Смех Реки был тем самым звуком, который ему нужно было сейчас услышать.
***
Мама Реки спросила Лангу, может ли она поговорить с Реки наедине. — Ничего страшного, милый, — успокоила его она, положив теплую руку на плечо Ланги, ее лицо все еще было розовым, продукты валялись на кухонном полу вокруг них. Ланга нервно взглянул на Реки, который все еще теребил подол своего топа, но тот неуклюже улыбнулся ему, поэтому Ланга глубоко вздохнул и кивнул. Было тихо, когда он закрыл за собой дверь спальни Реки. Солнечный свет лился на его кровать через открытое окно, и Ланга позволил себе плюхнуться на середину, уставившись в потолок. Матрас Реки удобно опустился под ним, и он крепко зажмурился, потому что он так сильно пах Реки, все в этом доме пахло Реки, и Ланга вдохнул аромат и почувствовал боль. Боже. Он просто хотел…он просто хотел, чтобы все было хорошо, чтобы мама Реки поддерживала их, за исключением того, что их не было, не совсем. Что ей сейчас говорит Реки? Что они с Лангой просто тренировались? Или, может быть, он признавался, что он гей, или би, или что-то еще, и что ему втайне нравится Ланга? Сердце Ланги болело еще сильнее от того, как сильно он хотел, чтобы это было правдой. Но, возможно, Реки объяснял, что он в замешательстве, что он все еще изучает себя и других, что, вероятно, он все равно женится на девушке, и Ланга сглотнул, перевернулся, прижимая одну из подушек Реки к груди. Он не хотел быть чем-то, что нужно изучать. Он просто хотел, чтобы его любили. Ланга уткнулся лицом в подушку. Пахло Реки, и Ланге хотелось плакать от того, как он был потрясен, все еще дрожа от пережитого страха. Все, наконец, казалось правильным, с губами Реки, прижатыми к его рту на этом диване, его руками на талии Реки, и теперь он снова понятия не имел, что происходит. Он долго лежал, обняв подушку и раскинув ноги на кровати. Наконец дверь открылась, и Ланга оторвал голову от матраса, тупо глядя на дверь. Лицо Реки было розовым, глаза все еще красными и опухшими, и он держал два фруктовых мороженых, синее и красное. — Ты… ты в порядке? — спросил Ланга скрипучим голосом, и Реки скорчил лицо, потирая нос запястьем. — Да, — ответил он, а затем выдохнул, позволяя двери закрыться за ним, прислонившись к ней. — Прости. Извини, это было просто, все так быстро произошло, я не должен был волноваться, я просто, черт, извини, я— — Нет, — поспешно бросил Ланга, садясь, его майка прилипла к потному животу, и он увидел, как глаза Реки на мгновение скользнули по его телу, прежде чем Ланга стянул майку вниз. Реки сглотнул, Ланга тоже, его лицо потеплело, и он продолжил: — Как все прошло? Все в порядке? — Да, — сказал Реки, но он отвел глаза, его лицо покраснело. Одна из его ног дергалась, и Ланга сжал в кулаке одеяло, потому что Реки все еще выглядел раскрасневшимся и взволнованным, и, может быть, он все еще чувствовал дрожь, как и Ланга. — Я могу как-то помочь? — спросил Ланга, и Реки покраснел еще больше, снова потирая лицо. Фруктовый лед капнул ему на руку, и Ланга снова сглотнул, а затем Реки смущенно попросил: — Ты можешь… ты можешь обнять меня? Извини, мне просто нужно… Мне просто нужно… Сердце Ланги учащенно забилось. — Я… конечно, — сказал он и забрался в изголовье кровати, вытянув ноги, купаясь в солнечном свете, и перетасовал подушки, чтобы освободить место для Реки. — Иди сюда, — и его шея вспыхнула от того, как дерзко он прозвучал, потому что, боже, боже, боже, они целовались всего полчаса назад. Реки прошаркал через комнату. Матрас провалился под коленями Реки, когда он забрался на кровать. А затем он рухнул в пространство рядом с Лангой, свернувшись калачиком на боку. Ланга снова сглотнул, высвободив руку, чтобы осторожно положить ее на плечи Реки, и тот издал «мурчащий» звук, прижавшись головой к плечу парня. Сердце Ланги сжалось, потому что, боже, его тело было таким теплым, таким потным и тяжелым, а влажные волосы прижимались к руке Ланги. Ланге просто хотелось закрыть глаза и спать здесь, с ним, но им нужно было поговорить, поэтому он откашлялся. — Она не разозлилась? — Ланга справился, Реки выдохнул, жарко прижавшись к плечу Ланги, и покачал головой. — Не-а. Я должен был догадаться, что она не разозлится. Ха. Я думаю… — Он фыркнул от смеха, — Я думаю, я просто испугался, потому что… ну, ты знаешь. Из-за его отца. Ланга кивнул, боясь что-нибудь сказать, на случай, если его дрожащий голос выдаст что-нибудь не то, на случай, если он выпалит: «Так ты гей?» потому что, потому что, потому что это было бы нечестно, вынуждать Реки делать каминг-аут, прежде чем он будет готов. Реки извивался на кровати, закинув одну ногу на бедро Ланги и засунув ее в пространство между ногами парня, и Ланга снова попытался сглотнуть, но не смог, потому что в горле у него внезапно пересохло. Ноги Реки были пушистыми, мягкими и такими теплыми. И тело Ланги было таким, таким потным. — Эх. Просто хочу пролежать здесь весь день, — пробормотал Реки ему в плечо, а потом он немного приподнял голову, словно вспомнив что-то, и добавил: — О, кстати. — Он сунул синее мороженное в руку Ланги, откусив верхушку красного, и Ланга старался не смотреть на то, как Реки облизывает уголок своего рта после этого, он пытался, он так старался, но его желудок уже снова скрутило. Боже. Им нужно было поговорить, а не…не это. — Что, — выдавил Ланга, а затем ему пришлось откашляться, потому что страх снова начал ползти по его ногам. — Что ты…сказал ей? Реки взглянул на него, и Ланга снова сглотнул, в горле у него пересохло. Глаза Реки были золотыми в свете, и казалось, что весь мир был помещен в его взгляде, в том, как Реки слегка сморщил лицо. Затем он снова отвел взгляд, его щеки покраснели, он потер колено рукой, в которой держал мороженое. — Я просто… э-э-э… Я сказал ей правду. У Ланги так пересохло в горле, так пересохло. Что это значит? Что было правдой? Что они всего лишь друзья, которые иногда целуются? Которые часто целуются? Или Реки имел в виду что-то совсем другое? Ланга открыл рот, чтобы спросить, потому что ему нужно было знать, ему необходимо было знать, но потом Реки быстро сказал: — Упс. и Ланга посмотрел вниз как раз вовремя, чтобы увидеть, как Реки уронил ему на руку кусочек мороженого, холодный и влажный на потной коже. — Извини, — сказал Реки, но в его голосе не было