(the first time) he kissed a boy

Ланга не мог дышать. Ланга не мог дышать и двигаться. Он не мог пошевелиться, его руки были напряжены и крепко обнимали тело Реки, а затем он снова услышал голос позади них, звучащий вроде так близко и в то же время очень, очень далеко. — Ланга, — сказал голос, но слово звучало искаженно, как будто оно было под водой. Лейн-га вместо Лан-га, и тот не мог дышать, потому что он знал этот голос, он знал этот голос, и только один человек когда-либо произносил его имя таким образом. Края его зрения начали расплываться, потому что о боже, о боже, о боже, о боже, о боже, о боже. Ланга не мог дышать. Реки выпрямился, схватил Лангу за онемевшие руки и попытался повернуться. — Ланга, — позвал его Реки, поднимая руки, чтобы схватить Лангу за предплечье, — мне показалось, я что-то слышал— Он остановился. Он остановился и уставился через плечо парня, его глаза были широко раскрыты, и Ланга не мог дышать. Ему было страшно. Ланга испугался, он оцепенел от страха, его сердце начало колотиться о ребра, и он попытался вцепиться в тело Реки. Тот осторожно попытался повернуть его, а Ланга не хотел двигаться, он не хотел никого и ничего видеть, но руки Реки были неуклюжими и мягкими, и Ланга повиновался им, не задумываясь, а затем он оказался лицом к открытому коридору, и голос снова проговорил: — Ланга. И боже, все было так ярко и громко, слишком громко, все расплылось на мгновение, прежде чем Ланга моргнул, он моргнул слишком сильно, и мир запестрил, переполненный коридор стал четким, все цвета быстро двигались, и мальчик подошел ближе, мальчик с темными волнистыми волосами и рубашкой с тремя расстегнутыми пуговицами, ожерельем, поймавшим свет, мальчик выше, чем помнил Ланга, мальчик, совсем не похожий на парня из воспоминаний. Лицо Мигеля было лицом незнакомца. — Ланга! — повторил Мигель, и боже, боже, боже, он никогда даже не пытался правильно произнести имя парня. Ланга попытался сглотнуть, но не смог, во рту у него пересохло, а голос Мигеля был слишком громким, таким громким в ярком переполненном коридоре, в котором так много вещей двигалось одновременно, а затем и Мигель начал двигаться. Он подошел ближе, подняв руку в приветствии, как будто собирался протянуть ее и коснуться Ланги, и тот в отчаянии отшатнулся назад, к автомату со льдом, схватив руку Реки. Мигель остановился в нескольких шагах от него, подняв брови и улыбаясь. — Ланга, — протянул он, в то время как мозг того визжал, глаза метались по сторонам, и, боже, он был загнан в угол, Мигель загнал его в угол, и и и… — Ланга, что б тебя! — Мигель говорил так громко, слишком громко. — Я сразу понял, что это ты — никто в мире не стал бы красить волосы в такой цвет…боже, ахуеть! Как давно это было? Чувак, ты тогда просто исчез… Взял и уехал, никому не сказав куда. Ланга не мог дышать, он не мог двигаться, он не мог — он не мог — он не мог понять. Это все не имело смысла, Мигель в своей ярко-синей рубашке, с взъерошенными волосами и белыми зубами, здесь, на Окинаве, здесь, в отеле, и боже, он улыбался, он всегда улыбался, все в его жизни было идеально, этот смех в его голосе, как будто все было организовано для его собственного удовольствия, для его развлечения, и боже, боже. Ланга отчаянно прижался к автомату со льдом, вцепившись в руку Реки, мозг колотился, загнанный в угол. Он не мог говорить. Его голова отключилась. — Кто это? — спросил Реки по-японски, и Ланга вспомнил, что тот не понимает английский, он не понимает, что говорит Мигель. Он боролся со своими легкими. Он боролся, чтобы заговорить, сжимая руку Реки, Реки, Реки и — — Я, — выдавил Ланга. — Э-э. Но затем его горло снова сжалось, потому что Мигель сделал еще один шаг вперед, его рука поднялась, чтобы встормошить его волосы, его идеальные волосы, и Ланга попытался подползти ближе к автомату, но его грудь была такой холодной и сжатой от страха, что он не мог дышать, он не мог говорить, он не мог двигаться, он не мог. — Ланга, чувак, — улыбался Мигель, — Ланга, ты в порядке, чел? Мозг Ланги закричал: «Назад, назад, назад, назад», и он попытался сглотнуть, но горло так сжалось, что он не мог дышать, он не мог отвести взгляд от Мигеля и его идеального лица, его расплывчатого лица, лица, которое Ланга едва мог вспомнить, потому что, боже, Мигель был безлик во всех его кошмарах, у него не было рта, чтобы Ланга мог его поцеловать, и Ланга не мог… он не мог… он не мог… …а потом Реки сжал его ладонь и сказал с самым жестким японским акцентом по-английски: — Привет, как дела? — И легкие Ланги сжались. — О, — подумал он, - о, о, о, потому что где-то в паническом стуке своего сердца он уловил акцент Реки, и что-то встало на место в его голове. Ему нравился его акцент. — Я в порядке, — сказал Мигель, все еще забавляясь, а затем по-японски: — Извини, я не хотел быть грубым. Я все еще учу японский. Он переместил свой вес на другую ногу, и грудь Ланги снова сжалась, полная страха и тревоги, а потом Мигель снова ухмыльнулся, подняв брови, и сердце парня забилось в горле, запаниковав, потому что, боже, боже, боже, боже, боже, это было нехорошее лицо, это было очень плохое лицо, это было насмешливое лицо Мигеля, лицо, которое он делал, когда собирался сказать что-то ужасное, а затем рассмеяться и сказать что-то вроде «не будь таким чувствительным, я только шучу, чувак, Ланга, я только шучу!». Мигель указал на их сцепленные руки, его губы дрогнули, и он спросил: — Это твой парень, Ланга? И, ох. О боже. О боже, о боже, о боже. Сердце Ланги так сильно билось в горле, что он едва мог дышать, и Реки посмотрел на пространство между ними, и нет, нет, нет, Ланге хотелось закричать, он хотел убежать, он не хотел, чтобы Реки знал — он не хотел, чтобы Реки знал, какой он глупый, какой он идиот, какой он жалкий. Он не хотел, чтобы Реки знал все то, на что всегда указывал Мигель с этим хитрым выражением лица. А затем Реки обнял Лангу за талию, его ладонь была такой теплой сквозь тонкую футболку, держась за кожу парня, и Ланга задохнулся. — Нет. потому что, боже, конечно, Мигель знал, что Реки не был его парнем, он знал, что никто не хотел быть парнем Ланги, боже, он знал, он знал слишком много, он знал все, и это было несправедливо. Мигель снова поднял брови, как бы торжествуя, и сердце Ланги бешено колотилось повсюду, в груди, в голове, в горле, во рту, и Мигель склонил голову набок. — Ах, Ланга, — сказал он, и на его губах заиграла жалостливая улыбка. — Ты не меняешься, не так ли? Реки сжал талию парня. Ланга попытался сглотнуть, он попытался сглотнуть, несмотря на бешено колотящееся сердце, но не смог, и что-то начало жечь его грудь, словно плач, плач, который быстро поднимался к горлу, и боже, боже, боже. Он собирался заплакать. Он собирался заплакать прямо здесь, перед ними обоими, он чувствовал это, он немного покачивался на ногах, его горло все сжималось, потому что как мог Мигель прийти сюда и все испортить? Ланга был так счастлив. Он был таким счастливым, теплым и довольным, притворяясь в своем маленьком пузыре, что он любит Реки, и Реки любит его, и теперь Мигель пришел и взорвал фитиль во всех его снах, толпясь слишком близко к лицу Ланги, его голос говорил, что никто никогда не захочет Лангу, как это отвратительно, и боже, Ланга, как ты можешь вообще