Томас

В первый раз я пережил то, что римляне называли raptus, — вознесение человека над самим собой <...> Внутренний огонь, пылавший в этом человеке, выбрасывал пламенные языки. Стефан Цвейг, "Смятение чувств" Каждый вечер он приходил к нему в темную комнату, наползал на него как змея, и подолгу его целовал. Томас почему-то не запирал дверь. И почти физически ощущал сдавливающие его нутро змеиные кольца. — Слезь с меня. — глухо говорил он; его голос бился о почти пустые, голые стены, и угасал, коснувшись лепнины на потолке. — Не хочу. Их диалоги были короткими, скудными, малозначными, включающими минимальное количество символов. Они больше молчали, выдыхая в открытые губы друг друга. И боролись, боролись, перекатываясь на кровати. Дамиано всегда побеждал. А в недавние дни к губам добавились еще и руки: Давид просовывал руки ему в трусы, и трогал гениталии, вздрагивающие, как крылья мотылька, — массировал твердеющий ствол, обводил взмокшую головку, щипал чувствительную кожу рядом с яйцами. А потом он уходил, оставив Томаса растаявшим и возбужденным. Выбегал на свежий воздух и дрочил, дрочил, привалившись плечом к стене. В остальные часы они общались как обычные друзья. В один из вечеров Томас ощутил первый, чувствительный укол ревности. Пьяный Дамиано поймал Итана за талию, и целовал его, путаясь руками в его длинных волосах, большими пальцами обеих рук оглаживая соски на его восхитительной груди. Томас видел их через приоткрытую дверь, а они не видели его. Он слышал мокрые звуки поцелуев и даже стук зубов о зубы, дальше все затихло. Через пять минут они уже сидели за общим столом, развлекали гостей и распивали мартини. Когда появился Томас, Дамиано смерил его неопределенным взглядом, распихал всех и усадил его рядом с собой. Из колонок покрикивал какой-то ранний альбом Craddle of Filth, мужчина его тайных фантазий, обхватив его локтем под руки, прижимал его спиной к самому сердцу, обводил пальцами контур его подкрашенных глаз и всё подливал ему коньяк в бокал для виски. Дальше Томас почти ничего не помнил. В ту ночь Томас впервые запер дверь. Дамиано бесновался, сыпал ругательства и проклятия, но Томас ему не открыл. Он вломился сам, отыскав запасной ключ. И сразу, сорвав с него трусы, раскидав его ноги, начал ему отсасывать. Обводить языком сочащуюся смазкой головку. Скользить губами по толстому, короткому стволу. Вылизывать крупные яйца. Проталкивать язык в прорезь уретры, а мокрый палец — в звёздочку ануса. Доведя его до оргазма, он молча встал с него и ушел. Но утром Томми всё-таки обнаружил руку Дамиано, закинутую на его собственное плечо. — Ты пахнешь человеческой самкой, голодом и сексом. — лениво отозвался темноволосый демиург, улыбнулся, не открывая глаз, и закинул на него еще и ногу. Томас, тревожно сглатывая, захотел пошевелить рукой его спутанные волосы, но потом раздраженно отвернулся. — Я принесу тебе таблетки. Ты перепил. — Принеси мне лучше сигареты, мой возбужденный маленький строптивец. — Я не твой раб. Не хочу прислуживать тебе. Если бы Дамиано заглянул под его просторную футболку, он увидел бы, как заострились маленькие соски на его хрупкой, безволосой груди. Тело Томаса прошила крупная дрожь, и застряла где-то глубоко в позвоночнике. — Поцелуй меня. И давай ещё поспим. Ничего криминального не происходило, но Томас почему-то пулей выскочил за дверь. Дамиано сидел на кровати, вытянув вперед ноги, обнимая подушку, и курил. *** Вечером Дамиано подкрался к нему сзади, и застыл за его спиной. Томас узнал его по парфюму, а еще по походке хищника. Давид, намеревающийся убить Голиафа, стоял за его плечами и почти по-звериному обнюхивал его волосы. Гаргульи на фасаде старинного здания приняли расслабленные позы и приготовились уснуть. Томас боялся пошевелиться. Стоял как парализованный. Дамиано вверх и вниз водил пальцем по его позвоночной впадине, подныривая под штаны. Наматывая верхний край штанов на свой кулак, делая Томасу больно. В тот момент он был особенно красив, не смотря на дрожание губ и легкую хмурость бровей. Томас не видел этого, но чувствовал каждой клеткой своей кожи, каждым вдохом, каждым нервом. Его смуглому, скуластому лицу необыкновенно шли открытый лоб и поднятые наверх волосы, но Томас гнал от себя эти мысли. Наконец Дамиано бросился на него, как волк на ягненка, закрыл его глаза ладонями и вжался пахом в его напряженную задницу, продолжая возбужденно дышать в его покрытый мелкими мурашками затылок. — Ты? — низким, надломленным голосом выспросил Томас. — Разверни мои ладони и прочитай надпись. Томас видит послание, и бледнеет. Его