сожаления, и Ланга сглотнул, снова открыв рот, потому что знал, что Реки сделал это нарочно, чтобы избежать разговора, но затем парень схватил его за руку и поднял ее, и он—Ланга поперхнулся—наклонил голову и слизал фруктовое мороженое с кожи Ланги. Ланга отпрянул, его тело горело, лицо горело, и Реки быстро рассмеялся, а затем начал тараторить: — Прости, прости, прости, чувак, ладно, мне действительно жаль. Он погладил Лангу по руке, и тот уставился на него, его лицо покраснело, так жарко, боже, он сейчас умрет, и лицо Реки протрезвело. — Извини, — повторил он, на этот раз более извиняющимся тоном, и потер большим пальцем липкое пятно. Тело Ланги горело. Как мог Реки просто…и он все еще чувствовал это — губы Реки на своей коже, короткое влажное прикосновение его языка, и, и, и… Реки снова прижался к нему, уронив голову на плечо Ланги, и тот судорожно выдохнул, сжимая палочку своего собственного мороженого. Боже. Боже, ему нужно взять себя в руки. — Извини, — уже тише сказал Реки. Он пошевелился, прочищая горло. — Я просто сказал ей… Ну, знаешь. Я сказал ей, что в последнее время я думал о том, что мне, возможно, нравятся парни, ну, знаешь, на столько же сильно, насколько мне нравятся девушки. И она сказала…она сказала, что будет любить меня, несмотря ни на что, так что это… это круто, это действительно круто. Ланге казалось, что мир вокруг него замедляется. — Подожди, ты…тебе нравятся парни? Реки выдохнул, почти рассмеялся. — Да? Чувак, я думал, ты знаешь. Ланга покачал головой, язык у него заплетался. Откуда ему было знать? Он надеялся, конечно, он лежал без сна так много ночей, надеясь и надеясь, но он никогда не осмеливался спросить, и Реки никогда ничего не говорил. Реки нравятся мальчики. Мир, казалось, расширился, стал больше, чем раньше, более реальным, как будто пазл наконец сложился в красивую картину. — Извини, — все так же тихо произнес Реки. — Извини, просто, просто это все еще кажется новым, все еще странно говорить об этом вслух. — Он пошевелился. — Я имею в виду, что я просто, я все еще, я, я просто чувствую себя — ах. Все еще тревожно. Из-за того, что произошло ранее. Ланга выдохнул, а затем кивнул, слегка сжав плечо Реки, кожа его была теплой и текстурированной, грубой от загара. — Хорошо, — сказал Ланга, его сердце медленно билось в груди. — Я… я тоже…вроде как. Реки поковырялся в фруктовом мороженом, отломил кусочек от палочки и положил его в рот. — Извини, что так испугался, — прошептал он, его голос снова звучал смущенно, прижимаясь теплой щекой к руке Ланги, рукав парня задрался так, что лицо Реки прижалось к голой коже. — Я просто…не ожидал, что моя мама просто…ну, знаешь. Ланга снова выдохнул, кивнул и вновь сжал его. Реки прижался ближе, и, боже, Ланга хотел обнимать его вечно, свернувшись на кровати, пока заходящее солнце струилось через окно на их ноги. — Все в порядке, — прошептал он, и Реки слегка вздохнул, не счастливо, но и не несчастно, и Ланга осторожно положил голову на макушку Реки. От него пахло потом, лаком для ногтей и немного пищевой содой. Может быть, они могли бы быть в порядке, пока они могли продолжать держать друг друга вот так, с мягкими звуками матери Реки, двигающейся по кухне через стены. Где-то птица окликнула своего друга, и Ланге нужно было что-то сказать, что-то, чего он не осознавал, что может сказать вслух, до этого момента. Но эта мысль пришла ему в голову, и она казалась правильной, потому что жар постепенно переходил во что-то мягкое и управляемое. Реки высосал остатки своего мороженого с палочки, его потные руки тяжело лежали на теле Ланги. — Мне жаль, что я не очень хорошо умею тебя утешать, — тихо сказал Ланга, и ему стало немного жарко от стыда, ведь его мысли были заняты той вечеринкой и торговым центром, когда его язык был полностью связан, не в состоянии произнести слова, которые Реки должен был услышать. Реки поднял голову, немного приподнялся на изголовье кровати и положил теплую ладонь на руку Ланги. На мгновение Ланга просто смотрел на него, немного беспомощно, потому что, боже, он был так прекрасен на солнце, так прекрасен, несовершенен и сломлен во всех этих крошечных местах, которые Ланга так сильно хотел заполнить. Реки осторожно коснулся его лица. — Ланга, чувак, — начал он. — Чувак, ты лучше всех умеешь меня утешать. Ланга сглотнул. — Но я…я никогда не знаю, что сказать. Реки обдумал это, склонив голову набок и ткнув языком в щеку. Его взгляд задержался на чем-то за окном, а затем он провел большим пальцем по щеке Ланги, и тот постарался не вздрогнуть. — Ну, — сказал Реки, а затем прочистил горло. — Может, я мог бы… Я мог бы тебе сказать? Что говорить в таких случаях, я имею в виду. У Ланги перехватило дыхание. — В самом деле? Реки слегка кивнул, глядя на их колени, его нога переместилась поверх ноги Ланги. Он выглядел немного смущенным, его щеки покраснели. — Я имею в виду, я имею в виду, те слова, которые ты уже говоришь, хороши. Наверное, я просто…когда я расстраиваюсь, мне просто иногда нужно выпустить пар, например, сначала я вообще не могу ни с кем разговаривать. Вот почему… вот почему я иногда отталкиваю тебя, это не потому, что я злюсь на тебя или что-то такое. Ланга почувствовал, как у него перехватило дыхание, что-то расслабилось в груди. — Правда? Он этого не знал. Он всегда думал…он всегда думал, что делает что-то не так. Реки кивнул, дергая за ниточку своего топа. — Я работаю над этим, — выпалил он и снова вздохнул, прислонившись к Ланге, грудь которого была такой теплой сквозь выцветшую ткань. — И иногда я не хочу, чтобы ко мне прикасались, потому что мне кажется, что это все слишком. Но как только я успокаиваюсь, все в порядке. Так что я просто… думаю, мне просто нужно говорить тебе, что сейчас можно делать, а что лучше не надо. Ланга снова кивнул. Он почувствовал, как что-то хрупкое снова набухает в его груди, словно надежда, потому что, потому что, возможно, это было возможно, что Реки скажет ему, что ему нужно, и что Ланга даст ему это. Может быть, Ланга мог бы стать для него тем человеком. Он сглотнул и сжал руку Реки, и тот прижался ближе, снова просунув ногу между ног Ланги, и существо в груди парня расширилось, теплое и обнадеживающее. — А что насчет слов, которые я могу тебе говорить? — осмелился спросить Ланга. Реки потер лицо. Боже, его