Томас

В первый раз я пережил то, что римляне называли raptus, — вознесение человека над самим собой <...> Внутренний огонь, пылавший в этом человеке, выбрасывал пламенные языки. Стефан Цвейг, "Смятение чувств" Дамиано один в своей пустынной, покинутой всеми комнате, в прозрачных сетчатых трусах, скорей напоминающих аксессуар для BDSM-сессий, чем мужское нижнее белье. Он выглядит беззащитным, изломанным и раненым. Он беспокойно поглядывает на дверь, и чувствует, что его светлоглазый печальный архангел сейчас придет. К нему, за ним, за его разнузданным, истосковавшимся сердцем. На стене, выхваченные световым пятном, висят черно-белые портреты Томаса, Вик, Итана, самого Дамиано и всей группы. В коридоре звучат шаги. Томас действительно приходит к нему за сигаретами. На окнах задвинуты плотные шторы, а демиургические изгибы Давидова тела прицельно освещает поворотная студийная лампа на гнущейся длинной ножке. — Ложись рядом. Я так рад, что у меня есть такой друг, как ты. Я никогда не был, дери тебя чёрт, таким сентиментальным, пока у меня впервые на тебя не встал. Томас только сейчас обратил внимание, что на его лице небольшие темные очки. Он медленно снимает их с его переносицы, и молча, не говоря ни слова, стирает с его щёк слёзные дорожки. Пока Томас рассматривает его идеально очерченные самой природой брови, его восхитительную линию скул, Дамиано берет его за талию, и перетаскивает к себе на грудь. Обхватив его лицо ладонями, крепко, мучительно целует в губы. Томас зажмуривается. Потом вскакивает, пытается убежать. Дамиано падает перед ним на оба колена: — Обними меня, мой кронпринц, мне очень плохо. Он свешивает ноги с постели и просит своего мучителя сесть к себе на колени лицом к нему. Воплощенный ангел, белотелый и субтильный, как элладийское изваяние, слушается, но его сильно смущает соседство собственного члена с членом сладкоустого самовлюблённого демона, который практически ничто не прикрывает. Дамиано сверлит Томаса своими подтаявшими коньячно-карими глазами, из которых, кажется, вот-вот начнут вырываться пламенные языки: Томас чувствует, что постепенно начинает в них тонуть. Сам змей-искуситель незаметно потирается членом о его член, проводит ногтями по крохотным поджавшимся соскам на его вздрагивающей груди, и подчеркнуто дружеским тоном снова просит себя обнять. — Мне нужно, чтобы кто-нибудь приласкал меня прямо сейчас. И будет лучше, если это сделаешь ты, мой остров смыслов, мой солнечный идол, которому я больше всех на свете поклоняюсь. Томас радуется перспективе спрятаться у него на груди и хотя бы временно не смотреть ему в глаза. Но вслух колет всё теми же колючками: — Поцелуи взасос тоже дружеское проявление? — Я не смотрю на дружбу привычными для всех штампами. — Это всё, что ты хочешь мне сказать? — Нет, не всё. Но я еще не готов выразить это словами. Внезапно Томас рванулся из его рук, и выбежал в сад, задыхаясь и озираясь, словно убегал от хищного зверя. Дамиано выскочил за ним на улицу, затолкал обратно в комнату, расставил его руки на манер креста, и долго его целовал, приспустив на нем трусы и вволю потираясь яйцами о его яйца. Напоследок поцеловал его в острый нос, в выгоревшие на итальянском солнце кончики ресниц, в веснушки, разбросанные по всему лицу, и исчез за дверью. *** Днем Дамиано в одиночестве плавает в своем приватном бассейне с бирюзовым дном, бликующим изломанными отражениями солнечных лучей. Когда Томас по зову сердца приносит ему несколько холодных запотевших бутылок, его поза не выражает ни тени зажатости и неудобства, не смотря на то, что на его теле ничего нет, даже плавок. Он пристально рассматривает его из-под чёрных ресниц, уложив голову на сцепленные в замок руки, потом выскальзывает наружу, как гибкий олимпийский гимнаст, и дефилирует голым вокруг него, рядом с ним, словно позволяя разглядеть себя с разных сторон. Столкнувшись с его молчанием, первым вставляет реплику. — Если ты дашь мне всё, что я давно хочу, я буду облизывать тебе даже ноги. А ответ лишь тишина. Ни звука. Ни шевеления ветра. — Не смотри так осуждающе, мой ласковый изувер. Я себе нравлюсь. Я себя совершенно не стесняюсь. Посиди со мной, побудь со мной, мне очень плохо. Ты действуешь на меня успокаивающим образом. Томас разглядывает катящиеся водяные капли на его пахнущем соблазном и свежестью теле, инстинктивно хочет собрать их