так думать? Реки снова сжал его, и где-то в панике Ланга почувствовал теплое сжатие руки Реки на своей талии. — Все в порядке, — прошептал Реки, обнимая его крепко, а потом он сказал, повернувшись лицом к Мигелю: — Эй, парень, без обид, но чего ты хочешь? Типа, кто ты вообще такой, черт возьми? — Я старый друг Ланги из Канады, — ответил Мигель, и от его голоса у Ланги заболела голова, так сильно, как будто она горела изнутри, а затем парень снова посмотрел на него, его глаза были слишком острыми, его голос понизился. — Ты что, никогда не рассказывал обо мне, Ланга? О твоем старом друге Мигеле? О твоем лучшем друге? Ланга теперь сильно дрожал, и Реки сжал его еще крепче, прижимаясь к его боку. Грудь Ланги горела, потому что, боже, боже, боже, он просто хотел, чтобы это было правдой, чтобы Реки был его парнем, он хотел этого так сильно, что ему хотелось рыдать, он хотел упасть на колени, сжаться и рыдать, потому что Мигель знал. Мигель точно знал, что делает Ланга, жалко притворяясь чьим-то парнем, парнем кого-то, кто не любит его и никогда не полюбит, и Ланга не мог дышать, на мгновение он вообще не мог двигаться, и его зрение начало расплываться, а потом Реки сказал: — Я понятия не имею, кто ты, черт возьми, — его голос был далеким, но таким громким, таким громким, что Ланге захотелось заплакать. Все было таким ярким и размытым, цвета смешивались, мир вращался, и Мигель снова переместил свой вес и скрестил руки на груди. — Тогда, наверное, Ланга тебе мало что вообще рассказывает, — сказал он, поднимая брови. — Ланга, ты что, никогда не рассказывал своему парню о том времени, когда мы… — Что… — вырвалось у Ланги, схватив Реки за руку, потому что, о боже, о боже, о боже, нет… Мигель не мог сказать о… — Что ты здесь делаешь? Мир накренился, и горло Ланги распухло, на мгновение ему показалось, что его сейчас стошнит, но затем мир снова начал переворачиваться, и кислота в горле отступила, обжигая его, и сквозь размытые цвета он увидел, как Мигель ерошит его собственные волосы. — Что ты имеешь в виду? Я здесь со своей семьей. И ты это знаешь. Мы всегда приезжаем на Окинаву примерно в это время года. Только не говори мне, что ты уже забыл. — Чел, знаешь что… — начал было Реки, но Мигель махнул рукой, заставляя его замолчать, и продолжил. — Я здесь со своей девушкой. Хочешь с ней познакомиться? Я могу позвонить ей прямо сейчас, вы двое должны встретиться, подожди секунду. Глаза Ланги начали гореть, боже, все его тело горело, и он пытался моргать, моргать и моргать, потому что он не мог заплакать прямо здесь, перед Мигелем, но его зрение снова затуманилось, а сердце колотилось в горле, и боже, боже, боже, Мигель знал. Он знал, он знал, он всегда знал, как Ланга относится к нему, он знал, и он позволил Ланге тогда держать его за руку, он позволил Ланге спать в своей постели, он дразнил Лангу за то, что он ходил за ним по пятам, как щенок, как обожающий, влюбленный щенок, и глаза Ланги горели так сильно, а его горло сжалось от того, что он собирался заплакать, он собирался заплакать прямо здесь. — Пошли, — сказал Мигель и потянулся к руке Ланги, но тот дернулся так яростно, что рука Реки метнулась вперед, его ладонь уперлась в грудь Мигеля, отталкивая его. — Чувак, какого черта? — почти закричал Реки, и что-то опасное прозвучало в его голосе, так громко, так громко, что у Ланги заболели уши и все его тело начало трястись. — Не надо. Мигель оттолкнул руку Реки. — В чем твоя проблема? — спросил он, и тело Ланги затряслось сильнее, потому что, о боже, Мигель был так близко и он касался Реки, он касался Реки, и что, если он причинит ему боль, что, если он причинит боль Реки? Тошнотворная паника снова поднялась в горле Ланги, обжигая, как кислота, как страх, потому что, о боже, о боже, о боже, он не мог позволить, чтобы Реки было больно, но он не мог пошевелиться, он не мог двинуть ни одной мышцей, чтобы защитить его, и и и, и голос Мигеля горел в его ушах, когда он сказал: — В чем твоя проблема, Ланга? Раньше ты был просто одержим мной. Глаза Ланги снова горели, и, боже, теперь он плакал, он был почти уверен, что плачет, и все его тело дрожало. Он не хотел, чтобы Мигель видел это, он не хотел, чтобы Реки видел это, боже, он не хотел, чтобы Реки видел все это, и все его тело тряслось, он пытался, и пытался, и пытался сглотнуть, но не мог. Он пытался закрыть лицо и услышал, как издал этот сдавленный звук, случайно, и Реки громко сказал: — Уйди с дороги! — снова толкнув Мигеля в грудь. Затем они двинулись — тело Ланги двигалось, Реки уводил его от автомата со льдом, говоря что-то резкое Мигелю, но Ланга не мог этого слышать, потому что у него кружилась голова, в ушах звенело, горло так сильно горело, и он не мог дышать, боже, он не мог дышать, ему нужен был воздух, и он попытался схватить Реки, который говорил что-то еще, на этот раз по-японски, но Ланга не мог понять, он не мог понять, и, о боже, он думал, что умрет. Весь мир расплылся. Ланга снова поперхнулся, и, и, и… и воздух ворвался внутрь, он втянул его, а затем еще, и еще, и еще, и еще, пока он в отчаянии не начал глотать воздух, коридор закружился вокруг него, и Реки прижался спиной к стене, держа его за обе руки, что-то говоря. Его голос был громким и отчаянным, повторяя одно и то же слово снова и снова, пока Ланга не услышал его: — Ланга, Ланга, Ланга. Ланга тоже схватил его за руки, тяжело дыша, втягивая воздух, и коридор снова закружился, люди толпились вокруг, и больше не было Мигеля, Мигеля в коридоре, только Мигель в его голове, его голос так громко звенел в ушах Ланги, и он заставил себя сделать еще один вдох и еще, пока не смог выдохнуть: — Реки. — Ланга, — сказал Реки, его голос был напряженным, его руки крепко сжимали руки парня, его большие пальцы сильно и быстро терли локти Ланги. — Ты… ты в порядке? Что я могу сделать? Что тебе нужно, чувак, как мне тебе помочь? Ланга глотнул побольше воздуха, его легкие горели, и он попытался сфокусировать взгляд на лице Реки, на неловких загорелых пятнах на лбу парня, на морщинке между бровями, на шелушащейся коже на носу. — Наш номер, — выдавил он, и Реки поспешно выпрямился, схватив ключ от номера в кармане Ланги, и тот вздрогнул от того, как парень оттащил его от стены, сказав: — Все в порядке, Ланга, все в порядке, эй, чувак, все в порядке, хорошо? Я рядом. Ланге хотелось зарыдать. Ему хотелось положить голову на плечо Реки, прямо здесь, в коридоре, и рыдать, пока он больше не сможет стоять, но потом он подумал об их кровати, о том, как он мог бы опуститься на матрас и рыдать там. Реки вел его в их номер. Реки обнимал Лангу за талию и вел его по коридору, возясь с ключом от номера в их двери. А потом они оказались внутри, Реки закрывал дверь, а Ланга шатался в прихожей, цепляясь за его руку, потому что кровать была так близко, но он не мог отпустить руку Реки, он не мог, не мог, не мог, не мог. — Ланга, — позвал его Реки, а затем сжал руку парня обеими ладонями, и карточка-ключ упала на пол, — Ланга, иди сюда, иди сюда, чувак. А потом, боже, потом Реки повел его к кровати, и Ланга опустился на нее, он уже плакал, его грудь вздымалась, руки прижимались к лицу. Реки обнимал его, руки парня были теплыми и твердыми, и Ланга хотел обнять его, но он не мог пошевелиться, он мог