ты ведь его сдержишь?

      — Жалок. — Собственный голос сочится презрением, а во рту стоит мерзкий привкус желчи. Острый приступ самоненависти заставляет его сжаться на полу, словно наказывая себя за слабость. И правда, жалкий. Забыть, что не ел столько времени. Вот было бы убого, помереть на свободе от заворота кишок. Сергея немного потряхивает, поэтому на первую фразу Олега он реагирует исключительно рефлекторно: отползает подальше, совершенно не смотря куда. Лишь бы подальше. Лишь бы не ощущать себя таким слабаком. Ты всегда им был. Олег перехватывает его, удерживая от попадание в молочное безумие, творящееся на полу. Рыжий поднимает на него затравленный взгляд, пытаясь будто уменьшиться в размерах. Тряпкой был, тряпкой и будешь вечно? Еще один рывок и Серёжа стоит на ногах, тут же начиная кашлять, подавившись выделяемой слюной. Я у руля, не ты.       — Ну, суп уж точно не сгоревший.— Лицо слегка светлеет, будто пытается убедить Олега, что с ним все в порядке. Пока Сергей бьется во внутренней истерике, Птица старается все держать под контролем. Однако приказы Волкова, как ребенку, как к собаке домашней, начинают уже порядком раздражать. Вытащил, молодец. А теперь не мешай.       — Промой горло и выпей воды.       — Приказы раздаешь, а? Как щенку в своей армии, ты еще палочку кинь. — Ответная колкость перемежается с попытками подстроиться под то, каким его хочет видеть Волков. Птице нравится эта игра. Но еще больше ему понравится видеть, как будет умирать всякий мусор, заполонивший улицы. И как будет умолять о смерти тот жалкий полицейский. О, смерть ему будет слишком легкой расплатой за срыв нашего плана. Стакан быстро осушается одним глотком и со стуком становится около раковины. Голод не отступает, но теперь его поведение аккуратнее. Разумовский садится за стол и очень медленно ест немного, совсем пару ложек, решив, что желудок сейчас не готов к большим свершениям. Голова разрывалась от слабости и недосыпа, а тело, привыкшее к лошадиным дозам транквилизаторов, слегка потряхивало. Однако более-менее ясный рассудок давал им больше преимуществ, больше возможностей. Темноволосый опустился напротив, закончив с уборкой и желтый взгляд Разумовского на нем задержался, анализируя, поверил ли? Куда бы он делся. Однажды уже смог.       — Если хочешь поспать, в комнате есть кровать. — Олег словно пытается держать его под контролем, решить все за него. И Это.Так. Бесит. Жалкий человек, предатель, вернулся еще и командует, будто знает все. Ничего он не знает о тебе, Сережа. Ничего.       — «Вернулся?» — мысль мелькает в затуманенном сознании, сразу же исчезая из их воспоминаний.       — Пристегнёшь?       — Я тебя из лечебницы вытаскивал не для того, чтобы к кровати привязывать. Ты свободен, но помни, что нас ищут. Если не сейчас, то завтра и будут искать еще долго. Нам лучше залечь на дно. Кроме того, ты не в моем вкусе. — Очередная нотация, будто ребенку в детском саду, воспринимается в штыки Птицей. Руки дергаются вверх, словно желая придушить бывшего брата, но безвольно опускаются от слабости. От слабости ли? Поднять руку на Олега всегда было сродни табу.       — Туше. Но, — Рыжеволосый остановился, окидывая взглядом кухню, казавшуюся ему почти что клеткой, столь небольшой она была, — свободен? Свобода — это когда у тебя на душе спокойно. Мне же неспокойно. Но будет.— В голосе Разумовского звучит лед и обещание погибели. Обязательно будет. Нам бы набраться сил и тогда. Тогда я сдержу обещание.       — Залечь… Может быть. Мне нужен ноутбук.       