языком, а еще лучше провалиться сквозь землю. Дамиано пробует погладить его по заднице, но Томас немедленно убирает руку. — А я думал, возбуждающим. — И возбуждающим тоже. Ладно, не буду к тебе приставать. Просто побудь со мной. Заебал ты меня уже. Сосать себе позволяешь, да и сам у меня сосешь, а когда беру тебя за задницу, принципиально убираешь руку. Найду себе кого-нибудь похожего на тебя, но посговорчивей. Они вместе пьют пиво, изредка переглядываясь. А после концерта откровенно напиваются. Дамиано его спаивал, с эйфорической улыбкой заглядывал ему в глаза и трепал по лицу. Позже вечером Томас уже сидел у него на коленях. Сам змей-искуситель, источающий флюиды разврата, лично его подозвал, когда Томас уже заметно закосел. Дамиано поцеловал его кожу под нижним веком, прихватил губами маленькое розовое ухо своего воздушного снежного ангела и назвал его бессердечной сволочью в присутствии изумленных Итана и Вик. Потом он резко поднялся с дивана, попросил их выйти, и навалился на Томаса сверху. Он лежа его целовал и правой рукой быстро дрочил свой член. Через несколько минут он кончил ему на бедро, и вытер материализованные следы своего умопомешательства салфеткой, выуженной из ящика комода. Напоследок молча лег рядом, и обнял его. — Хочу не на тебя, а внутрь тебя. Ты сможешь меня понять, когда сам кого-нибудь полюбишь. — простонал он; сказал скрипуче и глухо. Они пьют как ни в чем ни бывало дальше, сцепившись телами в крепком объятии, гладя друг друга по мизинцам рук. Дамиано поднимается с пола, и шатающимися шагами куда-то уходит. Он дрочит перед зеркалом, подкатывая глаза от возбуждения и удовольствия. Эту сцену застает Томас. Его щеки краснеют, не смотря на выпитый алкоголь. Он тут же дергается в сторону, чтоб уйти. — Не уходи, проклятый изувер с невинным детским личиком. — спотыкаясь в словах, пьяно выговаривает Дамиано. — Я хочу, чтоб ты находился в моей интимной зоне, когда мне станет слишком хорошо. Томас всё-таки порывается выбежать из комнаты. Дамиано левой рукой удерживает его за руку, а свободной правой дрочит свой огромный, красивый член, периодически присасываясь сбоку к его мягким розовым губам. Довольно быстро он кончает на зеркальную поверхность. Растирает по ней горькие, тягучие капли. — Спасибо, любовь моя, что в такой момент был рядом со мной. Дамиано обхватывает его лицо ладонями и долго, благодарно целует в губы. Его рукой с ободранным черным маникюром исступлённо гладит свой обмякающий член вместе с яйцами: член снова начинает стремительно твердеть. Он прихватывает пальцем каплю спермы, повисшую на зеркальной глади. Водит по внутренней стороне губ, щек и зубов Томаса. — Я буду делать с тобой всё, что захочу. — Даже если этого не захочу я? — В следующий раз затолкаю тебе в задницу страпон, свяжу и буду сидеть рядом. Через полчаса ты сам попросишь, чтоб тебя трахнули. *** С недавнего времени перед концертами Дамиано сам его красил и одевал. Расчесывал его рыжеватые пряди. Выбирал ему галстук, подкрашивал его соски губной помадой, но Томас старался не фиксировать на этом внимание, хотя уже давно и безнадежно увяз в Дамиано, как в глубокой трясине. Без права и возможности выбраться наружу. Трепыхался, сопротивлялся из последних сил. Пигмалион, влюбляющийся в свою Галатею, находил это забавным. В другие же дни бесился, обижался, сходил с ума и много курил. В самые недавние концерты он откровенно целовал его взасос, быстро двигая челюстью, и подчеркнуто больно бил по заднице, вызывающе, почти немигающе глядя ему в глаза. Потом хватал его за плечи, оттеснял в одну из гримерок, и жарко присасывался к его губам, сминая его пробуждающиеся гениталии. Всё чаще встречая напоследок его потеплевший взгляд. А вечером он в очередной раз всех выгнал. — Пошли все к черту, я хочу побухать с Томасом. Он запирает дверь на четыре замка. Падает перед ним на колени, опускает голову как перед казнью, не проронив ни слова. Он приносит запотевшее пиво из холодильника. Они пьют беспрерывно часа три, пока Томас не закосевает, а его поза не становится более расслабленной, хотя он с некоторым предостережением еще озирается на Дамиано. Тот стаскивает с себя майку, и по-пёсьи укладывает голову ему на колени. — Скажи, я красивый? Я хоть немного нравлюсь тебе? Не дождавшись ответа, Дамиано куда-то исчезает. Оказывается, он снова уходил подрочить перед зеркалом. Он