Век в пути к тебе

14 декабря, понедельник, начало недели

Последние осенние дни ушли не прощаясь, срываясь листами со старых календарей, исчезая во времени разноцветной листвой и оставляя деревья без украшений. В начале декабря дирекция школы окончательно решила, где и как должны проходить спортивные состязания. Нехолодное начало зимы великодушно позволило устроить некоторые игры на открытом воздухе. Руководство и само отдавало предпочтение улице, ведь там места куда больше и для участников, и для зрителей. Для спортзала оставили только волейбол и баскетбол. Акутагава исправно ходил всё это время отмечаться на тренировках, не желая привлекать лишнее внимание дотошного завуча и физруков. Сам он понимал, что добром всё это не закончится определенно, только вот Куникида-сан был непреклонен. Доппо в последние дни суетливой подготовки сделался совсем уж нервным, стараясь успеть везде и побывать в каждом месте почти одновременно, явно нуждаясь в маховике времени из «Гарри Поттера» или чем-то подобном. Теперь не только уроки математики требовали его присутствия, но и тренировки. Именно в таких случаях обычно приходили на помощь ассистенты, проводя урок вместо преподавателей. Только вот его помощник сам нуждался в присмотре. Несмотря ни на что Осаму таки предлагал выручить и подменить, но Куникида не вчера родился и не вчера познакомился с Дазаем, чтобы соглашаться на такое. Минуя любую спешку и активность, свободный от забот помощник лениво путался под ногами у других, то и дело указывая на какие-нибудь промахи при подготовке к фестивалю. Кто-то был достаточно терпелив и прислушивался, а кто-то гнал советчика взашей, предлагая заняться чем-то дельным. Чуя относился ко вторым и не терпел его пустой болтовни вроде «девочкам нужно помочь садиться на шпагат, Чуя» или «они могли дать тренировать эту баскетбольную команду не Тачихаре, а тебе, ведь блохи обычно высоко скачут». А ещё Накахара и без его помощи мог разобраться, под каким там углом детям было лучше бить по мячу. Может он и не рассчитывал такие мелочи, но зато точно знал, под каким углом бить по морде. Дазай мог бы проверить на себе, если бы после третьего предупреждения Мичизо покинуть спортзал не уходил, посмеиваясь. Стоило знаменательному дню открытия фестиваля наступить, как враз возросло напряжение, распространяясь среди школьников и преподавателей подобно заразе. Накаджима нервничал больше Акутагавы, а тот в ответ косо посматривал, в глубине души смущенный таким вниманием попытками окружить заботой. Он же всегда сам по себе! Нечего его опекать! Ацуши так не считал, думая о том, что этим днем как-то пасмурно и немножко ветрено, а Рюноскэ ведь ко всему прочему ещё и метеозависим. Иногда светленький думал, что другу лучше было бы на домашнем обучении, а потом ловил себя на мысли, что если бы так случилось, то он бы не смог каждый день видеться с ним, говорить, и неважно, что Акутагава отвечает чаще всего односложно, всем видом выказывая безразличие. На самом деле Накаджима верил, что он хороший. И был прав — вне школы брюнет редко отказывался зайти в гости к парню или сходить куда-нибудь прогуляться. — Не спать, — Чуя одернул привалившегося к шкафчику спиной Рюноскэ, прохаживаясь перед матчем, следя, чтобы обе команды были в полном сборе и никто не затерялся. — Нормально себя чувствуешь? Бледный весь. Акутагава едва не огрызнулся в ответ, вовремя прикусив язык — перед ним был учитель, а не другой прилипчивый школьник. Юноша лишь кивнул, мгновенно раздражаясь, ибо слышал такие вопросы по несколько раз на дню с самого детства. — Смотри мне, — Накахара смерил взглядом ученика, отправившись проверить, как дела у Тачихары — сегодня он выступает на игре в качестве судьи. А Куникида и без того наведывался сюда буквально полчаса назад, требуя отчета. Оба рыжих уже потихоньку начинали терять самообладание от такой скрупулезности. Будто они не переживали