только прижаться лицом к плечу Реки и рыдать. — Все в порядке, — шептал Реки, — Ланга, Ланга, иди сюда, эй, все в порядке, — он гладил Лангу по спине, и, боже, его руки были такими теплыми, и он так крепко обнимал Лангу, а тот только сильнее всхлипывал, его грудь так сжалась, что он не мог дышать, потому что, боже, он хотел, чтобы Реки любил его. Он просто хотел, чтобы Реки любил его, и на какое-то блаженное мгновение ему показалось, что, может быть, так оно и есть, в пространстве их маленького безопасного пузыря у автомата со льдом, лицо Ланги мирно прижималось к его волосам, все было так хорошо, и они собирались целоваться еще, когда вернутся, Реки собирался нежно держать Лангу в своих объятиях, гладить его по лицу и бормотать сладкие комплименты, и, может быть, Ланге наконец-то разрешали бы пробормотать «Я люблю тебя», но теперь он не мог, потому что теперь все кружилось, его мозг не работал, и он был разбит. Он был разбит и все испортил. Кулаки Ланги были так сильно сжаты, что он чувствовал, как горят его ладони и ногти впиваются в кожу, но он не мог их разжать. Его грудь вздымалась, когда он всхлипывал, уткнувшись в рубашку Реки, и тот обнимал его, терся руками о спину Ланги, шептал ему на ухо нежные слова, и боже, боже, Ланга никогда уже не сможет услышать все эти сладкие слова, которые мог бы сказать Реки, когда они бы целовались друг с другом перед сном, и он начал плакать сильнее, его тело дрожало. Боже, почему, почему, почему? Почему Мигелю нужно было появиться из ниоткуда, почему его тело было таким большим, твердым и реальным в коридоре, почему его голос был таким громким, почему он пришел и проник в их идеальный маленький пузырь и все разрушил? Ланга должен был знать, и он зарыдал сильнее, его грудь сжималась все сильнее и сильнее, потому что он должен был знать, конечно, все это было притворством, конечно, все это было просто блаженным сном наяву, конечно, это была не настоящая жизнь. Как это могло быть реальность, когда Реки прикасался к нему так нежно, как будто они были влюблены? Нет, боже, все тело Ланги болело, и он рыдал еще сильнее, когда думал о том, что, возможно, снова увидит Мигеля — утром, за завтраком в отеле, на лестнице, боже, в лифте, откуда он не сможет сбежать — нет, нет, нет, он был напуган и он рыдал так сильно, что не мог дышать, ему нужно было держаться за Реки, но его руки его не слушались, и он не мог, не мог, не мог ничего сделать правильно. — Ланга, — шептал Реки, — Эй, Ланга, эй, все хорошо, детка, мне нужно, чтобы ты дышал, хорошо? Потому что я чувствую, что ты не дышишь, а тебе нужен воздух, все хорошо, тогда ты можешь снова заплакать, эй, эй, все в порядке. Ланга судорожно вздохнул, и Реки продолжил: — Хорошо, все хорошо, окей, успокойся, эй, все в порядке. Все было нехорошо, но одна из рук Реки соскользнула со спины и вместо этого сжалась в кулак, потирая костяшки пальцев, и Ланга почувствовал, как слезы впитываются в его воротник, в волосы и, боже, он намочил рубашку Реки. Он испортил рубашку Реки. Еще одна волна рыданий сотрясла его тело, и Реки обнял его еще крепче, раздвинул пальцы, обхватив ладонью Лангу, и когда тот крепко сжал его пальцы, Реки просто прошептал: — Да, хорошо, хорошо, все в порядке. Он запустил руку в волосы Ланги, убирая их со лба, и тот снова вздохнул и всхлипнул, его голова упала на плечо Реки, и парень сказал: — Хорошо, да, хорошо, все в порядке, чувак, Ланга, все в порядке. Ланга зажмурился, все еще сжимая руку так крепко, что она горела, а слезы текли из глаз, потому что как Реки мог такое говорить? Как мог Реки пробормотать что-то хорошее, как будто Ланга не был хаотическим вихрем катастрофы, который все разрушил, и не мог нормально видеть, и ничего не мог понять, и не мог говорить, когда к нему обращались, и, и, и он чувствовал, что снова плачет в рубашку Реки. Мягкая ночная рубашка парня была такой красивой, и Ланга испортил ее, Ланга испортил все, они были так счастливы и нежны вместе с этой идеальной маленькой табличкой «Не беспокоить», удерживающей мир на расстоянии, и они должны были целоваться и притворяться влюбленными, а теперь Ланга рыдал на кровати, и он разрушил все для Реки, которого он так любил, которого он просто хотел обнять, поцеловать и заснуть. — Ланга, — шептал Реки, гладя его по волосам и по спине, сжимая пальцы парня. Руки Реки всегда были в движении, как будто, если он остановится на минуту, Ланга развалится. А потом Реки пробормотал: — Ланга, детка, малыш, — и дыхание парня застряло у него в горле, а потом он снова заплакал, потому что это звучало так хорошо, он хотел услышать это снова. Он был жалок, он был беспомощен, он был в беспорядке. Реки сжал его, и Ланга всхлипнул, а потом парень снова прошептал: — Детка, малыш, все в порядке, ты в порядке, — и у Ланги заболело горло от того, как сильно он плакал, как ему было больно. Наконец ему удалось разжать кулаки и вместо этого запутать их в рубашке Реки, держась изо всех сил, как будто Реки встанет и уйдет, и нет, нет, нет, Ланга не мог, он не мог думать об этом. Он уткнулся лицом в плечо парня и плакал, пока не выдохся. Наконец слезы иссякли. Ланга сидел, прислонившись к телу Реки, все еще тяжело дыша, пока тот гладил его волосы, спину, руки, прикасаясь везде, как будто он мог каким-то образом уловить боль и забрать ее. Ланга держал глаза закрытыми, прижавшись щекой к плечу Реки. Солнечные ожоги все еще неприятно горели на руках Ланги каждый раз, когда Реки проводил по ним ладонями, но он все еще был рад тому, когда Реки прикасался к нему, приковывал его к земле, иначе тело Ланги исчезло бы, и он был бы только мыслями, уносящимися в небытие. Он сделал еще один выдох — долгий, дрожащий и медленный. Он знал, что Реки не сможет унять боль, но его шепот все еще успокаивал, его руки успокаивали, как алоэ вера, которое он втирал в обожженную кожу Ланги, и, возможно, он мог бы помочь немного устранить боль. — Спасибо, — пробормотал Ланга в плечо Реки, слишком тихо, чтобы его можно было услышать, его горло все еще горело, и Реки замурлыкал рядом с ним, его руки потянулись к волосам Ланги, а затем ко лбу, убирая волосы назад, приглаживая их за ушами. Ланга снова выдохнул, дрожа. Реки всегда двигался. Даже когда Ланга разваливался на части, Реки карабкался вокруг и собирал осколки, чтобы собрать его обратно. — Чувак, — тихо, так тихо сказал Реки, — все в порядке. Тебе не нужно меня благодарить. Эй, ты в порядке? Все нормально? Я могу пообнимать тебя еще, если хочешь. Ланга зажмурился, еще крепче сжав Реки. — Пожалуйста, — выдавил он и добавил. — Можешь меня еще пообнимать? — Угу, — промычал Реки, поглаживая его по плечам, его руки успокаивали и согревали. — Как хочешь, чувак. Хочешь прилечь? Или вот — иди сюда. — Он потянул Лангу через матрас, и тот чуть не упал, впившись запястьями в мягкую постель, но Реки поднял его, рухнул на подушки и позволил его ногам раздвинуться. Он притянул Лангу в пространство между коленями, положив голову парня себе на грудь, так что тело Ланги прижалось к нему, а руки и ноги Реки надежно удерживали его в клетке. Одна ладонь Реки погрузилась в его волосы, а другая запуталась между пальцами. — Тебе комфортно? — пробормотал Реки, и Ланга слегка вздрогнул от того, как эти слова вибрировали в груди