щеки были такими красными. — Наверное, — начал он и откашлялся. — Я думаю, мне помогает слышать, что…что я достаточно хорош? Боже, это звучит так глупо. — Он с силой потер пластырь на носу, и Ланга вытащил руку из груды подушек, чтобы схватить запястье Реки и оторвать его от поврежденной кожи. — Нет, — тихо сказал Ланга. — Нет, я…я хочу знать. Реки скорчил гримасу, и, боже, сердце Ланги сильно забилось, потому что он был таким красивым и таким достойным всех хороших вещей в мире, и Ланге до боли хотелось дать ему хотя-бы крошечную часть этих вещей. Солнце осветило оранжевым светом лицо Реки, когда он сказал: — Мне нравится, когда ты говоришь мне, что я проделал хорошую работу. И… э-э-э… Иногда ты говоришь такие слова, типа…что я идеален. — Он снова поморщился. — Я знаю, что это неправда, но я думаю…я думаю, мне все равно приятно это слышать. Сердце Ланги сжалось, и о, о, если бы Реки только знал, как сильно Ланге хотелось сказать ему, что он идеален. Он сглотнул. Между их телами он нашел ладонь Реки, неуклюже переплел их пальцы, и он увидел, как Реки сглотнул, его кадык подпрыгнул. — Ты идеален, — проговорил Ланга, его голос звучал сыро, и он знал, что он был слишком честен, но, ох, то, как Реки нырнул головой в его лицо, потирая щеку, ох, ох. — Нет, — пробормотал он, но потом добавил: — Спасибо, — и хрупкая надежда в сердце Ланги стала еще больше. Ему хотелось дотронуться до лица Реки. Ему захотелось, и он сделал это, свободной рукой убрав с его щеки освещенные солнцем края волос и нежно проведя пальцами по коже там. Глаза Реки закрылись, и Ланга осмелился прикоснуться к нежной коже прямо под ресницами. На мгновение Ланге было позволено прикоснуться, оценить, едва дыша, потому что казалось, что он может разрушить этот момент, если будет дышать нормально. Может быть, это тоже поможет, подумал он, если у него не будет слов, может быть, он сможет показать Реки, какой он красивый, прикоснувшись к нему таким образом. — И, — сказал Реки хриплым голосом, наконец снова открыв глаза, и сердце Ланги бешено заколотилось. — Мне нравится, когда ты…когда ты рассказываешь мне о том, что тебе нравится во мне. — И, боже, он казался таким смущенным. Ланга почувствовал, как у него потеплело на шее, потому что, боже, боже, если бы Реки только знал, сколько вещей Ланге нравилось в нем, сколько списков Ланга составил, пытаясь выбросить эти мысли из головы. Реки сглотнул, его язык коснулся потрескавшейся кожи на нижней губе, и сердце Ланги снова забилось. — Как, например, когда ты сказал, что тебе нравится, когда я болтаю. Извини. Извини, я не хотел… — Нет, — прошептал Ланга, когда Реки замолчал, слишком покраснев, чтобы продолжать. — Мне нравится слушать, как ты говоришь, — и Реки издал прерывистый звук, уткнувшись лицом в плечо Ланги, и тот снова сжал его руку, прижимая к себе. Боже, он чувствовал, как раскраснелся Реки, и это заставляло его сердце биться о ребра от того, насколько оно было полным, насколько полным надежды. — Это моя… это моя самая любимая вещь в мире. — Боже, — приглушенно произнес Реки, уткнувшись в рубашку, и Ланга сжал его, его щеки тоже потеплели, потому что это была одна из тех вещей, которые Реки подобрал от него — тихие бормочущие проклятия, и Ланга чувствовал себя таким раскрасневшимся и нечетким, когда думал о том, что он тоже подбирает некоторые фишки у Реки. На мгновение он зарылся ртом в волосы парня, просто вдыхая его, потому что, боже, он так хорошо пах, и его нога была такой теплой тяжестью на бедре Ланги, а затем Реки пробормотал что-то против него, слишком приглушенное, чтобы быть услышанным, и Ланга снова поднял лицо. — Что? Реки извивался, и его свободная рука вцепилась в футболку Ланги, оттягивая ткань от потной кожи парня, и тот почувствовал, что снова покраснел, до самой груди. Реки снова что-то пробормотал, и сердце Ланги слегка забилось в его щеках, потому что он все еще не мог разобрать слов Реки, а ему нужно было это сделать, поэтому он как можно мягче потряс парня за плечо. — Что, Реки? — спросил он, и Реки оторвал рот от рукава Ланги достаточно, чтобы ответить: — Ты мог бы… Черт, — и он снова прижался лицом к руке Ланги. Тому стало очень жарко, очень-очень тепло от того, как бедро Реки прижалось к нему. Ланга осторожно надавил большим пальцем на руку парня. — Что? — спросил он снова, на этот раз более спокойно. — Реки, ты можешь меня попросить о чем угодно. Я так и сделаю… Я сделаю все, что ты захочешь. Реки извивался, дергая Лангу за майку. — Не говори так, — пробормотал он, а затем еще немного приподнял лицо. — Ты знаешь это…то, что я сказал в отеле, то, что моя мама… ах! Забудь, забудь, забудь, — он снова спрятал лицо в рукав Ланги, и грудь того наполнилась теплом, потому что ему показалось, что он понял, что имел в виду Реки, чего хотел Реки, и о-о-о-о. Он и представить себе не мог, что ему когда-нибудь позволят это сделать. Ланга на мгновение прижался губами к волосам Реки, чтобы подготовиться, успокоить его набухающее сердце, пытаясь подавить улыбку. — Детка, — тихо сказал он, и Реки тут же заерзал, издав горловой звук, а Ланга свернулся калачиком под одеялом, его тело вспыхнуло теплом, потому что о-о-о-о. Реки это понравилось, поэтому Ланга прошептал: — Реки, малыш, — и тот снова заерзал, и, о боже, о боже, это было так приятно говорить, как будто эти слова предназначались для рта Ланги. Ему нравилось, как они были сформированы. — Хорошо, — пробормотал Реки, смущенно, боже, так смущенно, что сердце Ланги снова уперлось в его ребра, такое счастливое, такое невероятно счастливое, потому что Реки был таким драгоценным, таким драгоценным и прекрасным, и у Ланги наконец нашлись слова, чтобы сказать ему, слова, которые он никогда раньше не произносил. — Детка, — снова прошептал он, потому что ему это нравилось, ему нравилось, как это звучало, ему нравилось, как это наполняло его горло, ему нравилось, как это заставляло Реки извиваться, отпуская майку Ланги, чтобы прижать руку к своему лицу, сворачиваясь калачиком, как будто он пытался спрятаться от этого. — Малыш, — повторил Ланга, — Реки, детка, малыш, ты такой хороший, детка, ты такой замечательный, ты— — Хорошо, — прохрипел Реки, вяло толкая его в плечо, за этим не было никакой силы, и, боже, его голос, его голос звучал так, как будто он был полностью