за детей! Хотя если подумать, то этот дядька-книжка скорее тревожился за порядок проведения и репутацию школы в глазах иногородних гостей. А вот Чуя с Тачихарой тренировали этих ребят каждый день на протяжении месяца, да и до этого занимались с ними на дополнительно после уроков — букацу ведь никто не отменял. Естественно они желали победы детям. Никто не хочет ударить лицом в грязь, их физруки тоже, но как-то мелкотню было более жалко, чем собственную репутацию. Правда, что Мичизо, что Накахара вслух об этом не говорили. Пока что они на ментальном уровне тихо ненавидели суетливость всех вокруг и Куникиды в том числе, отсиживаясь в одном кабинете на двоих, который был тесным, темным и кроме одного стола там была настелена кучка матов — частенько кто-то из них валялся там, если выдавалась свободная минутка. Акутагава так и остался сидеть в раздевалке, угрюмо наблюдая за возбужденными, нервно хихикающими одноклассниками и ему становилось оттого противно — играть с кем-то, полагаться на других, ещё и с теми, кто ему никогда не нравился. Лучше быть не могло, по его мнению. Провожая взглядом исподлобья переодевшихся учеников, покидающих помещение, он попутно прижимал кулак ко рту, ощущая, как накатывает волна нервного кашля. Конечно, откуда ему было предъявить медицинские справки, если врачи в последний раз сами развели руками. Брюнет не мог описать свою злость на тот момент, скрежеща зубами и не зная, как выплеснуть пожирающую изнутри агрессию. Все знали, что его лучше не трогать, потому что он может сорваться на ком-то, но никто и не предполагал, что Акутагаве бывает жаль впоследствии, если он в очередной раз сорвется на миролюбивого Ацуши. Когда до матча оставались считанные минуты, Чуя вновь заглянул в раздевалки, подгоняя мальчишку и пригрозил, что сам пойдет его переодевать, если через пять минут не увидит тощую задницу в зале. Рюноскэ пришлось безмолвно повиноваться, и он вяло принялся расстегивать штаны, бросая взгляд на черно-рыжие форменные шорты. Не успел он было переступить штанину, как внезапно его плечо сжали, вынуждая вздрогнуть. Мало того, что он ненавидел касания, так ещё и подкрались втихую, застав в одних трусах! Мальчишка не дрался, потому что любой мог дать ему сдачи, но в этот момент рука уже сжалась в кулак. — Я не по мальчикам, спасибо, — не удержался шатен, кивая на чужие невообразимо худые, голые ноги. — Надевай штаны обратно, пойдешь со мной. Долго сверлить недоверчивым взглядом Дазай себя не дал, не собираясь ждать, пока юнец неспешно всё сделает, играя в ленивца. — Ты… — едва слышно пробормотал Акутагава с удивлением, когда Осаму подтолкнул в раздевалку Ацуши, хлопая себя по ноге явно в адрес Рюноскэ, зазывая как пса. Накаджима виновато улыбнулся другу, не успев остановиться и переброситься даже словом — чужие карие глаза сверкнули несвойственной серьёзностью из тьмы коридора. — Быстро переодевайся и беги к другим, — отдал команду шатен, уводя одевшегося Акутагаву. Брюнет не знал, что чувствовать — неловкость или злость из-за того, что его в нижнем белье увидел сенсей, к которому были неоднозначные чувства, или из-за того, что его видел Ацуши. Ведь тогда, летом на реке, то было совсем другое дело… Осаму, которому было не интересно никоим образом, как себя чувствует чернявый молчун, бесшумно шагал по коридору. Он знал, что он умный. И знал, что всё прекрасно просчитал и не пересечется ни с кем в коридоре. Целых два «никто» внезапно вырулили из-за поворота и Дазай оттолкнул Акутагаву, отходя с ним в другой поворот. Куникида был слишком увлечен своей записной книжкой, что-то там вычитывая прямо на ходу, а рядом топал Накахара, направляясь вместе с завучем в спортзал. Именно рыжий первым заметил вора и краденное добро в виде хилого эмо, и распахнул глаза от такой наглости, вопросительно вскидывая бровь. Дазай в ответ поспешно мотнул головой, приложив палец к губам. Акутагава