парня. Боже. Боже, это было так хорошо, это было именно то, что ему было нужно, и когда он прерывисто выдохнул, он почувствовал, как его тело обмякло рядом с Реки, и плач покинул его. Боже, он был измучен, и все его конечности болели, но руки Реки успокаивали, и каждый раз, когда Ланга шевелился, он каким-то образом касался тела парня, и, боже, он снова мог заплакать от того, как хорошо это было. — Да, — выдавил он, и Реки замурлыкал, а Ланга снова вздрогнул, потому что почувствовал этот звук. Почему Реки был так добр к нему, несмотря на то, что Ланга все испортил? Как так получилось, что Реки все еще хотел обнимать его, хотя они должны были целоваться, целоваться и целоваться, пока не заснут, романтично и сладко, а Ланга все испортил, будучи противоположностью романтики? Боже, как Реки вообще мог подумать, что свидание с Лангой может пройти нормально? Конечно, Ланга каким-то образом все испортит. — С тобой все в порядке, — прошептал Реки, уткнувшись в его волосы, убирая их со лба, все влажные пряди прилипли к его щекам, и Ланга снова тяжело вздохнул, его тело еще сильнее прижалось к нему. — Ты молодец, малыш, ты молодец. Ах, извини. Наверное, я не должен… — Он нервно рассмеялся. — Я просто… Так меня называет моя мама, когда я расстроен. — Все окей, — выдавил Ланга. Он слишком устал, чтобы лгать и просить Реки остановиться, хотя слова «малыш» и «детка» уже так глубоко запали ему в грудь, что он знал, что будет жаждать услышать их снова, каждый день после этого. Его глаза закрылись. — Мне это нравится. Реки снова засмеялся, тихо, нервно. — Хорошо, — сказал он. — Детка. — Тело Ланги болело от того, как хорошо это было, это слово проникло в его сердце, и он еще плотнее прижался лицом к груди Реки, когда тот убрал волосы со лба. Затем Ланга почувствовал сухое прикосновение губ парня к влажной, потной коже своего лица, и его горло раздулось, когда Реки выдохнул еще один нервный смех. — Моя мама еще так делает, — сказал он, и Ланга снова запустил руку в футболку Реки, просто чтобы было за что держаться. — Извини, — пробормотал он, и Реки провел пальцами по волосам Ланги, по его голове, и тело парня еще тяжелее погрузилось в матрас, потому что, боже, это было приятно. — За что? — тихо спросил Реки, и Ланга сглотнул, потому что, конечно, Реки должен был знать за что. Ланга испортил их чудесную ночь, словив чертов нервный срыв в гребаном коридоре отеля, после того, как он так долго мечтал об этой ночи — об объятиях с Реки в простынях отеля, держа его за руку. Ночь должна была быть идеальной, и она почти была идеальной, но потом Мигель появился из ниоткуда, как кошмар, пытаясь разоблачить ужасное, унизительное прошлое Ланги. — Я все испортил, — пробормотал он в футболку Реки, и рука парня на мгновение сжала его волосы, прежде чем снова пригладить их. — Что? — спросил он. — Нет, чувак. Нет. Ты ничего не испортил. О чем ты говоришь? — Я… — Как он должен был объяснить это? Он хотел сказать, что они должны были счастливо обниматься в постели и шептать романтические вещи до рассвета, но он был слишком измучен и смущен, чтобы признаться в этом, поэтому вместо этого он сказал дрожащим голосом: — Я всегда все порчу, хоть и не хочу этого делать. — Нет, — возразил Реки, сжимая его руку и убирая влажные волосы с его шеи, чтобы он мог положить туда другую ладонь, теплую на коже. — Нет, Ланга, чувак, нет, не будь таким самокритичным. Ты… у меня тоже бывают истерики и срывы. Помнишь, что было после той вечеринки? Все в порядке. Это нормально. Я имею в виду, это не нормально, я знаю, что это не одно и то же, я просто рад, что могу быть здесь с тобой, когда это происходит, хорошо? Я рад, что ты не отгораживаешься от меня. Ланга выдохнул, слегка дрожа. Реки был рад — что Ланга полагается на него? Это звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой. Может быть, Реки просто сказал это, чтобы показаться милым. Но все же эти слова помогли конечностям Ланги опуститься на матрас, напряжение в его груди ослабло, напряжение, о котором он даже не подозревал, что все еще есть. — Спасибо, — снова пробормотал он, и Реки поцеловал его в волосы, одно колено подпрыгнуло на матрасе, а Ланга прижался щекой к сердцу парня. Все происходило так быстро. Сердце Реки всегда билось быстрее, чем у нормального человека, и его тело всегда как-то двигалось, беспокойно, но каким-то образом это помогало. Это помогло, потому что, хотя Ланга был измученным беспорядком, Реки тоже был несовершенным и нервным, они оба были неправильными, и Реки был прав, он тоже когда-то предстал разбитым перед Лангой. Ланга выдохнул, закрыв глаза от успокаивающего сердцебиения.

Он любил его. Боже, даже в самые худшие моменты он любил его.

Реки долго гладил его по волосам, время от времени целуя в голову. Ланга был рад, что Реки не стал расспрашивать о Мигеле и спрашивать, что вообще случилось, хотя он знал, что рано или поздно ему придется все объяснить. Если бы он попытался заговорить об этом сейчас, он знал, что снова заплачет — даже при мысли о Мигеле его руки снова начинали дрожать. Ланга прижался щекой к сердцу Реки и сосредоточил всю свою энергию на биении сердца парня. Долгое время спустя, когда его горло снова начало сжиматься, Ланга сумел спросить: — Я не испортил свидание? — Потому что он знал, что Реки утешит его, и на этот раз Ланга хотел побыть эгоистичным и попросить утешения. И тут же тело Реки подпрыгнуло, крепко обхватив его коленями, и сказал: — Нет! Нет, нет, конечно, нет. Чувак, никогда. — Он снова погладил Лангу по волосам, и тот прижался к нему, а Реки продолжил. — Эй, эй, малыш. У меня есть идея, хорошо? Ты много плакал, тебе нужно что-нибудь выпить, я приготовлю тебе чай, идет? Ланга приоткрыл глаза. Его веки болели от слез, и он вцепился в футболку Реки, потому что не хотел отпускать, не хотел, чтобы тот покидал этот уютный маленький кокон их тел. Ланга почувствовал, как у него слегка отекло горло при мысли о том, что он останется один на этой большой незнакомой кровати, но затем Реки провел большим пальцем по щеке Ланги и добавил: — Давай, ты можешь пойти со мной, хорошо? Иди сюда. — Он потянул Лангу вверх, слезая с кровати, и Ланга неуклюже распрямил свои конечности, спотыкаясь о кровать и почти падая на грубый ковер. Реки обнял Лангу за талию. — Ха, мы забыли там ведерко со льдом, не так ли? — удивился он. — Все в порядке. Мы просто воспользуемся водопроводной водой. Ты выживешь. Ланге было все равно на водопроводную воду, ему не было все равно только на Реки, и после того, как тот схватил бумажный стаканчик и наполнил его водой в раковине, Ланге было позволено встать позади него у шаткой микроволновой печи отеля, его руки снова надежно обхватили талию Реки. Он прижался щекой к волосам парня и выдохнул, долго и медленно, впитывая ощущение его теплого тела, комфорт запаха Реки. Все крошечные вибрации парня эхом отдавались в его собственном нервном сердце, пока мир вокруг него снова не начал успокаиваться. Паника исчезла, но Ланга знал, что она все еще сидит там, спрятанная в самой глубине его сердца, и, возможно, она всегда будет там. От этой мысли ему захотелось заплакать. Но потом Реки потер костяшки пальцев Ланги, обхватил его живот и тихо сказал: — Видишь, в конце концов, ты получил обслуживание номера, даже