разбит, как будто Ланга разрушил его только этими двумя словами, и пальцы Ланги снова согнулись, счастливые. — Ладно, этого… этого достаточно. — Окей, — согласился Ланга, потому что его грудь была слишком полной, и он был уверен, что когда-нибудь Реки позволит ему сказать это снова, и, боже, он был так счастлив, что мог взорваться. Реки снова уткнулся лицом в рукав Ланги и пробормотал что-то еще, что, как знал Ланга, он не должен был слышать или понимать, поэтому он просто провел пальцами по волосам Реки, и тот вновь прижался к нему, вздохнув. Когда его голова откинулась на подушки, их тела были теплыми и довольными, сплетенными вместе в умирающем свете. Они полежали так некоторое время, и сердце Ланги продолжало мягко пульсировать у него в груди, каждый раз, когда Реки переставлял ногу, или откашливался, или потирал мозолистым большим пальцем костяшки пальцев Ланги. Их ладони вспотели от того, как долго они держались за руки, но Ланга подумал об этом напоминании в телефоне Реки, о том, чтобы часто держаться за руки, и вместо того, чтобы грустить, он почувствовал тепло и головокружение внутри, как будто, может быть, может быть, может быть, Реки обнаружил, что ему очень нравится держаться за руки именно с Лангой. Как будто, возможно, Ланга мог бы быть для него тем человеком. В конце концов, Реки нравились мальчики, он сам так сказал, и, может быть, может быть, ему даже понравится Ланга. Через некоторое время дверь тихо приоткрылась, и Реки не стал пытаться отпрянуть или отодвинуться, он просто поднял голову и пробормотал «привет», когда его мама вошла внутрь, держа две миски с едой. Она одарила Лангу самой нежной улыбкой, и тот почувствовал тепло от лица до кончиков пальцев ног, немного смущенный тем, что его видели обнимающим Реки на таком видном месте, но Реки больше не казался смущенным. Он просто сказал «спасибо», когда его мама передала им еду, и после того, как она поцеловала Реки в лоб, она немного поколебалась, прежде чем поцеловать Лангу тоже. Ланга чувствовал себя теплым, полным и таким, таким счастливым. Они ели и смотрели в окно на то, как птицы улетают домой, в свои гнезда, как просачиваются звуки лета, детские смеющиеся голоса то исчезают, то появляются, когда они проезжают мимо на велосипедах, и Ланга знал, что завтра они с Реки могут быть такими же, как эти дети, летящими на своих досках, с сердцами, полными любви, и руками, цепляющимися друг за друга, словно счастливая маленькая семья. — Ей понравился мой топ, — пробормотал Реки много времени спустя, когда он установил свой телефон в сгибе колена, подперев его, чтобы они могли смотреть видео с катанием на скейте, которое они смотрели в день их первой встречи, когда Ланга был так ужасно неловок, его ноги были заклеены скотчем, а руки окровавлены. Ланга слегка пошевелился, высвобождая руку из вьющихся волос Реки. — Что? — Моя мама, — повторил Реки и снова прижался к Ланге, удовлетворенно выдыхая. — Она сказала, что ей нравится мой топик. — Оу, — воскликнул Ланга, и слова погрузились в его кожу, тяжелые и теплые, как ощущение лета, потому что, ох, он знал, как много это значило для Реки, он понимал. — Мне он тоже нравится, — тихо сказал он, а затем добавил: — детка, — и его кожа засияла от того, как Реки рассмеялся ему в плечо.***
Ланга собирался признаться в своих чувствах. Он принял решение; он собирался признаться Реки. Реки, самому талантливому мальчику в мире, который мог построить что угодно двумя руками и молотком, который мог приготовить десятиминутный рис за пять минут, который целовался так же, как смеялся — всем своим телом. Реки, который всегда был в движении, его руки были на лице Ланги, на запястьях Ланги, потные ладони прижимались к Ланге. Ланга наконец-то собирался встать перед ним, сжать эти руки в своих и, заикаясь, сказать: «Я люблю тебя, Реки». Он глубоко вздохнул, оглядывая пол своей спальни. Был воскресный вечер, вечерний воздух шелестел занавесками, и спальня Ланги была полна вещей, даже больше, чем обычно. Он потер между пальцами маленького плюшевого покемона, которого он купил. Сегодня утром, когда он ходил по делам, он увидел эту игрушку на витрине магазина, и вспомнил, как Реки выиграл ему все эти призы на карнавале, и он вспомнил свою онлайн-корзину, полную подарков для Реки и, и, и. И, ладно. Возможно, он купил слишком много вещей. Ланга прищурил глаза, как будто от этого груды подарков, окружающие его, могли уменьшиться. Просто ему всегда хотелось иметь возможность покупать вещи для Реки. Его руки всегда дергались, когда он видел любимую конфету Реки в круглосуточном магазине, или толстовку с капюшоном, которая выглядела бы на нем такой мягкой и милой, или строительный инструмент, который бы очень понравился Реки, потому что он знал, как лицо Реки расплылось бы в улыбке, когда он увидел бы это. Он знал, как порозовеют щеки Реки, когда он возьмет подарок, застенчиво сказав: «О, чувак, тебе не нужно было», и он знал, как счастлив будет втайне парень, как он будет продолжать прикасаться к подарку, когда будет думать, что Ланга не смотрит. Ланга светился внутри, так сильно, видя, как Реки радуется чему-то, что он ему дал. Так что, может быть, он запихал слишком много вещей в свои сумки для покупок, может быть, он потратил почти всю свою последнюю зарплату, может быть, он прокрался в свою квартиру с полными руками, боясь, что мама поймает его. Но это была не его вина. Он только что видел так много вещей, которые, как он знал, понравились бы Реки, так много разноцветных повязок, художественных принадлежностей, наклеек и маленьких резинок для волос, чтобы он мог снова заплести волосы и, и, и. И солнцезащитный крем, и гигиеническая помада, потому что она была нужна Реки, и потому что Ланга хотел посмотреть, как он будет тщательно наносить ее на свои красивые губы, и подводка для глаз, чтобы он мог увидеть, как Реки подкрашивает свои прекрасные глаза, и разноцветные пластыри, и новый лак для ногтей (всевозможные виды лака для ногтей). Ланга прижал голову игрушки ко рту, чувствуя, как горит его лицо, когда он смотрит на подарки. Хорошо. Может быть, их правда было слишком много. Он крепко зажмурился. Это не его вина! Это был… это был его единственный шанс признаться Реки, и он должен был быть идеальным, потому что Ланга должен был быть как