невольно сам отошел за широкую спину сенсея, желая скрыться от посторонних глаз, словно испуганный ребёнок. То ли показалось, то ли правда из другого конца коридора до мужчины долетел тяжелый вздох физрука. Забалтывать кого захочешь было талантом Осаму, но в этот раз Чуя тоже справился на отлично, указывая Куникиде на какие-то строчки и что-то негромко замечая по этому поводу. Блондин просветлел, видя участие коллеги, и с удвоенным усилием принялся вчитываться в ровные строки. Наконец-то не только он озабочен проведением столь важного события! Воспитательные работы имеют какой-то эффект! Хотя бы на кого-то! Накахара сам не знал, на кой черт ввязался в аферу, молча наблюдая уже на самой игре, как в составе одной из команд все равно хватило учеников и Куникида даже ничего не сказал. Лишь позже Чуя заметил беленькую макушку среди игроков — Ацуши Накаджима, которого Дазай вечно таскал за собой как малыши плюшевую игрушку. Очередной тяжелый вздох сорвался с губ. Стоило отдать должное ассистенту-воришке, ведь игра из-за его непонятных фокусов не сорвалась, а им с Тачихарой не прилетело, что не уследили за участниками. А они, между прочим, не пастухи, чтобы загонять детей как стадо овец. Накахара сделал себе мысленную заметку позже спросить с Дазая, а пока скрестил руки на груди, широко расставив ноги — время было следить за игрой. *** Если поначалу рассчитывали, что мероприятие продлится ровно до пятого часа, когда обычно заканчиваются уроки, то на деле всё пошло наперекосяк и лишь к семи первый этап наконец завершился, оставив многих без сил. Если юных участников ещё хоть как-то держала в тонусе победа и они планировали провести вечер приятно, награждая себя за старания и усилия, то Чуе с Тачихарой не хотелось ничего, кроме как упасть лицом вниз и спать до следующего дня. Удивительно только, как Куникида так отменно держался, словно человеком вовсе не был и не уставал. Некоторые в коллективе вообще делали втихую ставки, когда Доппо доведет себя своим трудоголизмом до ручки. Накахара устало потер глаза, выходя в коридор и крепко сжимая ключ от машины в кулаке. Ещё несколько шагов и он будет в машине, а там пару улочек и дома в кровати. Даже без ужина обойдется. Планы рыжего испортили ещё быстрее, чем те успели оформиться. Широкие ладони шлепнулись на крепкие плечи мужчины, тиская их словно бабушка внучкины щёчки. — А кто у нас тут едет проспиртовываться? — Мерзким ласковым голоском спросили откуда-то свысока и Чуя словно кот задрал голову, увидев перед собой чеширскую улыбку Осаму. А затем передёрнул плечами, сбрасывая с себя чужие грабли. Мало где они там побывали до его прихода, думать не хотелось, а ожидать от внебрачного сына Хеопса приходилось всего. — Сейчас ты сам будешь ехать. На своих двоих, — предупредил рыжий, не настроенный на шутки и направился в фойе. Дазай тут же отправился следом, заметив, что сбежавший от Белоснежки гном явно не в самом хорошем расположении духа. — Ну не дуйся, — заворковал шатен, не подходя слишком близко, чтобы ему не наступили на ногу из чистой вредности. — Я тебя угощу вином. — Во-первых я и без тебя угощусь, а во-вторых всё, чем ты можешь меня угостить на свою зарплату, так это соком. — Не надо, — возмутился кареглазый, послушно занимая место рядом с водителем. За руль своей машины Чуя его не пустил бы даже за миллиард. — Ради такого случая, как наша свиданка, я копил. — Как школьники, да, — усмехнулся криво Накахара, через мгновения выруливая прочь со стоянки. — Сначала кидал монетки в кошку-копилку, а потом разбил её молотком, при этом подтирая сопли, потому что красивая была. — Верно. И всё ради того, чтобы пригласить понравившуюся девочку на свидание, — Осаму прикусил щеку изнутри, испытывая жгучий интерес — станет ли Чуя беситься за рулем. Он слишком редко ездил с ним куда-то, чтобы засвидетельствовать такое. Просто владелец транспорта считал, что безопаснее тогда