Сергей пошатнулся, взявшись рукой о косяк, ощущая почти физически, как садиться его внутренняя батарейка. Сергею хочется лечь и уснуть, можно прям на полу, ему не привыкать после трех месяцев в психлечебнице. Птица же хочет удостовериться, что за ними пока нет хвоста, поэтому запихивает мольбы уставшего тела куда подальше, плюхаясь на диван и хватая заветный ноут, обещанный ему минутой ранее Волковым, тут же пытаясь войти в сеть. Однако, несмотря на приветливое свечение экрана, сеть совершенно не ловит, от чего с губ срывается очередное колкое:       — Тут даже сеть не ловит! Залегли, ага. Полегли.— Раздражение поднимается в груди, от чего хочется зарычать, но в голове всплывает непрошеное воспоминание.       «— Да ладно тебе, Олеж, это просто синяк. Он пройдет, что, первый раз что ли? У меня из них можно звездную карту сложить, одним больше, одним меньше. — Рыжеволосый подросток храбрясь тыкает себя в наливающийся на щеке синяк. Сам виноват, нечего было пытаться отобрать свой портфель обратно. Но там был альбом, а его вещи неизменно оказывались в луже, если попадали в руки Гриши, больше известного как Каток, потому что обычно он раскатывал любого, кто даже посмотрел на него не так. Сережа же, по мнению Катка, просто родился не таким, поэтому регулярно получал свою порцию побоев, стыдливо пряча потом следы своей слабости за мешковатым свитером. Ему отчаянно не хотелось, что бы подобные синяки расцветали и на коже Олега. Он не достоин, чтобы Волкову из-за него доставалось.       — А это просто кулак. И он тоже может сделать звездную карту уже на роже.. — Конец фразы тонет в глухом рычании сероглазого. В их пятнадцать, Олег развивался чуть быстрее, чем Сергей, и его голос уже походил на взрослый, от чего рык казался еще более утробным, раздаваясь в его грудине. — Ты чего вообще сам сунулся, или тебе нравится получать? Так скажи, я тебе сам вмажу, так хоть без синяка будет. — Олег недовольно кривится, а затем аккуратно отводит руку Сережи от опухающей щеки, а затем качает головой, тихо хмыкая.»       Рычать уже не хотелось, хотелось лишь удостовериться, было ли это реальным. Он уже давно не понимает, где эта самая реальность. Вспышки собственного сознания стали так редки, что Разумовский ощущает себя как под транквилизаторами, а еще дико разбитым, словно его снова избили. Хватит жалеть себя, тряпка. Хватит, спи. Птица проворно запихивает хозяина тела в дальний угол, оставляя его корчиться там, где когда-то был он сам. Затем в уголке панели появляется «В сети».       — Всегда пожалуйста. Да и это ещё не дно, ты в Сирии не был. — Олег, кто же еще, отходит от тумбы, где прятался роутер, и не упускает шанса напомнить о том, что он бросил Сергея одного, выбрав вшивое государство вместо друга.       — И далеко она тебя завела, Сирия эта? — Снова попытка сделать больно. И Волкову, так внимательно следящему за ним, и Сергею, бившемуся в истерике непонимания на подкорке сознания.       Хватит. Хватит.Хватит. — Заткнись.       Раздражение сменяется сосредоточенностью, а перед глазами мелькают сотни открытых вкладок, но анализировать ситуацию становиться сложно, тело отчаянно просит о сне. Птица проигрывает бой, засыпая прямо на клавиатуре, сползая вниз по дивану. Сергей подтягивает ноги, сжимаясь в комок, словно пытаясь защитить себя. Впрочем, защита ему совершенно бесполезна.       Во сне Сережа сидит напротив самого себя, но покрытого уродливыми перьями, словно кто-то налепил их в хаотичном приступе истерики на его лицо и руки. Крылья его второй личности были вздернуты вверх, а когтистая рука тянулась к его горлу. Сергей сглатывает, а затем переводит взгляд от когтей к желтым огонькам глаз.       — Я не понимаю. Ты же внутри меня. Но вас двое. Ты и Олег. Двое? Это больно. — Шепот, полный отчаяния, но не страха. За себя ему давно уже не страшно, с ранних лет. Страшнее было за брата, который неизменно получал из-за него свою порцию несчастий, связанных с ним. Но так же неизменно остававшийся рядом. Даже после его смерти.       — Олег? Никакого Олега здесь нет. Только ты и я. — Птица заливисто смеется, но смех звучит будто каркание вороны. От такого смеха волосы на загривке встают дыбом. Но осознание смерти Олега бьет по нему снова, еще больнее чем раньше. Уже в хреновутысячный раз.       — Тогда прекрати. Зачем было убивать? Да, тот охранник мог нас сдать, но можно было вырубить, не знаю, сбросить в реку, он бы выжил, но был задержан. — Убивать совсем бесцельно, безгрешных, Разумовскому казалось неправильным. Аккуратное пулевое ранение в центре лба стояло перед его глазами уже почти сутки.       — Я же сказал тебе. Он мешал нам, он одобрял этот мерзкий, сгнивший режим, который поощеряет беззаконие и коррупцию. Который заточил нас в той дыре. Одна жертва против спасения тысяч. Не этого ты хочешь? Разве? — Птица презрительно смеряет его взглядом, а затем бросается на него, впиваясь острыми когтями в грудь, словно стараясь оставить на ней глубокие царапины, от чего Сергей вздрагивает, инстинктивно пытаясь сделать шаг назад, но упирается в невидимую стену.       — Но был же другой выход. Я же сдался. Хватит меня мучить его образом. Только не его. — Лицо Птицы перекашивается от злобы и лютой ненависти к тому, кто забрал его место. А затем он начинает душить Разумовского, и тот судорожно кричит, распахивая голубые глаза, смаргивая пелену сна. Рыжеволосый поднимается на кровати рывком, а затем его перехватывают чьи-то руки, удерживая за плечи.       — Сереж? — Он ищет источник столь знакомого голоса и натыкается на родные серые глаза. Хватит. Никакого Олега здесь нет. Голубизна снова заполняется жидким золотом, вытесняя разум подменышем.       — Передумал, да? Все же решил связать? —Холодно цедит мужчина, ощущая пальцы Волкова на своих плечах. Тот резко выдыхает, а затем разжимает пальцы, отпуская исхудавшее тело. Взгляд у него во истину волчий, из-под бровей смотрит так тяжело, что даже становится неуютно, а потом отсаживается в кресло, закрывая лицо руками. Что, этот тоже разноется? Военные крепки, разве нет? Слабак. Усилием воли заставляет себя встать. После сна липкое ощущение никак не покидает спину, а мозг настойчиво подкидывает картинки с душем и льющейся водой. Принять ванну кажется здравой мыслью. В психушке их не часто баловали банными процедурами. Даже от одной только мысли о душе, все его тело зазудело.       — В ванну. Дверь только не выноси. — Коротко хлестает ядом в сторону темноволосого Птица, проходя мимо него, в сторону видневшегося лучика света из единственной открытой двери. В ванной комнате на редкость скупо, всего две бутылочки средств да новая мочалка. Зубные щетки стоят в стаканчике запечатанные, явно купленные в последнюю минуту. Он хмыкает, а затем скидывает вещи, снова покачнувшись, снося коленкой бутыльки. Слабость организма раздражает, но последствия побега это меньшая из его забот. Тело легко вернуть в пригодную форму. А вот душа жаждала мести. Одежда летит некрасивой грудой на пол, а горячие струи приветливо забирают его к себе.       После затяжного душа, Сергей смотрит на себя в зеркало, с трудом узнавая себя в том незнакомце, что отражается на гладкой поверхности, покрытой капельками воды. Впалые щеки, покрытые легкой, едва заметной щетиной, синяки под глазами, лопнувшие капилляры глаз, придававшие ему совсем безумный, больной вид.       Я и есть безумен.       