можно более убедительным. Ланга сглотнул, беспокойство снова поднялось в его горле, то же самое беспокойство, которое он пытался подавить весь день. Он знал, что если не будет осторожен, то признание быстро превратится в мольбу, мольбу о том, чтобы Реки позволил Ланге быть с ним, даже если это ненадолго, даже если только на лето. Ланга снова сглотнул. Он знал, что есть хороший шанс, что Реки скажет «нет». Все еще был шанс, что он рассмеется, неловко похлопает Лангу по руке и скажет: «Черт, прости, черт, я никогда не хотел, чтобы наши поцелуи зашли так далеко», и Ланге придется прикусить внутреннюю сторону щеки и заставить себя перестать умолять. Будет очень, очень больно, если Реки откажет ему. Ланга еще глубже зарылся лицом в плюшевую игрушку, подтянул колени к груди и обнял ноги. Если бы Реки сказал «нет», то теплый огонек надежды в груди Ланги погас бы, и они определенно больше не смогли бы целоваться. Ланга старался не представлять, как он свернется калачиком в постели с ним и будет смотреть на его красивые, красивые губы и знать, что ему никогда больше не позволят их поцеловать. Он слегка поежился. Он сказал себе, что сможет стиснуть зубы и вынести это, он сможет притвориться, что улыбается, он сможет стоять в углу и смотреть, как Реки смеется, целуя других людей, он сможет продолжать быть другом Реки и ничего больше, он сможет, он сможет, он сможет. Боже, он так надеялся, что Реки не скажет «нет». Ключи его мамы звякнули у входной двери, и Ланга вскочил, виновато оглядывая все свои подарки. Оставалось надеяться, что его мама не войдет в его спальню, потому что Ланга никогда не сможет объясниться — но, боже, она стучала в его дверь, ее голос громко перекрывал кондиционер. — Ланга, милый, ты убираешь свою комнату? Ланга сглотнул. — Да, — сказал он, но, черт возьми, даже это прозвучало виновато. На мгновение воцарилась тишина, а затем дверная ручка повернулась, и Ланга попытался спрятать набор красок для тай-дая, светящиеся в темноте колеса для скейтборда и все мягкие игрушки, боже, все мягкие игрушки, с которыми он хотел, чтобы Реки спал, когда Ланги не было рядом, но было слишком поздно. Его мама стояла в дверях, глядя на его пол. — О боже, — удивилась она. — Ланга, ты… ты купил все это? Ланга сглотнул, роняя плюшевые игрушки обратно на ковер. Он уже чувствовал, как теплеет его шея, когда его мать смотрела на большое мягкое одеяло с рукавами, которое он купил, и пучок подсолнухов, и укороченный топ с гавайским принтом. — Гм, — промычал Ланга и покачал головой, наморщив лоб. — Милый, что… зачем? — Это для Реки, — ответил Ланга, и его лицо тоже потеплело, потому что что еще он должен был сказать? Он чувствовал, что у него заплетается язык, и он надеялся, что его мама не увидит письмо с признанием, которое он написал от руки, все семь страниц, с несколькими постскриптумами, нацарапанными в конце, потому что он продолжал вспоминать новые вещи, которые он любил в Реки. Письмо будет оставаться скрытым до тех пор, пока Реки не ответит на его признание, пока Реки не покраснеет и не скажет: «Хорошо, мы можем попробовать», и тогда, и тогда, и тогда Ланга сможет положить все подарки ему на колени, все, и с собственным тяжелым румянцем смотреть, как Реки брызжет слюной. Но прямо сейчас он застрял в своей комнате со своей матерью, которая разглядывала временные татуировки, которые Ланга получил в случайной очереди на кассу. — Зачем ты купил все это для Реки, малыш? — спросила она. — Сегодня не его день рождения. Ланга сглотнул. — Я, я просто… Она взглянула ему в лицо. Ланга почувствовал, как его щеки запылали еще сильнее, и она, должно быть, заметила это, потому что медленно закрыла за собой дверь, и Ланга попытался прикусить язык, но не смог, он был так взвинчен и взволнован, что выпалил: — Я просто хочу, чтобы я ему понравился. На лице его мамы появилось что-то вроде понимания. — Оу, малыш, — подошла она к нему и осторожно села на кровать, чтобы положить руку ему на голову, а Ланга уставился в пол, снова сглотнув. Его голова была полна воспоминаний о том, как Реки прижимался к нему прошлой ночью, о том, как Ланга был таким теплым, довольным и уверенным в том, что Реки любит его в ответ. Тогда он был уверен, но теперь, теперь тревога снова подступила к его горлу. — Я просто, — начал он, и боже, боже, как он мог это объяснить? — Я просто, я собираюсь сказать ему, что он мне нравится, и я хотел… — Милый, — позвала его мама, поглаживая его волосы и заправляя их за уши. — Ты же знаешь, что тебе не нужно покупать ему вещи, чтобы понравиться ему, верно? — Я знаю, — ответил Ланга, а затем снова сглотнул, ткнув носком ботинка в разноцветный альбом для рисования, который он купил. На первой странице он попытался нарисовать портрет Реки, что получилось ужасно. Боже. — Дело не в этом, просто… Я просто хочу, чтобы все было идеально, потому что, потому что Реки никогда раньше не получал признания, и я… — Ланга сглотнул. Он не хотел этого говорить, но потом у него сами вырвались эти слова: — И, и я люблю его. Его мама на мгновение замолчала, и Ланга зажмурился, крепко прижав колени к груди. Было трудно дышать из-за того, как сильно он любил Реки, и как все казалось большим и реальным, но невозможным, из-за того, что позже на этой неделе он, наконец, может сказать эти слова Реки. Это было ошеломляюще. И это было так тяжело, потому что Реки так легко устроил ему идеальное свидание, и Реки был таким замечательным, умным и восхитительным, а Ланга был просто… Ланга был просто Лангой. Мама взъерошила ему волосы, вставая. — У меня есть кое-что для тебя, хорошо, любимый? — сказала она. — Никуда не уходи. Ланге удалось открыть глаза, когда его мама поспешно вышла из комнаты, а когда вернулась, в руках у нее была глянцевая печатная фотография. Она протянула его ему, и Ланга удивленно моргнул, увидев свое собственное лицо, смеющиеся лица его и Реки, прижатые друг к другу, их тела, балансирующие на одном скейтборде. Он помнил этот день. Это было в начале февраля, около Дня Святого Валентина, и Реки было больно, потому что Ланга получил десятки и десятки шоколадных конфет на своем столе, а Реки не получил ничего. Ланга сглотнул, прослеживая линии тела Реки на фотографии, то, как он смеялся так сильно, что чуть не падал с доски.Ланга заставил его почувствовать это.