уж возить четырех доберманов, чем одного Дазая. — Ты бы язык за зубами придержал, — посоветовал Накахара, тем не менее крепче сжав руль. — А то утром сам девчонкой проснешься. — Меня явно ждет горячая ночь, — восторженно отозвался мужчина, нетерпеливо ерзая. Чуя молча закатил глаза, зная, что после парочки пиал сакэ ему уже не будет дела до наигранности и вечного цирка Дазая. *** — …и вот теперь литературу преподает этот американец, — жалобно продолжал шатен, не послушав Чую, который говорил, что смешивать вино и сакэ плохая идея. Настолько плохая, что он довольно быстро поддался увещеванию мужчины и вместе с ним пил по очереди то одно, то другое, разбавляя ещё и хатимицусю, в итоге слушая, как коллега жалуется на Эдгара По. А ведь он нормальным был, хоть и немного странноватым. — Я бы всяко лучше справился! А знаешь, почему? Да потому, что душу литературы чувствовать нужно, Чуя! А откуда ему её чувствовать, если он иностранец? Накахара усмехнулся, расстегивая рубашку на несколько пуговиц из-за внезапно накатившего жара. То ли в помещении хорошо топили, то ли выпитое дало о себе знать. — Своей души нет, так ты за чужую хватаешься? — Хмыкнул рыжий, следом выпивая едва ли не залпом целый бокал вина. — Я бы схватился за твою, — хихикнул шатен, наблюдая, как Чуя потихоньку доводит себя до более разговорчивой и вместе с тем сговорчивой кондиции. — Но не за душу. — А ты попробуй, — предупреждающе сверкнул глазами мужчина, кивая на пиалу с сакэ. — Схватись вон лучше за стакан, или будешь держаться за рот, из которого я сейчас зубы повыбиваю. — Что, в людном месте? — Восхищенно зашептал кареглазый. Чуя смерил Осаму нечитаемым взглядом, так и не прекратив усмехаться. Алкоголь поднимал ему настроение исправно каждый раз, являясь самым беспроигрышным вариантом. Накахара склонился поближе к развалившемуся на барной стойке шатену, удобно устроившемуся на своей руке. — Могу ради такого отвести тебя в переулок за баром, — негромко предложил рыжий, не желая, чтобы бармен услышал их крайне интересные беседы. — Если хочешь уединиться со мной, только скажи, — улыбнулся в ответ шатен и Чуя несильно щёлкнул его указательным пальцем по лбу. Невозможно с таким озабоченным разговаривать. Бесконечный поток спиртного, тем не менее, объединял, мирил и стирал любые рамки — в поздний час все наличные были потрачены, посетителей стало меньше, а они наконец смогли доходить до согласия. Пора было расходиться по домам, только неизвестно каким образом, потому что пьяным Чуя водил ещё хуже трезвого Дазая. — Подымайся, — кареглазый хлопнул рыжего по спине, ощущая, как его рубашка взмокла. До этого он как-то обнимал его пару раз и почему-то не чувствовал. — Уходим. Иначе ты тут допьешься и помрешь, а мертвецы не в моем вкусе. — А ты мне поуказывай, — ни с того, ни с сего ощетинился мужчина, отпихивая чужие руки. Осаму не шибко хотел, чтобы их выставили за пьяные разборки, потому что допиться до состояния полного безразличия не успел. Поэтому подобрался к Чуе вплотную, едва не дыша ему в щеку. — Я без тебя решу, когда мне и куда идти. — Какой маленький злой господин, — засюсюкал тихим тоном шатен, ткнув в щеку рыжего и тот плечом толкнул в грудь в ответ, выпивая затем до дна пиалу сётю. После затянувшейся молчанки Чуя наконец едва слышно соизволил объяснить причину резкого выпада. Под градусом Накахара вообще становился душкой — даже если дебоширил, то после вел себя как виноватый пес. Если, конечно, не засыпал сразу же. Вот и сейчас его немного покачивало, отчего Дазай услужливо наклонился ещё ближе, позволяя опереться на себя. Перед глазами у него перестало кружиться, да только снова разболелась голова. Но в этот раз благо была веская причина. Пока шатен невесомо пропускал сквозь длинные пальцы рыжие пряди коллеги, Чуя тупо смотрел на свои руки, бубня под нос так, что слышно было только Осаму. Накахара не особо обсуждал подробности