Он смахивает рукой по стеклу, словно пытаясь стереть себя не только с поверхности, но из своей головы, от чего внутри поднимается возмущение. Не его. Одежда кажется ему слишком грязной, поэтому он просто берет висящий на единственном крючке на двери огромный махровый халат и плотно в него закутывается как в кокон, игнорируя полотенце. С длинных, но уже посветлевших после мытья, волос капают холодные капли, противно затекая ему за воротник, от чего он дергает плечом каждый раз. Босые ноги несмело делают шаг в сторону раковины, ожидая найти там бритву, но ее там нет. «Не доверяет или не пользуется?» Задается вопросом бывший миллионер, смотря на слегка покосившийся косяк двери. Олега тут нет. Или, может, нет его самого?       Солнце, светившее мягким закатным светом до его похода в ванную, уже давно скрылось, а в комнате витал запах свежезаваренного кофе, от чего ноги сами зашагали в сторону кухни , откуда доносился столь приятный аромат. Кофе ему был необходим как воздух. Терять время на сон не хотелось, слишком много всего нужно было организовать. Хотя бы опустошить резервные счета в одном из заграничных банков, куда он заранее делал большие накопления, просто для того, чтобы иметь запасной план. Время этого плана настало ровно в тот момент, когда его ноги снова коснулись холодного асфальта родного города.       Пройдя мимо Волкова, до ужаса напоминавшего ему его самого в зеркале, по состоянию недосыпа и некоторой доли отчаяния во взгляде, рыжий настойчиво, хоть и достаточно медленно, дошел до стола, который был облюбован Олегом в качестве опоры. Но вожделенного кофе он не наблюдал. Нигде, кроме кружки Олега. Ни капли не задумываясь, Разумовский выхватывает чашку из рук своей персональной галлюцинации, игнорируя хриплое «Эй» от сероглазого, и делает большой глоток, чуть не роняя кружку от резкого ощущения алкоголя во рту. Он тут же выплевывает горькую жидкость в раковину, которую от неожиданности вкуса даже не успел проглотить. «Только кофе испоганил.» Такая отчаянно человеческая, нормальная мысль пробегает в его голове, пока дрожащая рука ставит кружку на стол рядом с ее хозяином.       — Проще уже было просто чистым пить. — Речь идет вовсе не о кофе, и они оба это понимают. Сергей делает последнюю отчаянную попытку найти кофе, или хотя бы шоколад, так как сладкое тоже неплохо заряжает энергией, но в холодильнике на редкость здоровая еда, от чего он кривится и хлопает дверцей, ненароком хлопая себя по пальцам, отчего с губ срывается едва слышное шипение.       — Вали уже спать, Сереж. В спальню, потому что на диване сплю я. — Достаточно грубо отрезает Олег, наблюдая за ним нечитаемым взглядом. Сергей испускает тяжелый вздох, а затем:       — А ты сам-то спишь? На вид, как в соседней сидел с пару месяцев. — Разумовский говорит это вполне себе искренне, ненадолго прорвав завесу не-реальности. Смотреть на замученного Олега было по-прежнему больно. Живой он или нет. А затем хмыкает. — Или решил махнуться, я буду теперь тебя охранять? — Птице кажется забавным предположить такое, ведь Олег ему напоминал исключительно сторожевого пса, который отгонял от своего друга все плохое. Его он тоже отгонял.       — Ночь с кофе, не думаю, что для тебя событие видеть меня таким. — Олег намекает ему на их совместную жизнь в общежитии, когда все было так просто. Сейчас же от просто осталось лишь..ничего.       — Эй, сидеть до утра с кофе – это мое. — На секунду дергается уголок губ в доброй полуулыбке, а в глазах проблескивает синева. Сереже отчаянно хочется верить, что галлюцинация реальна. Но шанса проверить ему не дано.       Он покидает кухню медленным шагом, плотнее кутаясь в халат, а затем проходит в спальню, отчего-то со всей силы хлопая дверью, будто пытаясь выместить на ней всю свою беспомощность.       Закрывая глаза и без сил падая на кровать, он снова видит перед собой себя. Крылья угрожающе хлопают, а лицо меняется со своего собственное на лицо Олега, перекошенное ненавистью. К нему? К себе? Он не знает.       Через полчаса комнату прознает отчаянный крик:       — Замолчи!