Он снова сглотнул, его горло было переполнено. На фотографии с их яркими, смеющимися лицами, теплыми цветами…они выглядели счастливыми вместе. Любовь в глазах Ланги была настолько очевидна, его рука обвилась вокруг талии Реки, удерживая его в вертикальном положении. Реки был так счастлив в тот день, когда Ланга обнимал его, Ланга любил его, хотя ничто не было идеальным. Они споткнулись о скейтборд и поцарапали колени, и Ланга так сильно запаниковал из-за крови, но Реки все равно рассмеялся и помог ему подняться, и, может быть, может быть… Может быть, он все еще мог бы любить Лангу, даже если бы тот что-то сделал не так во время признания, даже если бы он не был идеальным. — Я подумала, что ты мог бы дать ему это, — сказала его мама, наблюдая за ним, и Ланга попытался прочистить горло, но оно было слишком полным, и его грудь тоже была полна, надежда давила на его грудную клетку. — Ты можешь… — Ланга старался не сжимать фотографию, он старался не помять ее, потому что, боже, она должна быть идеальной, когда он отдаст ее Реки. — Не могла бы ты распечатать и для меня одну? Я хочу… Я хочу, чтобы мы были одинаковыми. Мама убрала его волосы со лба, и он услышал улыбку в ее голосе, когда она ответила: — Конечно, малыш.***
На следующий день было пасмурно. Ланга передвинул свой стол через проход, чтобы они с Реки могли учиться по одному и тому же учебнику английского языка. Хаос в классе соответствовал грохоту в небе над головой; все столпились вокруг учителя, задавая вопросы о выпускных экзаменах, а Ланга мечтал о своей исповеди Реки. Это будет в эти выходные, решил он, он наденет голубую рубашку с волнами, которая нравилась Реки, и пригласит его на ужин. Он приготовит любимое блюдо Реки, а потом посадит его, скрестив ноги, на середину кровати, где они так много раз обнимались, где Реки целовал его в затылок, и как можно яснее скажет, что обожает его, а Реки, возможно, ответит, что принимает его чувства. Все было на месте. И Ланга даже нашел рамку для их фотографии, рамку с раскрашенными сноубордами, которую он купил в сувенирном магазине в Канаде, и, возможно, после признания они с Реки могли бы вместе поискать подходящую рамку со скейтбордами для комнаты Ланги. У их кроватей будут одинаковые фотографии и одинаковые плюшевые игрушки, и еще украшения, ведь мама Ланги показала ему, как заплетать разноцветные нити в одинаковые браслеты. Ланга щелкнул ручкой, его лицо потеплело, когда Реки прижал их руки друг к другу, бормоча: — Итак, это слово… — Их ноги зашаркали под столом, и Ланга попытался подавить пылающее чувство в груди, думая о том, как покраснеет Реки, когда его глаза пробегут по письму с признанием, как он покраснеет, когда Ланга укутает его в мягкое, мягкое одеяло с рукавами. Они оба могли бы засунуть руки в рукава, подумал он, снова щелкнув ручкой, когда Реки пробормотал что-то себе под нос, и они могли бы прижаться так близко, и Ланге наконец-то позволили бы шептать в сердце Реки все, что он любил в нем.… Он погрузился в приятные, сладкие грезы о поцелуях маленьких шрамов на животе Реки, бормоча, как сильно ему нравится каждый из них, в то время как Реки извивался под ним, пока не прозвенел звонок, и Ланга вскочил с раскрасневшимся лицом. Реки толкнул его локтем. — Грязные мысли в классе? — спросил он, и Ланга почувствовал, как покраснели его уши. Он ничего не сказал, потому что, боже, а затем Реки прочистил горло, издав сдавленный звук, и, боже, Ланга не осмелился взглянуть на него. Его лицо и так было достаточно горячим. Вместе они поднялись на ноги, поправляя столы, и Ланга занялся тем, что запихивал книги в рюкзак. Может быть, он возьмет рюкзак Реки, подумал он, и понесет их, и, может быть, — Реки подпрыгнул рядом с ним, и Ланга поднял глаза. И, ох. Перед ними стояла Юа, ее длинные волосы были заправлены за уши, руки сцеплены перед ней. Она улыбнулась, и грудь Ланги сжалась, потому что, ох, она была такой красивой, не так ли? Ее золотая цепочка поблескивала на несуществующем солнечном свете, уголки глаз были мягкими, а щеки восхитительно круглыми. Боже, почему она здесь? Она пришла, чтобы забрать Реки, может быть, нежно взять его за руку, может быть, привести его за школу и прошептать— Но Юа прочистила горло и позвала его: — Ланга? Ланга почувствовал, как краска отхлынула от его лица. Юа смотрела на него с застенчивой улыбкой на губах, ее щеки порозовели, и, о боже. О, нет. — Могу я поговорить с тобой минутку? — спросила Юа, и о нет, о нет, о нет. Ланга почувствовал, как его сердце упало в груди, и он беспомощно взглянул на Реки, лицо того помрачнело, рот сжался в тонкую линию, его чувства закрылись. — Ах, — сказала Юа и смущенно рассмеялась, как и Реки, задыхаясь, и наклонила голову, потерев шею сбоку. — Эм, мы можем поговорить наедине? Ланга почувствовал, как у него похолодели руки и онемела грудь. Он отчаянно попытался снова взглянуть на Реки, но тот застегивал рюкзак, не глядя ни на кого из них, и сердце Ланги бешено заколотилось. Что он мог сказать? Он не мог сказать «нет», хотя очень сильно этого хотел, потому что, о боже, о боже, о нет. Реки будет очень больно. Ланга попытался сглотнуть. — Окей, — согласился он, а затем ничего не оставалось, как следовать за ней через переполненный класс, лавируя между девочками и мальчиками, теряя Реки где-то позади них. Ланга попытался вытереть холодные руки о штаны, хотя они и не вспотели, потому что чесались и дрожали, и боже, боже. Почему это, почему сейчас? Он даже почти не разговаривал с Юа. Он никогда не хотел оставаться с ней наедине. Она распахнула за собой дверь, и Ланга вздрогнул от неожиданности при сильном порыве холодного ветра. Должно быть, надвигается буря, тупо подумал он, было холоднее, чем он ожидал, и ему пришлось обхватить себя руками, когда он поспешил за девушкой. Теперь