личной жизни с кем бы то ни было, со своим собутыльником в частности. А Дазаю нечего было рассказывать — его жизнь за пределами школы состояла из нерегулярных половых партнеров, прогулок по городу в любое время суток, задержек квартплаты и одолевающих его с недавних пор снов, ставших вспышками сумасшедшего. Стоило кареглазому бросить взгляд на что-то, как в голове всплывали чужие воспоминания, почти галлюцинации, в которых раз или два даже появлялся Чуя в красной юкате с языками пламени и такой загадочной ухмылкой, что даже Мона Лиза рядом не стояла. Выпивка развязалa язык настоящему Накахаре и он поделился, что его мать, женщина властная, уже не первый год активно навязывала свою позицию касательно брака. Женитьба — это статус, в браке состоят все приличные люди, так чем её сын хуже? Только Чуя был не согласен. Он считал, что уже не мальчишка и вправе сам за себя решать в тридцать с хвостиком лет, когда ему жениться и на ком. На этой почве конфликты с каждым годом лишь усугублялись, пока мать на семейном ужине не представила ему блондинку и не сказала, что выбрала ему невесту и она прямо перед ним. Мужчина тогда и не знал, что сказать, потому просто удалился покурить на улицу, где в итоге выкурил незаметно для себя самого целых четыре сигареты. Осаму, молча слушавший откровения, открыл для себя Чую с новой стороны, ведь рыжик никогда не трепался о жизни вне школы. Дазай никогда не слышал от него о семье, о детстве и юношестве, о чем-то, что не для ушей всех подряд. И пока не намеревался поднимать на смех, незаметно для Чуи приобнимая его за талию, чтобы не свалился с высокого стула. А тот был и не против, ссутулившись и немного поерзав. — Почему она думает, что мне нужна ее Хи… Чхи… Чу…м-м-м, — Чуе не нравилось, что у него не получается даже выговорить имя потенциальной жены. Дазай улучил момент, минут через десять плавно утаскивая накидавшегося физрука к машине. Планы угнать её и поехать творить дела, наутро слушая вопли паникующего Чуи с раскалывающейся головой, накрылись. Удивительно, но он даже не сожалел. — Будь здоров, — кинул Осаму, садясь за руль за неимением других перспектив. Чуя переполз на заднее сидение, развалившись там. — Да не чихал я! — Махнул рукой рыжий, едва не свалившись на пол из-за резко поехавшей машины. Дазай получил права только потому, что Небеса в день экзамена по вождению сжалились над ним. — Я говорю, зовут её так… Чих, Чхи, а черт разберет её тупое имя. Лишь после того, как авто разок резко тормознуло и Чуя сзади ударился обо что-то, потому что Дазай пощадил перебегающую дорогу кошку, он вспомнил имя невесты — Хигучи! — А куда едем? — Пьяница сзади начинал проваливаться в полудрёму, не соображая, куда направляется, но отчетливо понимая, что с ним Дазай. Даже если бы это был не он, Накахара всё равно был бы уверен в обратном. — Ну куда ещё, если не лишать тебя невинности, — вопреки игривому тону Осаму лицо его не выражало абсолютно ничего. — Если потрахаешься до свадьбы, никто не захочет с тобой жениться. Вопреки ожиданиям в спину посыпались не проклятия, а хриплый низкий смех. Чуя был очень и очень пьян, раз даже не возражал такому раскладу. Волочь эту тряпку за собой было немного сложно, ведь Чуя лишь выглядел легким и компактным. Дазай так однажды решил его поднять, чтобы выбесить, да только после этого еще дня три кряду руки болели. — Да не дергайся, — шикнул на него Осаму, кое-как затаскивая на нужный этаж, а там и в квартиру. Ему доводилось бывать здесь разок мимолетом, хорошо хоть память верно служит. — Дазай, ты на ногах не стоишь, — пьяно возразил Накахара, при этом едва не споткнувшись о порог собственного жилища. Шатен цыкнул, крепко хватая пьянчугу за талию. Оттого, видать, надирался так быстро, что был миниатюрным. — Конечно, — саркастично соглашался шатен, вытряхивая его из одежды и обуви, бросая куда попало и собственный плащ, в котором уже было