ноги становятся будто пористыми и ватными: красные буквы сливаются в настораживающий, лишающий разума манифест «я хочу тебя всего». Давид снова наматывает край его штанов на свой кулак. Дергает его за волосы. Кусает, почти грызет его за ухо. — Отпусти. Мне больно. — Ты не представляешь, как мне больно все эти дни. Дамиано, шлепнув его по заднице, молча уходит. Томас оседает на пол, обнимает колени и остается один со своими мыслями. Внезапно Дамиано опять появляется. Нет, он не смеется — он дьявольски хохочет. Он оттягивает его майку со стороны горловины, просовывает туда букет свежесорванных полевых цветов, и уже окончательно удаляется. *** Томас, трогая взмокшие волосы на висках, начал вспоминать всё. Раньше поцелуи на сцене были для создания скандального эффекта, мимолетные, почти незаметные. Потом они стали жгучие, обжигающие, хотя остались все такие же быстрые. Дамиано хватал его за обе руки и требовательно прижимал к себе, кусал его за губы, прогибал в спине, сближался бедрами с его паховой зоной, проталкивал язык ему в рот. Томас чувствовал пульсацию внизу его живота, ощущал ответные импульсы в своем разомлевшем теле, но гнал от себя эти мысли. Внушал себе — показалось. Прошлой ночью Дамиано явился совсем пьян. Натянул на него длинное бежевое платье Вик, — и просто уснул с ним рядом. Во сне он касался губами его пшеничных волос, трогал под платьем его идеальные ровные ноги и немного холмик члена. Больше никаких реакций. Томас, включив ночник, рассматривал его демиургическую голую грудь, усыпанную созвездиями татуировок, его слипшиеся от туши ресницы, его скульптурно красивое лицо и гнал от себя мысли, что Дамиано испытывает к нему сильные чувства. Перед выходом на сцену Давид, сжимая сигарету в руке, заметно нервничая, повозил платьем Вик по его лицу: — Сегодня в Пьяченца ты будешь выступать в этом костюме, мой маленький неприступный Томас. Иначе отменю все fucking концерты, заплачу неустойки, и вы все сдохнете с голода. И к тебе больше не прикоснусь, понял? — Зачем ты из меня делаешь откровенно бабу? Томас давно вырос, а его голос остался таким же детским и тонким, как тогда в школе. Дамиано с наслаждением вслушивался в звуки его голоса, с трудом сдерживаясь, чтобы в этот момент не закрыть глаза. Надломленный, угловатый, неказистый Томас, похоже, привлекал его больше всех на свете. — Что ты во мне нашел-то, Господи? Давид, потоптавшись рядом с ним, ничего ему не ответил. Только вылупился на него своими красивыми подкрашенными глазами, пока Томас рассматривал завитки его темных блестящих волос. Потом исчез за дверью. Во время длинного гитарного соло Дамиано залез к нему под платье, повис на его бедрах и прямо на сцене ему отсосал. Он довел его до оргазма прямо на сцене, часть спермы проглотил, часть размазал между его ног. Когда Томас кончал — он стихийно выпустил гитару из рук, и полностью отдался наслаждению. Он прижимал голову Давида к своему изнывающему члену и закусывал зубами губы. Когда Дамиано выбрался из-под платья пьяно-счастливый, он обнял Томаса за плечи, и увел со сцены. Это был финал концерта. Потом он зажал его в углу одной из гримерок, и целовал где-то с полчаса, не забыв напоследок подрочить его член. Он жадно пронаблюдал, как волна спермы накрыла кольцо его собственных пальцев и медленно стекла вниз, и лишь тогда выпустил эфемерное создание из своих рук. Позднее он вцепился руками в его задницу, почти приподнимая его от пола, и снова начал его целовать. Томас слышал, что его дыхание стало сдавленным и рваным, видел, что он сильно возбужден, и чисто на инстинкте догадался, что Дамиано впоследствии отправился в туалет заниматься самоудовлетворением. Следующей ночью он перевернул Томаса на живот, сорвал с него штаны, и стал вылизывать его анус. Довел его до сильного возбуждения, но не до оргазма. Больше он к нему не приходил. Ни завтра, ни послезавтра. Больше вообще никогда. В один из вечеров Томас напился, сделал себе легкий макияж, надел чулки, Викино платье, сел на колени Дамиано, и начал его целовать сам. Итан заржал. Дамиано поднялся, и съездил кулаком ему в нос. Потом он взял Томаса за руку, вывел на улицу, и они просидели в перголе около часа, крепко обнявшись. Там, в звездно-лунной тишине, среди звуков и запахов ночи, голос Дамиано заметно сел. Он зачем-то разводил руками, качал головой, хозяйски трогал Томаса за задницу и перешел с родного итальянского на английский: — My native trap boy. Пьяный Томас повис на его плечах, тыкался губами в его губы и ощупывал пальцами дешевую бижутерию в его ушах, поблёскивающую под вечерними фонарями.