если обслуживание на самом деле это просто я, — и Ланга прижался губами к затылку Реки, наполовину поцеловав, наполовину подавив рыдания. Может быть, его никогда не удастся вылечить, подумал Ланга, его сердце болело от слез, все еще застрявших там, но, может быть, ему и не нужно было, если Реки все еще был здесь, даже когда он был разбит. Он снова прерывисто выдохнул, целуя волосы Реки, один раз, потом еще и еще. Наконец Реки повернулся в его объятиях, сжимая в руках бумажный стаканчик с дымящейся водой, и его нос на мгновение коснулся щеки Ланги, потому что они стояли очень близко, почти грудь к груди. — Вот, — сказал Реки. — Давай присядем, хорошо? Ланга не отпустил его талию. Реки негромко рассмеялся и неуклюже повел их обратно к кровати, поставив чай, пока Ланга снова не завернулся в его руки и одеяло. Затем, положив голову Ланги на грудь Реки, парень позволил ему взять в руки горячий бумажный стаканчик. Горло Ланги было так переполнено, что он думал, что никогда не сможет пить, но просто прижав чашку к сердцу, он успокоил дрожь. Одеяло плотно облегало его колени, его ступни были такими теплыми и уютными, с ногами Реки, прижатыми с обеих сторон, его пальцы были подогнуты под ноги Ланги. Реки массировал одно из его плеч, иногда слишком сильно надавливая, и Ланге хотелось плакать от того, как комфортно он чувствовал себя на мягком матрасе, окруженный подушками, будучи избалованным таким образом. Реки всегда знал, как позаботиться о нем, подумал он. Ланга был слишком смущен, чтобы когда-либо просить об этом, об этой заботе, но Реки всегда был так щедр на свою привязанность, практически был переполнен ею. Ланга прижался к нему как можно ближе, его грудь распухла от благодарности, такой большой, что он едва мог дышать. — Я люблю тебя, — хотел сказать он, но вместо этого просто зажмурился, надеясь, что Реки каким-то образом это почувствует. — Эй, — прошептал Реки спустя долгое время, его левое колено все еще ритмично покачивалось на спине Ланги, пуская успокаивающую вибрацию, и Ланга издал неясный звук у его груди. Реки слегка пошевелился, запустив пальцы в волосы Ланги, и тот наклонил голову назад и почувствовал, как Реки глубоко вздохнул, прежде чем сказать: — Ланга. Могу я сказать пару хороших слов о тебе? Грудь Ланги замерла, его горло раздулось еще больше по сравнению с легкими, и ох… Боже, он снова заплачет. Он попытался сглотнуть, крепче зажмурив глаза, держа голову наклоненной назад, когда Реки неуклюже ткнул его пальцем в лоб. Боже. Как один человек может быть таким хорошим? Ланга снова собирался развалиться на части, просто от нежного звука голоса Реки, и ему удалось выдавить: — Я… — но потом он не смог продолжать, потому что его горло наполнилось, и ему пришлось наклонить голову, уткнувшись в грудь Реки. Боже. На Реки была все та же одежда, хотя Ланга запятнал ее своими слезами, и ему снова захотелось разрыдаться.

Он любил его. Он так сильно его любил.

— Прости, — сказал Реки хриплым и неуверенным голосом, снова запустив пальцы в волосы Ланги, и тот уткнулся ртом в грудь Реки, чтобы не захныкать. — Просто я… э-э-э… Я придумал много вещей, когда пытался найти романтические комплименты, но просто я думал, что ни одна из них не была достаточна хороша, чтобы сказать, понимаешь? Потому что, типа, я действительно не знаю, как заставить вещи звучать хорошо. — Он казался смущенным. — Но потом я подумал, эй, может быть, Ланга не знает этого о себе, возможно, это все-таки можно было бы сказать. Ланга сглотнул, а потом снова и снова, потому что, боже, его лицо было таким теплым, а шея горела. Он был…он был так ошеломлен. Он уже балансировал на грани того, чтобы снова разрыдаться, такой хрупкий и дрожащий, и Реки собирался окончательно погубить его, Реки собирался разорвать его на миллион крошечных кусочков, пока Ланга не превратится в рыдающее месиво в его руках, но боже, боже, он хотел знать хорошие вещи о себе, его горло просто горело от того, как сильно он хотел знать. — Ты можешь… сказать их, — выдавил он, приглушенный футболкой Реки, и, боже, его грудь начала пульсировать от того, как сильно он любил его, как сильно он хотел сказать ему об этом. Реки сжал его коленями, и Ланга снова чуть не захныкал, еще крепче прижимаясь к его груди, и он просто хотел выпалить: «Я люблю тебя», он больше не мог скрывать свои чувства, они стали слишком большими, слишком подавляющими, слишком тяжелыми, чтобы держать их в клетке в своем собственном сердце, и, боже, он хотел сказать их, и, и, и… и Ланге пришлось прижаться ртом к тонкой ткани, чтобы не разрыдаться. Потому что, если он расскажет ему, возможно, Реки больше не захочет быть друзьями, а Ланга не сможет, он не сможет, он не сможет пройти через это снова. — Ах, — начал Реки, делая ту маленькую, задыхающуюся от смеха вещь, которую он иногда делал, и на мгновение прикоснулся губами к волосам Ланги, откинувшись на подушки, и сердце Ланги снова забилось. — Прости… ха. У меня это плохо получается. Я думаю. Наверное, я думаю, что ты действительно классный? Типа, ты всегда хорошо выглядишь, что бы мы ни делали. И мне нравится, что ты становишься гипер-сосредоточенным, когда что-то делаешь, например, на работе, когда ты приводишь в порядок кладовку, иногда я называю твое имя восемь раз, но ты не слышишь, потому что ты так сосредоточен. Типа, ты хочешь все делать правильно, даже если это просто мелочь, о которой никто другой не будет заботиться. Ах, и мне нравится твой акцент. Но ты это уже знал. Он засмеялся в волосы Ланги, застенчиво, и тот попытался сглотнуть, но не смог, потому что он задыхался, его тело горело от того, как тепло было под одеялами, как тепло было быть завернутым в объятия Реки. Он хотел слышать эти слова снова и снова — ты действительно классный, ты всегда хорошо выглядишь. Ланга никогда не верил в эти вещи о себе, но, услышав их от Реки, они прозвучали почти реально, и его сердце снова забилось. — Почему? — выдавил он. — Я не знаю, — ответил Реки, на мгновение зарывшись лицом в волосы Ланги, и когда тот моргнул, открыв свои опухшие и сухие глаза, он увидел, что щеки Реки порозовели, а сердце снова быстро забилось. — Я думаю… ах. Окей. Это глупо, но просто приятно слышать, что ты осторожен, когда подбираешь слова. И то, как ты произносишь мое имя. Кроме того, мне нравится, как ты хмуришься, осматривая помещение, когда входишь? Пока ты не увидишь меня, и тогда твое лицо становится мягким и счастливым. — В груди Ланги потеплело, пальцы ног зарылись в одеяла, а затем Реки добавил. — И, о да, ты, типа, супер храбрый. Я тебе это уже говорил? Чувак, ты можешь сделать все, что угодно. Горло Ланги было таким полным, лицо таким теплым, и он едва смог выдавить: — Я не… — потому что, боже, он едва мог даже выступить с презентацией в школе без паники, но Реки сжал его коленями, и Ланга проглотил слова обратно, потому что, возможно, они были правдой, даже если только Реки верил в них. Он наклонил голову, когда Реки убрал волосы с его лица, и на мгновение он увидел глаза парня, красивые, янтарные и честные в свете, такие честные, открытые и чистые. Ланге стало больно от того, как сильно он любил его. Реки снова прижался губами к волосам Ланги, смущенный, его лицо покраснело, когда он потер колено. — Да, чувак, — подтвердил