холодновато ходить. — Такая морда смазливая, — сбивчиво зашептал голубоглазый, которого Дазай тащил до спальни уже по полу за ноги — сам виноват, что всё равно умудрился упасть. Стоило Осаму вздернуть его на ноги, как Чуя прицепился к нему репьём, даже не смущаясь близости лица шатена. — Руки чешутся разбить… Дазай молча развернул Чую спиной к себе и толкнул, наблюдая, как тот падает на двухместную кровать и после уже не шевелится. Сперва Осаму не поверил, что он мог заснуть так быстро, но последовавший за этим тихий храп подтверждал догадки. Это вызвало усмешку — устал, бедненький. Кареглазый и сам, раз уж на то пошло, почему-то вымотался. Хотелось черного чаю и даже поспать, ведь всё равно теплилась где-то надежда, что на этот раз видения не буду докучать. В них он не будет блевать на коленях где-то в проулке, не будут нападать на него бродячие псы и не будет в странном частном домике донимать супруга, чей взгляд был жутковат. Та женщина, супруга другого Дазая, никогда не проронила и слова, но всегда неотрывно сверлила таким взглядом, словно знает твой каждый грязный секрет и в любой момент может озвучить его, на всю жизнь запятнав тебя. Этому Осаму было абсолютно не по душе находиться рядом с человеком, которому хочется в приступе паники выколоть глаза. Внезапно раздался задушенный всхлип. Дазай не сразу понял, что это не Чуе что-то снилось и он жалко скулил, подёргиваясь — это он сам издал такой звук, теряя равновесие и падая на колени у кровати. Адская головная боль вернулась, словно зная, о чем мужчина думает. Потому-то он избегал любых размышлений о своем состоянии, что в любой момент эта пытка могла возобновиться. Ни мигрени, ни кластерные головные боли, которыми он якобы страдал в юности, не шли в сравнение с этой болью. Осаму никогда особо не жаловался на здоровье, лишь в подростковом возрасте так вышло, что две попытки суицида не на что было списать, а ставить его на учет не пожелали сами родители. Так и родился лживый диагноз, якобы мальчишку довели до депрессии приступы кластерных головных болей, что были жуткой вещью, болью сравнимой разве с тем, как забивают в череп гвозди молотком. Никто не хотел копать глубже, оставляя странного мальчишку наедине с собой. Связать события юности и то, что подкосило его сейчас, было невозможно никоим образом. Да и разглагольствовать особо времени не было — интенсивность боли стремительно возросла, шатен всерьез успел подумать, что если это продлится хоть немного, то он ослепнет от давления на глаза. Когда бьют молнии в майскую грозу, они слепят на доли секунды, заливая белым всё вокруг. Человеку некогда даже осознать, он лишь впоследствии понимает произошедшее. Из-за этого приступа у Дазая совсем стало белым-белом перед глазами, словно его личная буря вошла в зенит и отобрала зрение вовсе, ударяя молниями прямо в глаза. Теперь он был дезориентирован, лишь затаил дыхание, сжимая в одной руке одеяло на краю чужой кровати, а второй вцепился себе в спутанные волосы, натягивая до боли, но и та не отрезвила — она была ничтожной по сравнению с тем, что бушевало в голове. «Ты самый отвратительный супруг на всем белом свете» — с едкой насмешкой говорил знакомый голос сперва вдалеке, а затем стал громче и ближе. Белая пелена сползла, словно завеса упала, открывая завораживающее зрелище — вальяжно развалившись на татами, в небрежной задранной юкате валялся Чуя, чей голос Дазай сразу узнал, боясь дышать полной грудью. Нет сомнений, что его сны давно вышли за здоровые рамки кошмара или навязчивого сюжета. Теперь они попросту вырвали кусок его реальности, заполняя собой до отказа, вынуждая винить себя одного в происходящем — это он должен был пресечь всё в самом начале. Но что он мог? Упасть в ноги психиатру, когда был полностью уверен в своем психическом здоровье? Сквозь сёдзи комнаты в старом традиционном стиле пробивался слабый лунный свет, рассеиваясь и создавая