а то потом опять тебя лечить». Больше из этого пледа он почти не вылезал, разве что на пары и летом, благо в Москве было все же теплее чем в их родном Санкт-Петербурге. Потом он не вылезал из него вовсе, ведь Олег ушел в армию и лечить Сережу стало некому.       — Без него было бы холодно. — Фраза, сказанная едва слышным шепотом, звучит как благодарность, а он закутывается в уютное тепло еще сильнее, бросив на Олега внимательный взгляд. От проявлений забытой заботы рыжеволосый ощущает себя некомфортно, словно он снова ребенок, за которым нужен глаз да глаз. Легкое сжатие плеча для него как пощечина, от которой он снова застывает, теряя едва обретенный контроль.       — Ничего, дома будет теплее, нужно немного потерпеть. — Бывший лучший друг говорит так же тихо, от чего Сергей снова начинает сомневаться, Птица ли перед ним или нет. «Может, я все же еще больше схожу с ума, личностей же может быть больше, чем одна». Он вспоминает слова своего врача, который пытался разузнать побольше о его состоянии, щедро делясь информацией о своих подозрениях на счет заболеваний «столь интересного случая».       — Какой дом? У меня его нет. — Слова звучат едко, колко. Ведь надо еще больнее, так приятно смотреть как тот дергается. И ведь его дома и нет. Квартира опечатана, как и офис вместе с остатками небоскреба, больше ему идти некуда. Надо было просто скинуть того полицейского из окна сразу, коль выжил после твоего удара. Ничего, он еще свое получит. Небольшое движение к Олегу по скамье выглядит как предательство для Птицы, но и возразить ему нечего. Холод не любят они оба, а Олег всегда был как печка. Даже в виде галлюцинации.       — В мой дом, который на окраине, помнишь? — В ту развалину? Да в психушке было чище и безопаснее. Он нас угробит.       — В гости значит — Птица ловит на себе обеспокоенный взгляд Волкова, бегающий с него на темную гладь воды и не сдерживает раздраженный выпад. — Да прекрати ты уже меня хватать! Там холодно, я не прыгну. — Сергей пропускает ответ сероглазого мимо ушей, лишь кутается в плед сильнее и отрешенно смотрит на воду, немного нервно подергиваясь и сопя при очередной попытке полностью слиться с зелено-красным монстром. То, что он на свободе, для него все еще странно. Я же тебе обещал, а я свое обещание держу. В отличие от него.       Мысли никак не собирались в кучку. А было ли что собирать? Остатки больного разума молили об отдыхе, путаясь в событиях текущего дня. Слишком много всего. Слишком много Олега. Слишком много Птицы. Слишком мало его самого.       — Шоколадку хочу. — Мысль возникает так внезапно, что он даже говорит ее вслух, удивляя Птицу. Серьезно, не мог потерпеть пока не окажемся..где он там говорил, в каком-то доме? Тебе не пять лет, не канючь. Хотя, ладно, мне тоже хочется. Нам нужен серотонин.       — Шоколад дома, но тебе бы стоит начать с чего-нибудь попроще, ладно? Дома есть суп. А пока, может, хочешь воды? — Только тогда Разумовский понимает, что не пил с самого утра, когда ему приносила таблетки запуганная медсестра. Но вода холодная, ее он не хочет пить. Холода и без того предостаточно. На словах о супе рот наполняется слюной. Сколько же он не ел сам? Несколько недель уж точно. Или месяцев? Он уже и не помнит.       — Чай хочу, но он тоже дома. — «Дома, дома. Некуда возвращаться, хватит уже играть со мной. Мы же уже свободны, верни себе мое лицо» — Сергей вздыхает. Он так устал смотреть на лицо брата, которого уже давно нет. Но смириться с его уходом до конца так и не выходит. Темноволосый достает как по волшебству термос, от чего даже дергается уголок губ вверх. Непроизвольная потеря контроля над самим собой, на долю секунды. А затем он выхватывает из пальцев Волкова термос и терпит поражение в попытках его открыть. Насколько же ты слаб, аж бесит до зубовного скрежета. В руку опускается крышка с чаем и ему уже даже не хочется пить, достаточно тепла, что греет его замерзшие руки. Ему наконец-то не холодно.       — Серёж, надо обуться — Он отрывается от остывшего чая, а затем переводит взгляд на босые ноги. Бахилы, что были на них надеты в психбольнице, совсем не защищали от холода, но он уже успел с ними смириться.       — Я уже привык — Плечи сами чуть опускаются, а взгляд темнеет. Осталось чтоб команды отдавал. — Чувствую себя как щенок какой-то.       — Осень, холодно — Голос Олега спокоен, словно они и не сбежали из одного из самых охраняемых мест их сгнившей по всем фронтам страны. Дальше он действует на автопилоте, покорно позволяя себя вести куда угодно. Птица сидит внутри тихо, словно давая ему небольшую передышку. Хотя нет, он же вот, перед ним, ведет его с причала, разве нет?       — И правда, осень. Хочу это нарисовать. — Снова непроизвольно вырывается с его губ, когда он видит охватившие деревья разноцветные краски. Руки даже немного дернулись вверх, будто карандаши и альбом у него прям под рукой. На мгновение закатное солнце освещает голубую радужку, а потом она снова становится желтой. Я нужен тебе, а ты снова нарушаешь договор. Хватит. Ты устал, я обо всем позабочусь. Да, и правда, очень устал.       Дорогу домой он даже не помнит. В гости, не домой. Тело периодически проваливалось в беспокойный сон. После жесткого пола камеры мягкое кресло автомобиля казалось ненадежным, слишком удобным, нереальным. Но Разумовский, сидя на заднем сидении, как ребенок в машине родителей, нет- нет, да засыпал, избегая реальности во всех ее проявлениях.       — Мы дома. — От слов Волкова даже веет спокойствием. И это так бесит. Да без меня бы ты даже не дожил до этого момента. Такой слабый, и он тоже. Он выходит из машины и внимательно осматривает будущее пристанище. Не более чем временное, потом он найдет способ вернуть себе доступ к своим заблокированным счетам, все же деньги очень мощный инструмент для достигания высшей цели. Продажный, ничтожный мир.       — У тебя дома. Если это можно назвать «домом» . — Одноэтажное здание с ненадежной крышей совсем не внушало доверия. А открытая местность и лес рядом странно давили, создавая обстановку ужастика. Ужасов ему и без того хватало.       — Лишних квартир не имею в запасах. — Равнодушно пожимает плечами Олег, от чего Сергей оборачивается. После показанной ранее заботы, такое поведение вызвало у него недоверие. А потом он забивает на это и просто проходит нетвердыми шагами к крылечку, плюхаясь на него с размаху, все также закутанный в нелепый плед практически по самый кончик носа.       — Ну, тут хотя бы вид красивый. — Может, будем думать о деле, а не о листиках? Сопля, как она есть. Птица недовольно бурчит внутри Разумовского, от чего ему становится некомфортно внутри и накатывает слабость, вынуждая откинуться на дверь в поисках поддержки.       — Да. Тут и озеро недалеко. — Олег все так же равнодушно-спокоен, словно каждый день привозит к себе домой таких, как Сергей, государственных преступников. Сплошная рутина.       Однажды Олег притащил щенка к ним в комнату в общаге. Щенок был самой обыкновенной, ничем неприметной дворняжкой, а на улице шел дождь уже вторые сутки кряду. Сергей помнит, как они прятали его от коменданта целых три недели, по очереди выходя из комнаты, чтобы щенок не скулил в одиночестве.       «— И дался он тебе, Олеж. Выселят ведь к чертям, будем с ним в одной коробке на улице жить.       — Да я шел-шел, смотрю, одна морда с тобой, глазищи такие же, как твои, голубые и дрожит, как ты по началу осени, мерзляк. Вот и забрал. Чтоб не мерз»       Теперь это воспоминание кажется настолько далеким, что даже ощущается словно чужим. А может оно и есть чужое?       Птице надоедает меланхоличное настроение Сергея и он снова берет контроль на себя, поднимая вымотанное тело и проходит мимо Олега, будто его и нет. Он же расстройство моего сознания, его и нет. Нет? Желудок при виде небольшой, скромной кухоньки сжимается, напоминая о том, как давно рыжеволосый не ел. Те капельницы не считаются за еду, а та каша, которой их постоянно пичкали, не вызывала аппетита, так что даже та желчь, что постоянно царила в его гортани во время отказа от еды, была куда приятнее на вкус. А не будь ты так слаб, разреши мне закончить с Громом, мы бы сейчас были где-нибудь в Италии. Все из-за тебя, тряпка. Разумовский вздрагивает от этой мысли, промелькнувшей в голове с такой злобой. «Как хороший коп и плохой» Заключает внутри себя мужчина, протягивая руку в уже открытый (когда успел?) холодильник за молоком. Руки не слушаются его, потеряв всю свою пластичность за три месяца скованности, и пакет летит на пол, окропляя пол и его собственные ноги белой субстанцией. Он лишь бессильно смотрит на лужу и даже не двигается. Олег же рывком его оттаскивает от холодильника, сажая на стоящий у стола плетеный стул.       — Сядь. Я же сказал, есть суп. Сейчас разогрею. — Раздражение в его голосе чувствуется так явно, что Птица довольно улыбается, отпуская колкое:       — А он хотя бы не сгорит, как в тот раз? Плиту было проще выбросить. — Ему хочется усыпить бдительность Волкова, ведь лучше, если он ничего не поймет, что они не один человек. Так что он с радостью включается в игру «Обмани того, кто спас тебя». Темноволосый хмыкает, повернувшись к плите и громыхая кастрюлькой на плите. На удивление, даже газовой.       — Это был не суп, а пельмени, и грел их ты, Серёж, а не я. Уж я-то готовлю прекрасно. — Он кивает на кастрюльку, от которой слышится вкусный аромат каких-то специй. Олег пытался научить его готовить, но дальше подгоревшей яичницы у них не ушло. Он всегда шутил, что Олег будет готовить ему до конца жизни.       Легкий цокот когтей привлекает внимание рыжего, и он поворачивает голову на звук. А, вот и моя замена. На старенькой микроволновке сидела белоснежная ворона, которая склонив голову вбок, смотрела с настороженностью на своего бывшего хозяина, явно не спеша к нему подлететь. И она тебя бросила. У тебя всегда был лишь я.       — Марго! — Он из последних сил поднимается со стула и делает шаг к своей любимице. Марго, ты жива, правда? Ворона же шарахается от него в сторону, а затем, щелкнув клювом, будто выражая свое неодобрение, за один долгий взмах крыльев пикирует на плечо к сероглазому, ласково ткнувшись тому в шею.        — Странно, чего это она? Думал, она с тебя не слетит, как зайдешь в дом. Это я у нее был запасной вариант, если на твоем плече негде было прикорнуть. — Удивление в его голосе снова вызывает от Птицы лишь ехидное:        — Ну, тебе же не привыкать быть запасным вариантом, да? Или им был я сам. — Растерянно заканчивает колкость сам Сергей, ощутив давящую тоску. «Сначала Олег, потом Марго. И снова по кругу. Прекрати эту игру.» Мольба внутри самого себя цели не достигает.       — Что за чушь? Ты никогда не был запасным вариантом, Серёж. Ты же мой брат, а в семье запасных вариантов нет. Может, она тебя просто не узнала, сам на себя бы в зеркало глянул — не признал. — От попытки снять напряжение, повисшее после его фразы, Сергей расслабляется, принимая эту небольшую передышку. Он садится за стол и устало опускает голову на сцепленные в замок руки, лежащие на деревянной поверхности. Сон накатывает очень быстро, совсем как в машине совсем недавно.       Игорь Гром смотрит на него с лютой ненавистью, а Олег позади него лишь горделиво проходит дальше, все ближе к картине. Но ведь Олег жив, почему полицейский его не видит? Рыжеволосый лишь нервно моргает, а потом не выдерживает наезда бравого блюстителя закона и хватает бутылку, опуская ее на голову майора в отчаянной попытке прекратить этот бред.       Бам.       Бам. Разумовский резко дергается от звука, который звучал в его ушах после сна, мазнув растерянным голубым взглядом по Волкову, который всего-то поставил перед ним тарелку с обещанным супом. Липкое ощущение кошмара отступило не полностью. Кошмар? Да ты хоть раз не был тряпкой. Злоба Птицы снова наполняет зрачки желтизной, а сам рыжеволосый хватается за ложку с особым рвением. Олег садится напротив него, отмечая, что прежде чем спать, стоит поесть, но он пропускает это мимо ушей, жадно глотая настоящую пищу. Одна ложка, другая, пятая. Язык обожжен, но он не обращает внимания, механически быстро поглощая столь долгожданный провиант.       — Ты б так не спешил, можешь и.. — Фраза не-брата тонет в шуме отодвигаемого Сережей стула, который он отбрасывает с непонятно откуда взявшейся силой. В два шага преодолевает небольшое расстояние между столом и раковиной, сгибаясь над ней с отвратительным звуком. Организм судорожно его сжимает, освобождая отвыкший желудок, а сам парень вытирает тыльной стороной руки рот и оседает на пол, поджав под себя ноги и скинув наконец-то мешающий плед.       — Жалок.