свои слова он. — Так и есть. Ты заставляешь меня чувствовать, что я тоже могу сделать все, что угодно. — В его голосе прозвучало что-то благоговейное. — Все, что угодно. Боже. Он снова сжал Лангу, и тот уткнулся лицом в грудь Реки, слишком ошеломленный, чтобы говорить. Реки продолжал гладить его по волосам, и Ланге удалось засунуть бумажный стаканчик ему между колен, чтобы он мог обхватить руками талию Реки. Тот издал еще один приглушенный смущенный смешок, когда Ланга крепко вцепился в него. Он страдал, он страдал от того, как сильно любил его, как много хотел ему сказать. Каким-то образом Реки заставлял его иногда чувствовать себя непобедимым, как тогда, когда они были вместе в океане, когда вода обрушивалась на них, и Ланге так сильно хотелось схватить лицо Реки и яростно целовать его, пока мир вокруг них не исчезнет. — Ты такой хороший, — все еще смущенно произнес Реки, гладя Лангу по волосам, и тот издал приглушенный звук у себя в груди от мягких вибраций голоса Реки. — Такой хороший, чувак. — В том, как он произнес эти слова, была боль, и он слегка покачал головой. — Ты мой любимый человек, Ланга. Ах, ты был бы любимым человеком любого на земле. У Ланги перехватило горло, и он слегка поперхнулся, потому что, о, о, он сохранил это сообщение, он читал его так много раз, поздно ночью, когда его тело болело от тоски, холодное без Реки рядом с ним. Ты мой любимый человек Реки написал в 2:33 ночи, и теперь он произнес эти слова вслух. Ты мой любимый человек, его низким, скрипучим голосом. Его пальцы царапали затылок Ланги, и тот прижался ртом к футболке Реки, чтобы не захныкать от того, как хорошо ему было. Они оставались прижатыми друг к другу в течение долгого, долгого времени, пока голова Ланги то погружалась в сон, то выходила из него, и он пытался вдохнуть ощущение объятий Реки, чтобы потом вспоминать об этом. Он хотел бодрствовать, чтобы лелеять это чувство — быть любимым человеком Реки, потому что, о, это было самое теплое чувство, которое он когда-либо испытывал. Через некоторое время Реки снова поцеловал его в голову, и Ланга что-то пробормотал, уткнувшись ему в грудь. — Ты сонный, чувак, — сказал Реки, и Ланга снова что-то пробормотал, потому что ему хотелось сказать, что ему нравится, как Реки всегда говорит «сонный», а не «усталый» или «истощенный», хотя Ланга был всем вышесказанным, потому что почему-то всегда в устах Реки плохие вещи звучали не так уж плохо. — Иди сюда, — Реки прошаркал по кровати, передвигая тело Ланги и потянувшись, чтобы выключить свет, устраиваясь так, чтобы его грудь была прижата к спине Ланги, а его конечности обхватили парня. — Мгхм, — промычал Ланга, уткнувшись в подушки, потому что он хотел сказать спасибо. Он хотел сказать Реки, как тепло ему было, когда он обнимал его, как будто он был в безопасности, как будто он был дома, но потом Реки коснулся губами шеи Ланги, сказав «спокойной ночи» в его кожу, и разум Ланги затуманился во сне и блаженстве.

***

Ланга проснулся с привкусом ваты во рту и мыслями о Мигеле. Он вскочил, но что-то удерживало его — что-то мягкое и теплое, и голова Ланги откинулась на подушки. Он уставился на белый потолок, незнакомую комнату, серую от утреннего света, просачивающегося сквозь занавески. Где он был? В Канаде, за трибунами? В Канаде его зрение затуманивалось до белого, голос Мигеля звенел у него в голове, и сердце Ланги сжалось — но потом кто-то тихо проворчал, прижимаясь к его груди, Ланга посмотрел вниз, и мир вернулся на свои места. Рыжие волосы Реки были уложены на груди, его конечности обвились вокруг тела Ланги, как морская звезда, и дыхание Ланги со свистом покинуло его тело. Он снова закрыл глаза, его рука нашла спину Реки, и, боже, ему было тепло, так тепло во сне. Ланге хотелось обнимать его вечно. Он не хотел думать о Мигеле, никогда больше, он хотел только уютно устроиться на матрасе рядом с телом Реки. Тот снова что-то пробормотал, уткнувшись носом ему в грудь, и сердце Ланги сжалось, потому что Реки был таким милым во сне, таким драгоценным, и Ланге захотелось обнять его. Он неуклюже высвободил руки из одеял и обхватил ими плечи Реки, сжимая их, и тот издал еще один бормочущий звук против заикающегося сердца Ланги. Ланга сжал его еще раз, прижав дрожащие руки к спине Реки, и тот вздохнул, когда он отпустил его. Реки поднял голову, тупо моргая на Лангу, его волосы прилипли к лицу, и пробормотал: — Доброе утро, Ланга. Сердце Ланги снова забилось, и он неуклюже прошептал в ответ: — Доброе утро. Лицо Реки было таким розовым, раскрасневшимся и бессвязным, что через мгновение он снова опустил голову, прижавшись к груди Ланги, и тот снова судорожно вздохнул. Он крепче обнял Реки, чувствуя, как щека парня прижимается к его сердцу, где он должен был чувствовать неровное биение сердца Ланги, и тот прижался лицом к растрепанным волосам Реки. Прошлой ночью произошло так много всего. При одной мысли об этом у Ланги разболелась голова. Может быть, ему стоит вернуться к доктору, подумал он и прищурился. Он знал, что мама найдет ему психотерапевта, если узнает, что у него снова начались приступы паники, но, боже, значит ли это, что Ланга должен будет рассказать ей о них? Он хотел умереть, просто думая об этом. Паниковать было унизительно, и его мама обязательно спросила бы о Мигеле, и тогда Ланге пришлось бы признать, как он ужасно неправильно понял их дружбу, и как сильно он, вероятно, неправильно понимает свою дружбу с Реки, и, и, и… — Ланга, — пробормотал Реки, уткнувшись ему в грудь, его рука нащупала живот Ланги и осторожно стянула с него футболку. — Перестань так много думать. Ланга выдохнул «ах», когда Реки похлопал его по бедру своей теплой рукой. Когда он снова открыл глаза, голова все еще болела, он увидел, что Реки смотрит на него с тяжелыми от сна веками. Реки неуклюже улыбнулся ему, и сердце Ланги снова сжалось. По утрам Реки был очень красивым. Ланга с трудом мог поверить, что ему позволили быть здесь с ним в таком состоянии. — Мм, — промычал Реки, снова прижимаясь щекой к груди Ланги. — Сейчас слишком рано, чтобы думать. — Он погладил парня по животу через футболку, и тот постарался не вздрогнуть. Боже, он был таким теплым. Ланга осторожно высвободил руку из-под их тел и запустил пальцы в волосы Реки, остановившись, чтобы посмотреть, не отпрянет ли тот, но Реки только замурлыкал и наклонил голову в ответ на прикосновение, его глаза закрылись в какой-то блаженной улыбке. Ланга едва мог дышать. Он нежно провел рукой по волосам Реки, вьющимся и спутанным со сна, а затем снова и снова, его пальцы гладили лоб Реки, теплый и сморщенный от подушки, с неровным загаром над бровями. Сердце Ланги застряло в горле. Он так давно хотел погладить волосы Реки, с того самого дня, когда тот впервые положил голову на колени Ланги, но это было даже лучше, потому что все тело Реки было так плотно прижато к его собственному, его нога была перекинута через колено Ланги, и тот не мог оторвать глаз от маленькой улыбки на лице парня. Ах, ах, он выглядел… Сердце Ланги дрогнуло. Он выглядел так, словно был влюблен, но нет, нет, Ланга не мог так думать. Он быстро попытался отбросить эти мысли, но они продолжали появляться, заполняя весь его разум, подавляя его. Реки вздохнул, уткнувшись головой в ладонь