они были позади школы, длинные волосы Юи развевались на ветру, а в горле Ланги пересохло, так пересохло, потому что… Это было место для признаний в чувствах, не так ли? Он знал, что так и будет, но все же, боже, это заставило его тело содрогнуться. Почему именно сейчас? Все так было…все шло так хорошо, и… Юа обернулась. Она была в нескольких футах от него, и, возможно, Ланге следовало подойти поближе, потому что, боже, может быть, у нее было что-то, чтобы дать ему, может быть, письмо или шоколад, боже, надеялся он, ничего, что он не мог выбросить до того, как это увидит Реки. Ланга снова попытался сглотнуть, но из-за шторма у него перехватило дыхание, и он смог лишь слегка покачнуться на месте, засунув руки глубоко в карманы, чтобы они не дрожали. — Ч-что ты хотела? — спросил он, морщась от того, как заикался его голос, и она снова откашлялась, пытаясь убрать волосы с лица. — Я хотела спросить тебя кое о чем, — начала она, и, боже, боже, грудь Ланги болела от того, как сильно она пульсировала в его костях. Она была так красива, не правда ли? Даже в шторм она была прекрасна, как и Реки, что-то слишком мягкое и нежное, чтобы на нее влияли такие мирские вещи, как погода. Ланга не был уверен, что его голос сработает. Но ему удалось выдавить: — Что? — И она посмотрела на землю между ними, все еще держа руку у уха, откидывая волосы назад. — Это правда? — спросила она и откашлялась. Ланга смутно осознал, что она нервничает, немного ерзает, дергает себя за волосы, и его сердце бешено заколотилось. Ветер завывал вокруг них, и она тихо спросила: — Это правда, что ты не…ты не встречаешься с Реки? Во рту у Ланги пересохло, так пересохло. Боже. Он забыл…он забыл, что она спросила об этом Реки в ночь той вечеринки. Она спросила, вместе ли он и Ланга. Реки было так больно. Ланга попытался сглотнуть, но не смог, поэтому просто выдавил: — Нет. Я имею в виду, мы не встречаемся. — Хорошо, — сделала вдох Юа, шаркая по земле, и Ланга тоже сделал вдох, засунув руки в карманы, его грудь напряглась, когда он ждал, что она скажет это - Ланга, ты мне действительно нравишься, или Ланга, пожалуйста, стань моим парнем, и, боже, это будет такой болезненный отказ, не только для нее, но и для Реки. Его грудь так болела, просто думая об этом, задыхаясь, а потом Юа подняла лицо, и его сердце сжалось, потому что… потому что ее глаза сияли, а потом она выпалила: — Просто… я собираюсь признаться ему. И ох. Ох. Ох. О, Ланга чувствовал, как ветер раскачивает его тело, волосы застряли у него во рту, но он не мог пошевелиться, он не мог говорить, он даже не мог дышать, потому что все, что он мог видеть, были бледные цвета ее размытого изображения на фоне серого серого неба, размытые белые края, и ничто не было реальным, кроме холодного, холодного ветра и этих слов.Я собираюсь признаться ему.
Признаться Реки. Небо грохотало над ними, словно завершение всего. — Что? — Ланга сумел выдохнуть, слово вырвалось без его разрешения, потому что его голова была пуста от мыслей, его тело было пусто, все было пусто, кроме этих слов, стучащих в груди, снова и снова, болезненных в грудной клетке. Он знал, что дышит, и знал, что это больно, но он почти ничего не чувствовал, кроме боли в сердце. И Юа снова убрала волосы назад, ее грудь вздымалась, прежде чем она начала говорить. — Реки… он потрясающий. и ох, ох, ох. Ланга закрыл рот, его горло так сжалось, что он не мог дышать, он задыхался, потому что, ох, выражение ее лица, блеск в ее глазах, то, как ее губы колебались в улыбке, как будто все было слишком чудесно, чтобы осознать, как будто она не смела поверить, что это было реально. То же самое он чувствовал, когда смотрел на Реки. — Он такой замечательный, — продолжила она, и сделала еще один вдох, наполовину взволнованный, наполовину нервный. — Я подумала, что, может быть, он уже с кем-то, потому что, потому что, как он мог не быть с кем-то, я имею в виду, он такой милый и заботливый, и, ах… — Она снова засмеялась, и сердце Ланги прижалось к его ребрам, больно, так сильно и больно, потому что, боже, боже, это звучало как смех Реки. — Ах, но именно поэтому я хотела спросить тебя, действительно ли он одинок? Потому что я же не могу спросить его самого об этом, ну, ты знаешь. Рот Ланги был ватным. Ветер был холодным, его конечности онемели, и он не чувствовал своих ног, он чувствовал только узел вокруг грудины, тугую, задыхающуюся боль. Лицо Юи было таким ярким и чувственным, и в ее дрожащей улыбке он видел все свои мечты, о которых он думал, каждую ночь обнимая подушку и ерзая при мысли об объятиях Реки, каждое раннее утро с удивлением глядя на восход солнца и представляя, что когда-нибудь увидит его вместе с Реки. Ланга не мог дышать, но он не мог ненавидеть ее, он не мог ненавидеть ни одну ее часть, он слишком хорошо понимал ее, он точно знал чувства, которые вибрировали в ее конечностях, потому что он страдал от них. Он попытался прочистить горло. Ему пришла в голову мысль: он может солгать. Ланга отогнал эту идею. Он никогда бы не солгал, ни о чем таком важном, ни о чем, что касалось Реки. — Да, — сказал он, и слова, казалось, принадлежали не ему, они, казалось, принадлежали ветру, дующему через их тела, дующему что-то ужасающее и мощное в пространство между ними. — Он…он одинок. — Хорошо, — выдохнула Юа и прижала руки к щекам, словно пытаясь подавить улыбку, и снова засмеялась, не веря своим ушам. Тело Ланги было каменным. Только его сердце все еще билось. — Я не могу в это поверить! О. Я так боялась, что войду туда, где меня не хотели видеть. Ах, со мной всегда так. — Она опустила глаза в землю, улыбаясь, и Ланга не мог дышать, он даже не мог пытаться дышать, он мог только стоять неподвижно и смотреть на нее, на ее длинные темные волосы, развевающиеся на ветру, на мгновение похожие