ещё более интимную атмосферу. Только когда кокетливый сквознячок вильнул промеж лодыжек, Дазай заметил, что перегородки немножко раздвинуты. Полоска света как раз падала на жилистое тело Накахары, кое-как скрытое теперь уже желтой юкатой, украшенной свирепыми драконами, прекрасно отображавшими истинную сущность лежащего перед ним. Рыжие вихры, которые Дазай всегда видел собранными в хвост, разметались, прикрывая одно обнаженное плечо. Осаму не сделал и шага вперёд, неотрывно глядя на человека, которого знал и не знал одновременно. Этот был чужд. Этот валялся перед ним в развратном виде с зацелованными губами и с ехидством глядел голубыми глазами, нагло демонстрируя насыщенный желтый цвет дорогой одежды. Желтый — цвет власти. Это полагалось знать не только торгашам и швеям, но и тем, кто собирался облачаться в купленное изделие. Дазай не заметил, как боль стала лишь фоновой пульсацией, синхронно стуча вместе с сердцем. Зато отметил с иронией, что Чуя действительно имел недюжинную власть над ним — в этот момент особенно, ибо он был не в силах отвести карие глаза от такого роскошного зрелища. Ни одна в мире оранжевая хризантема не цвела так богато и маняще, как чужой Накахара Чуя. «Приходить ко мне вот так, зная, что где-то дома тебя ждет семья» — издевательски тянул каждое слово мужчина, глядя из-под полуприкрытых век на застывшего перед ним шатена. Хлопковая ткань юкаты задралась, сильнее обнажая стройные ноги — Чуя сделал это намеренно, прекрасно зная, насколько приглашающе выглядит. Дазаев взгляд больше приковала обнаженная грудь, украшенная цветущими в тени одеяния синяками. Осаму никак не мог знать, что к чему, но испытывал безграничную уверенность в том, что это его рук дело. Совершенно точно его одного губы жадно оставляли метки на теле сына знатной семьи, чтобы потом эти же губы для вида прижались к гладенькой щечке жены и лбам троих детей. «Так и будешь стоять там? Или покажешь мне, как скучал, пока болтался со своими дружками всю эту неделю, едва не утопившись впоследствии?» — Чуя говорил пренебрежительно, позволяя полностью ощутить свое положение перед ним. Это не Накахара лежал у его ног, нет. Это Дазай был там, и никогда ему не суждено будет подняться выше. И Чуя это знал. Осаму, возможно, умер бы впоследствии от сильного напряжения. Может у него бы стекли кровавыми слезами по щекам глаза, а может что-то оборвалось бы в мозге, пока он в мнимой реальности распахивает на себе подранную серую юкату и вклинивается между ног господина, намереваясь до самого рассвета ублажать и ласкать, спеша доказать, как сильно он жаждет его и как он слаб перед ним, зависим и подчинен ему одному. От такого жуткого исхода Дазая, не имевшего собственной воли ни в одном из приступов и снов, внезапно спас настоящий Чуя, засучив ногами. Пяткой мужчина сперва треснул Дазая прямо по лбу, ведь тот так и завис в одной позе, согнувшись и упершись коленями в пол. Стоило ему хоть немного вернуться в сознание, как беспокойный Накахара ещё раз треснул посильнее по лицу стопой, вызывая тихий стон. Уж не самое ласковое пробуждение от грез наяву, полагал Дазай, схватив спящего за лодыжку, чтобы не пинался. Сломанный нос в планы не входил и в форс-мажоры, которые планировать мог один только Осаму, тоже. Никогда ещё настолько сильными не были эти припадки. Шатен огляделся, успокаиваясь от вида современной спальни в чужой квартире, от нормального шкафа и кровати, на которой во тьме свет фонаря из окна выхватывал чужую задницу и ноги. Легкое возбуждение от вида другого Чуи отозвалось эхом в настоящем и у Дазая дернулся кадык, когда внимание приковала пятая точка Накахары. Он мог быть не самым благородным человеком, но никогда не был насильником. И против воли самого Чуи он не стал бы удовлетворять резкое желание. Проблем с этим у него не было, чтобы бросаться словно псина на каждого встречного. Здесь всё было до абсурдного просто — стоило ему захотеть, ткнуть пальцем на кого-то, как избалованному ребенку на игрушку в лавочке, и с ним в койку ложились бесплатно даже проститутки. Далеко не все, по правде говоря, но и сам Осаму предпочитал девушек и парней не из древнейшей профессии — они были слишком штучными. С натянутыми улыбками, фальшивыми ласками, да и просто напоминали ему себя. Дазай закинул свесившиеся чужие ноги на кровать обратно, оставляя Чую отсыпаться. В ванной Осаму ополоснулся, ледяной водой протирая не только лицо, но и шею, проскальзывая руками за ворот рубашки и за уши. Разглядеть что-то в зеркале в темноте было сложно, но хотя бы контур он различил, криво ухмыляясь себе, бегая глазами по нечеткому отражению, пытаясь сконцентрироваться на одной точке. Он отказывался признавать, что испытывает панику и тревогу. Он выше этого, и не будет трястись. Впервые на происходящее его спровоцировали улочки Хиросимы, что показались до боли знакомыми. По приезду домой во время прогулок в родной Митаке деревья или бесконечные провода электролиний напоминали ему вновь о городе, пострадавшем в прошлом столетии от ядерной атаки. Чужие семьи в парке смутно навевали эти чужие воспоминания о собственной, где он видел не своих мать и отца, которые всю жизнь у него были, а жену и детей. Дазай знал себя достаточно хорошо, чтобы не спутать эти странные чувства с желанием остепениться и свить гнездышко. Это было не для него и не его, он не мог долго жить однообразной стабильностью, навешивая на себя при этом еще и ненужную ответственность. Шатен видел, как отцы катают детей на плечах, как матери гуляют с ними за ручку и почти ощущал в собственных широких ладонях маленькие детские — он тоже гулял со своей дочерью однажды. Осаму был более, чем уверен, что всё это было и с ним: и он носил на руках маленького сына, и он показывал летящую в небе птичку второй дочке, устало улыбаясь не только её восторгу, но и тому, что она не отпихивает от себя отца, пахнущего перегаром. Присутствие Чуи в этих бредовых видениях Дазай мог объяснить тем, что они много общались в реальности уже не первый год. Только вера в это логическое объяснение с каждым днем меркла — он уже ни в чем не был уверен до конца, держа в себе эту большую тайну, испортившую ему жизнь за столь короткий период. Во снах рыжий был уж больно язвителен, а шатен казался себе слабовольным человеком, способным лишь пропивать последние деньги, обманывать жену, побаиваясь её на самом деле, и попадать в передряги, из которых чудом выходит живым. Слабость оплела всё тело, отрывая от активных попыток разобраться в себе. Сколько бы Дазай не думал об этом, ничего не клеилось. Было лишь понимание, что все эти вещи явно не выдумка, и было опасение, что он клинический сумасшедший. Разумно рассудив, мужчина ушел и плюхнулся на диван в небольшой гостиной, совмещенной с кухней. Пускай пройдет головокружение и немного прибавится сил, тогда и уйдет. Чуе-то всё равно, что он тут шастает — итак раньше завтрашнего утра шатен его не услышит. А Дазаю нужно было прийти в себя полностью. Минуты утекали как песок сквозь пальцы, а усталость совсем скосила кареглазого, расслабляя от макушки до пят. Так никуда Осаму и не пошел, невольно отключившись. В спальне Чуя распластался звездочкой, занимая почти всю кровать. Ему было невыносимо жарко даже несмотря на то, что его не укрывали. Тому виной стали стрёмные грёзы, что так редко ему снились — какого-то черта даже здесь его преследовал Дазай, правда, что-то уж больно покладистый. Накахара явно всю последующую жизнь будет стараться позабыть эту ночь, а может даже утром решит вышибить мозги Осаму, посчитав, что это ему не приснилось. Ведь мужчина шутил ещё в машине, что они едут домой с намерением предаться разврату. Пока всё это лишь догадки, а рыжик довольно жмурится во сне и расставляет пошире ноги — к собственному теплу прибавляется чужое, образуя жар на двоих.