Ланги, его лодыжка коснулась ноги парня, и Ланге пришлось несколько раз сглотнуть, чтобы попытаться вернуть контроль над сердцебиением. — Реки не любит меня, — яростно сказал он себе. Ланга не должен неправильно понимать. Он не мог неправильно понять. У него больше не было второй попытки. Ему нужно было чем-то отвлечься, на чем-то сосредоточиться, кроме сонной улыбки Реки и тихих вздохов, поэтому Ланга неуклюже начал спутывать пряди волос парня. Ему хотелось заплести ему крошечные косички, которые Реки заплетал своим маленьким сестренкам. Почему-то это повторяющееся движение успокаивало. Ланга прищурился, глядя на волосы, на свои узловатые бледные пальцы, которые, казалось, никогда не были его собственными, пока Реки что-то напевал ему. Он снова потянул за край майки Ланги, разглаживая ее, и у того перехватило горло, когда он подумал о том, как Реки пытается заботиться о нем, оберегая его, защищая и очищая, и Ланге пришлось с трудом сглотнуть, смотря на собственные пальцы. Он долго возился с волосами Реки, заплетая по крайней мере семь крошечных косичек по бокам, когда тот, наконец, снова поднял голову, потирая глаза тыльной стороной ладони. — Ты заплетаешь мне волосы? — спросил он, пытаясь подавить зевок, и сердце Ланги снова забилось. — Мхм… да, — ответил Ланга, сглотнув. — Прости. Реки одарил его сонной улыбкой. — Все в порядке, — сказал он, протягивая руку и заправляя волосы Ланги за ухо, и тот вздрогнул от того, как теплая ладонь Реки коснулась его уха. — Можно я тебе тоже заплету? — А… — Ланга не ожидал этого, но он сел, когда Реки потянул его за футболку, и позволил тому уложить их на кровать, пока они оба комфортно не устроились на подушках. Пальцы Реки убрали волосы Ланги с его шеи, и парень снова вздрогнул, когда ногти Реки слегка царапнули кожу под его ухом, и тот снова замурлыкал, когда его колено прижалось к бедру Ланги. — О чем ты думаешь? — спросил Реки, и Ланга крепко зажал руки между ног. Он не хотел говорить о своих мыслях. Он предпочел бы услышать мысли Реки, бессвязный рассказ парня о своих снах, о беспорядочных планах Реки на неделю, о домашних делах, которые он еще не сделал, и о случайных идеях, связанных со скейтом, которые у него появлялись во время сна. Но Реки, вероятно, беспокоился о нем. Ланга сломался в его объятиях прошлой ночью, а потом он вспомнил, как Мигель положил руки на Реки, и ему пришлось с трудом сглотнуть, чтобы не почувствовать внезапного жжения в горле. Боже. Ланга больше не хотел его видеть. — Я… — Он попытался прочистить горло, но жжение не проходило, и ему было трудно произнести эти слова. — Я просто… Я прошу прощения за…за все. — Нет, чувак, — сказал Реки, проводя пальцами по волосам Ланги, осторожно убирая тонкие пряди с его лица. — Не извиняйся, ладно? Я просто, я просто хочу знать, что случилось. Типа, что это за парень? Кто он вообще? Ланга снова сглотнул. Его сердце начало колотиться, и он почувствовал, как тяжесть вопроса повисла в воздухе вокруг них, настолько густом, что он едва мог дышать. После того, как он скажет правду, ничто уже никогда не будет прежним. Руки Реки упадут и он скажет: «Что?». Он не будет сердиться на Лангу за то, что он гей, он поддержит его, как только сможет, но, вероятно, больше не захочет прикасаться к нему, он никогда не позволит Ланге снова поцеловать себя. Ланга знал это с самого начала, он знал, что этот день должен наступить, но комок все еще стоял у него в горле, а руки на коленях начали дрожать. Может быть, он повернется и шепотом попросит еще один поцелуй, прежде чем скажет правду? Но нет. У него болело сердце. Реки, вероятно, скажет «нет», и тогда все мужество Ланги с дребезгом рухнет. Вместо этого он зажмурился и заставил себя навсегда запомнить ощущение пальцев Реки, нежно перебирающих его волосы, боже, то, как дыхание Реки мягко касалось его затылка. Ланга уже чувствовал, как у него распухает горло, и если он сейчас не скажет правду, то уже никогда этого не сделает, поэтому он яростно удерживал в памяти воспоминание о губах Реки, прижавшемся к его губам, о том, как Реки заскулил, когда Ланга зажал его нижнюю губу зубами… Ланга сглотнул и сказал: — Он был другом, о котором я тебе рассказывал. Тем, кто перестал со мной общаться. А потом он крепко зажал руки между бедер, в последний раз сглотнул и добавил: — Он…он больше не хотел дружить, потому что я…потому что я попытался его поцеловать. Руки Реки замерли. Ланга крепко зажмурился, сжимая руки в кулаки под футболкой, чувствуя, как сердце колотится в ладонях. Боже, в комнате было душно, воздух был таким густым, и он уже хотел взять свои слова обратно. Руки Реки были неподвижны. Он, вероятно, складывал кусочки паззла вместе, осознание и ужас осенили его, он понял, что Ланга сделал с ним то же самое, что Ланга виновато фантазировал о свидании с ним, что живот Ланги скрутило, когда он сидел на коленях у Реки. Парень выдохнул, и сердце Ланги подскочило к горлу, потому что, боже, о боже, Реки собирался с отвращением отдернуть руки, боже, он собирался слезть с кровати и уйти, он собирался… Реки снова потянул Лангу за волосы, скручивая их вместе. Ланга услышал, как он прочистил горло, и его сердце болезненно забилось. — Ты… зачем ты пытался поцеловать его? — спросил Реки сдавленным голосом. Ланга попытался дышать через сдавленное горло. Реки не отодвинулся. Реки все еще заплетал волосы в косы, дергая их слишком сильно, его руки были более неуклюжими, чем раньше, но он все еще был здесь. — Я… — Ланга не хотел этого говорить. Он не хотел этого говорить, но он должен был сказать правду, ведь Реки так много сделал для него, он держал Лангу, пока тот рыдал, и заваривал ему чай в бумажном стаканчике, и гладил его по волосам, и Ланге нужно было сказать ему правду, даже если это все изменит, поэтому он с трудом сглотнул, раз, потом два, а затем ответил: — Потому что я был влюблен в него. Руки Реки снова замерли. И, и, и Ланга почувствовал, как к горлу подступает тошнота, как страх и ужас окутывают его. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не злись, пожалуйста, не оставляй меня, пожалуйста, просто выслушай меня. Реки снова откашлялся. А потом еще раз. Боже, он был зол, о боже, о боже, он был близок к отчаянию. Ланга вздрогнул, потому что руки Реки были в его волосах, и, о, боже, если он их вытащит прямо сейчас, это будет больно, это будет больно и, боже, Ланге не следовало говорить ничего, он разрушил все, блять, блять, блять. Реки снова откашлялся. Ланга старался не подавиться собственной паникой, застрявшей в горле. — Я… э-эм, — начал Реки и смущенно засмеялся, ерзая на кровати. — В самом деле? Я… я не знал… ха. Я не знал, что ты был влюблен раньше. Ах… я имею в виду, конечно, ты влюблялся в кого-то, да? Я должен был догадаться. Он снова рассмеялся, пронзительно и натянуто, и паника Ланги сменилась замешательством, потому что…что? Во рту у него пересохло, как никогда, а когда он открыл глаза, все расплылось. Почему у Реки такой голос? Почему он не убирает руки? Почему он не спросил, был ли Ланга геем, почему он не сказал: «Оу, я думал, что ты натурал», или «подожди, ты играешь за другую команду?» или что-нибудь из того, что говорят в фильмах? Ланга открыл рот, но он был таким сухим, и у него не было слов, он был полностью