на крылья. — Он рассказывал мне о свидании, которое планировал, но потом я ничего об этом не слышала, поэтому подумала, что, может быть, другая девушка отвергла его, и мне было так плохо, но то, как он говорил о свидании, было так чудесно, и, ох… — Она снова сжала руки и подняла к нему лицо, ее глаза изогнулись в прекрасной улыбке, такой прекрасной улыбке, и Ланга был не чем иным, как холодной кожей и горячей болью в груди. — Конечно, ты знаешь все это, потому что ты его лучший друг, но мне просто нравится, как глубоко он заботится о вещах, понимаешь? Это немного ошеломляет, думать о том, что он так заботится о человеке. Небо снова загрохотало, и Ланга не мог кивнуть, он не мог пошевелиться, чтобы кивнуть, но Юа была поглощена мыслями о Реки, он видел это на ее лице, ужасное отражение его собственных мыслей. Он ей нравился. Он ей так нравился, и он услышал дрожь благоговения в ее голосе, когда она добавила: — Мне нравится слушать, как он говорит о вещах, которыми он увлечен, понимаешь? И я так сильно забочусь о нем. Он такой нежный внутри, это сразу видно, хотя снаружи он хочет быть таким крутым, и он находит способ смеяться над всем, и я просто знаю, что он сильный. Я просто знаю, что он был бы замечательным парнем. Ты так не думаешь? Она улыбалась, буря темнела позади нее, а у Ланги не было воздуха, у него не было слов, потому что буря украла их все, и она украла все его чувства, выдернула точную копию его сердца прямо из груди. Его ноги приросли к земле, такие холодные, такие тяжелые, потому что, потому что это были вещи, которые он любил в Реки. Это были вещи, которые составляли его Реки, любимого человека Ланги. Он никогда не хотел, чтобы их видел кто-то еще. Ланга попытался перевести дыхание. Его горло сжалось, грудь сжалась, все сжалось и онемело, потому что, наконец, он увидел правду, ужасную честную правду. Он никогда не хотел, чтобы другие люди видели, каким чудесным был Реки; не так, как сейчас. Он хотел сохранить эти драгоценные вещи при себе. Он втайне, виновато, ревниво радовался, что был единственным, кто так глубоко знал Реки.Ланга был ужасным человеком. И Реки заслуживал лучшего.
— Да, — согласился Ланга, во рту у него пересохло, в горле пересохло. — Да, так и будет, — просияла Юа, слегка подпрыгивая на месте, как это делал Реки, и Ланга попытался сглотнуть. Но он не мог. У него не было воздуха, и его тело выскальзывало из его хватки, его контроль над всем ускользал, белизна на краях его зрения снова начала подкрадываться. Реки заслужил это. Он заслужил эту любовь, чистую любовь на ее лице, в ее сжатых руках, он заслужил, чтобы она поднялась на цыпочках, чтобы поцеловать его, он заслужил ее руки в своих волосах и ее одежду на полу его спальни, он заслужил, чтобы она держала его за руку на выпускном на множестве красивых фотографиях, он заслужил, чтобы она целовала его на публике, он заслужил ее лицо на экране своего телефона, и он заслужил ее губы на своей щеке, и он заслужил ее имя на губах, такое тихое и благоговейное, вибрирующее от того, как сильно она, очевидно, заботилась о нем.Он заслужил ее.
Ланге захотелось сглотнуть. Он хотел, но не мог, и его ноги не сдвинулись с места, даже когда она сделала шаг вперед. — Я приготовила ему шоколад, — сказала она и осторожно достала из рюкзака коробочку в форме сердца с крошечной белой биркой, свисающей с бантика. Она нацарапала имя Реки красивым почерком, совсем не похожим на дрожащие слова в письме Ланги с признанием. —Ах, я собиралась отдать их ему сегодня, но я слишком нервничала, понимаешь? — Ее смех унес ветер, и руки Ланги были такими холодными, такими холодными в карманах, пойманными в ловушку тканью. — Так вот почему я хотел сначала поговорить с тобой. Ланга попытался кивнуть. Возможно, ему это удалось, потому что она снова просияла, убирая конфеты в сумку, а затем прижала сцепленные руки к груди. — Спасибо, Ланга, — поблагодарила она, ее голос был полон сдерживаемого волнения, любви, как будто она уже могла видеть свое будущее, лежащее перед ней, то, как ее жизнь должна была измениться, неописуемым образом, так чудесно, что Ланга не мог дышать, думая о них, и и и и и потом она сказала что-то еще, но Ланга уже не слышал, потому что ветер трепал его волосы, и он думал о том, как Реки укладывает свою жизнь в заднюю часть фургона, держа руку Юа в своей, он думал о том, как Реки бежит назад, чтобы в последний раз обнять Лангу, прежде чем уехать навсегда, и… и и и Ланга чувствовал, как рушатся мечты, как рушатся их совместные задние дворы, все его планы с Реки, все их ночи, проведенные вместе, все их глупые слова, произносимые шепотом, и их непонятные шутки, и то, как Реки мог рассмешить его одним быстрым толчком в сторону, потная нога Реки, лежащая поверх его тела, то, как он позволял Ланге называть его малышом, радостное дрожащее чувство, когда он обнимал его, и Ланга чувствовал, что теряет все. Все разваливается так быстро, что он не мог вовремя уловить образы, чтобы собрать их вместе, потому что, конечно, Реки уйдет. Конечно, Ланга больше не будет его человеком. Ланга проиграл. — Увидимся… — и голос Юа затихал на ветру.… — завтра… — и Ланга заметил, как она машет рукой, как ее лицо расплывается в белизне, а потом она исчезла, и все стало серо-белым. Ланга стоял там, его грудь была такой тугой, тугой шар боли вокруг легких схватил его, будто он никогда не освободится, он никогда не сможет дышать, потому что он проиграл, Юа выиграла. Он потерял Реки. Ланга почувствовал, что падает на землю. Асфальт был таким холодным через его брюки, и он смутно чувствовал, как первые капли дождя начали падать на его щеки, как слезы, но Ланга не плакал, Ланга не плакал, потому что его тело было каменным, а его глаза были белыми, и он мог только сидеть, уставившись. Уставившись в никуда.