потерян, поэтому он закрыл его. Возможно, Реки не понимал, что Ланга пытается сделать каминг-аут. Но как Ланга мог еще яснее намекнуть ему об этом? Реки снова откашлялся, переминаясь с ноги на ногу. — Подожди, — наконец сказал он. — Мне нужно завязать это… так-с… — Он еще повозился с косой Ланги, пара прядей волос упала на лицо парня, и он снова попытался сглотнуть. Паника в основном отступала. Реки не отреагировал гневно. Реки никак не отреагировала на это, и точка, но разве это не лучше, чем оттолкнуть Лангу и выплюнуть, что они больше не могут быть друзьями? — Прости, — сумел сказать Ланга, хотя и не был уверен, за что извиняется, и Реки дико замахал руками вокруг плеч Ланги, восклицая: — Нет! Нет, нет, нет. Не извиняйся. Он снова откашлялся, опустив руки, и Ланга обернулся, боясь увидеть выражение его лица, но лицо Реки просто покраснело, и сердце парня дрогнуло. Почему… почему Реки так выглядел? Ничто не имело смысла. Ничто не имело смысла, Ланга не понимал, боже, почему он ничего не понимает? — Я, гм, — начал он, в то же самое время, когда Реки сказал: — Получается… — и они оба замолчали, покраснев, и Реки снова начал отчаянно размахивать руками. — Извини! — сказал он. — Ты первый. — Нет, — бросил Ланга, его шея была теплой, такой теплой, что он едва мог соображать. Боже. Что происходит? — Я не знаю… что ты собирался сказать? Лицо Реки было очень красным. — Я просто… я просто хотел спросить…эм… значит, тебе нравятся парни? Ланга открыл рот и тут же закрыл его, сглотнув, его лицо горело. Блять. Реки правда заставит его это сказать? Разве Ланга не был достаточно очевиден? Боже, он краснел каждый раз, когда Реки наклонялся к нему, каждый раз, когда Реки касался его локтя, как Реки не догадывался, как сильно он нравится Ланге? Все его тело болело от того, как сильно он любил Реки, и он снова сглотнул. — Э-э, — протянул Ланга. — Да, мне…мне нравятся парни. — Оу, — понимающе кивнул Реки, а затем снова неловко рассмеялся, потирая плечо. — Хорошо! Круто. Круто, хорошо, круто. Ха. Я этого не знал. Ланга уставился на него, наблюдая, как Реки вытирает руки о шорты, тянет за подол футболки, его смех неловко затих. Мозг Ланги снова наполнился ватой, и он был совершенно потерян, он понятия не имел, что происходит. Реки не казался… сердитым, но было ли ему неловко? Должно быть, ему неловко. Он так реагировал, потому что не знал, что сказать, и Ланга с трудом сглотнул и быстро сказал: — Это не… это ничего не меняет. Плечи Реки немного поникли, а затем он потер рот, снова засмеялся и поспешно проговорил: — Нет, нет, конечно, нет! Конечно, нет, чувак. Я все понимаю. Хорошо. Ты мог бы сказать мне, знаешь, я имею в виду… я имею в виду, спасибо, что сказал мне об этом сейчас, ну, да, именно это я и имел в виду. Он протянул руку и быстро сжал ладонь Ланги, прежде чем снова опустить ее. В комнате было так тепло, все тело Хасегавы раскраснелось, и он был так, так смущен. — Спасибо, что выслушал, — выдавил он. Он хотел сказать, спасибо, что не ведешь себя странно, но Реки вел себя странно, просто не так странно, как Ланга думал он себя поведет. Может быть, он просто пытался свыкнуться с мыслью, что его лучший друг — гей, друг-гей, который прошлой ночью сидел у него на коленях и облизывал его губы. В груди Ланги было жарко и душно. Хорошо. Ну, он сделал каминг-аут, и это было ужасно неловко, но, по крайней мере, все закончилось, верно? И Реки не ушел. Он не оставил его в одиночестве. — Конечно, чувак, — воскликнул Реки, свесив ноги с края матраса и спрыгнув с кровати, почесывая бок. — Конечно! Тебе придется рассказать мне об этом чуть подробнее позже. Типа какие парни тебе нравятся и все такое. Ланга сглотнул, покраснев еще сильнее. Боже, он не был готов говорить о своем типе парней с Реки. Как он не подготовился к этому? Конечно, Реки будет неловко с энтузиазмом поддерживать его. Он, вероятно, начнет указывать на парней в их классе и строчить заметки, спрашивая, привлекают ли они Лангу, и тот снова сглотнул, пытаясь подавить румянец. Единственным человеком, к которому его влекло, был Реки, с его ярко-красными загорелыми руками, веснушками по всему лицу, мягким обнимающимся телом и крошечными провалами внизу позвоночника, которые Ланга видел два раза и о которых мечтал тысячу раз, и боже, о боже. Он осторожно слез с кровати. Он никогда не переживет этого, подумал Ланга, его руки немного дрожали, кости все еще болели от пережитого беспокойства. Может быть, они могли бы поспать вместе в поезде домой, вместо того, чтобы говорить о мальчиках. Ему бы это понравилось. Боже, он нуждался в этом. — Иди сюда, Ланга, — позвал Реки из ванной через несколько минут после того, как Ланга с трудом натянул свежую одежду. Тот нерешительно подошел, заглядывая внутрь, пока Реки неуклюже надевал повязку на голову, крошечные косички торчали из-за макушки, а затем он мельком увидел себя в зеркале, и ох. Ох. Ланга шагнул в ванную. Он забыл, что Реки заплел ему волосы, и поднял пальцы к своей голове, уставившись на нее. Что-то похожее на удивление начало разгораться в его животе. — Я хотел, чтобы ты увидел себя! — говорил Реки, снова прочищая горло, его лицо в зеркале сияло и раскраснелось, когда он одарил Лангу еще одной неуклюжей улыбкой. — И как тебе? Нравится? Я думаю, что проделал хорошую работу. Ланга на мгновение лишился дара речи. Тревога улетучилась, вместо этого кончики его пальцев наполнились каким-то благоговением, потому что он никогда не видел себя с волосами, убранными с лица, как сейчас, и ему пришлось снова повернуть голову, чтобы увидеть изгиб косы, костлявую линию челюсти и впалые скулы. Он выглядел как-то по-другому. Может быть, старше. Менее напуганным, как будто он больше не прятался за волосами, как будто, возможно, он мог быть выразительным со своим лицом, как Реки, как будто, возможно, люди будут смотреть на него и видеть красивого человека. Боже. Он действительно нуждался в терапии, не так ли? Если простая коса так сильно его растрогала. Ланге пришлось сглотнуть, а затем снова, прежде чем он смог выдавить: — Мне это нравится. — Он не знал, как выразить это чудо словами, поэтому он просто сказал: — Я… Мне кажется, что я наконец-то вижу… себя. На лице Реки снова появилась улыбка, а на щеках ямочки, и он обнял Лангу за плечи. — Я рад, чувак, — улыбнулся он, а затем снова откашлялся, все еще улыбаясь. Ланге хотелось раствориться в его боку, но он не мог оторвать глаз от своего отражения в зеркале, поворачивая лицо под разными углами, углами, которые он почему-то никогда раньше не видел. Так вот каково это — принадлежать своему телу? Ланга почувствовал, как мир сдвинулся у него под ногами при этом крошечном взгляде на его лицо, как будто он, наконец, увидел себя таким, каким его видел Реки. — Ты хорошо выглядишь, — добавил Реки, а затем неловко рассмеялся, скользнув рукой по спине Ланги, прежде чем опустить ее. — Ах, но я уверен, что ты это уже знал. Ланга знал. Впервые в жизни он знал, он верил в то, что выглядит правильно, что он похож на самого себя. У него снова перехватило горло, потому что, несмотря на все, что произошло за последние двенадцать часов, Реки каким-то образом сумел вернуть Ланге частичку себя. — Спасибо, — выдавил он, и он имел в виду не только косу, боже, он имел в виду все.