был чертовски пьян, но его речь еще можно было разобрать: — Да, это синдром Нарцисса. Я очень сильно себя люблю и дьявольски себя возбуждаю. Подойди. Обними меня сзади. Давай вместе подрочим мой член. Давид мокро, дрожаще засосал его губы. Две руки, соприкасаясь мизинцем и большим пальцем, сомкнулись на его мощном, вздыбленном члене. Он обильно кончил прямо на зеркальную гладь, потом поблагодарил Томаса, встав перед ним на колени, вначале поиграв губами с его яйцами, потом втянув щёки и вогнав его член в свой рот до самой глотки. Дальше они снова выпивали как ни в чем не бывало. — Я красивый, Томми. Правда ведь красивый? Неужели я могу тебе не нравиться? Тьма в его глазах всё сгущалась. Томас видел это, когда бросал взгляд в бездну его пьяных, стекленеющих глаз. И очень, очень хотел его поцелуев. Разговор происходил будто ни о чем, но Томас чувствовал, что за ним охотятся и что одна его нога, истекая потоками крови, уже увязла в охотничьем аркане. Когда Томас нетвердыми шагами отправился в туалет, Дамиано подкрался сзади, взял его член в свою руку, и начал массировать, горячо выдыхая в его покрасневшее ухо. — Очнись, старик, здесь нет камер. В стенах этой гостиницы твое провокационное поведение ни к чему. Тебя совсем заклинило на эпатаже. Дамиано врезал ему пощечину. Потом спохватился — и крепко его обнял, гладя по спине. — По-твоему, приходя к тебе по ночам, прижимая тебя к сердцу, как единственное сокровище, весь месяц я занимаюсь с тобой исключительно эпатажем? Ты еще не понял, что я хочу тебя без камер? И тут он боднул его в шею, и зарылся пальцами в его мягкие пшеничные волосы. Приподнял его подбородок, потому что Томас из-за непомерной худобы казался ощутимо ниже. Томас так и стоял перед ним в спущенных штанах, не в состоянии пошевелиться. Чувствуя его состояние и считывая его тайные желания, Дамиано плавно опустился перед ним на колени. Томас быстро выплеснулся в его жаркий рот, передернувшись в талии. Дамиано вылизал от спермы и его член, и его припачканные яйца. Дальше они снова пили пиво, пока не уснули прямо на полу, обнимая друг с друга. *** Как они очутились в постели, Томас не помнит. Утром Дамиано навис над ним, раскинув его руки в стороны и удерживая прижатыми к свежим хлопковым простыням. В его глазах покой, счастье и теплое южное солнце. Он лизнул его в шею, в подбородок, в линию челюсти. Потом захохотал, и переворачивая его в разные стороны, стал кусать его за задницу и бодать лохматой головой в его голый живот. — Что ты думаешь обо мне? — Ты самый интересный человек из всех, кого я когда-либо знал. Дамиано быстро поцеловал его в губы, и тут же отстранился. Он по-прежнему улыбался, но взгляд его оставался всё таким же сосредоточенным и чутким к малейшему изменению в его мимике. Он поглаживал его ноги, обхватив их в районе щиколоток. Потом пальцы и нижнюю поверхность ступней. — Что ты думаешь о сегодняшнем вечернем концерте? — Мы будем ярче, прекраснее и спектакьюлярнее всех. Дамиано несколько раз отрывисто поцеловал его в губы, в щеки, в шею, с трудом удерживая в себе захлестывающий, ураганный восторг. — Нравится твое определение: "спектакьюлярнее". Что скажешь о нашей группе в целом? — Мы объединили театр и рок-музыку. На сегодняшний день мы лучшие во всем огромном мире. — И архиважный вопрос — а что, любовь моя, думаешь, наконец, о себе? Томас на время замолчал. Он ответил не сразу. Дамиано в это время засматривался на его ключицы и с любопытством ребенка трогал пальцами уголки его губ, застывшие в задумчивой улыбке. — Я странный. Но, наверное, по-своему притягательный. — Можно, наконец, поцеловать тебя более интимно и глубоко? Дамиано продолжал удерживать его обеими руками. Томас не сбежал бы, даже если бы очень сильно захотел. — Целуй. За время неловких, недосказанных ночей они впервые счастливо улыбаются друг другу. Дамиано с наслаждением впивается в его губы, потом обособленно в нижнюю губу. Томас обвивает его бедра обеими ногами, наивно и преданно заглядывая ему в глаза. Дамиано гладит его по этим прекрасным длинным ногам, отныне принадлежащим только ему одному, потом целует в солнечное сплетение на его голой груди, мечтательно улыбается, и уходит. Ночью от постучал к нему в окно, ссадил его с подоконника, и они гуляли под луной. Пели ночные птицы. Отражение крупной, светлой луны качалось в глади реки. Давид почти яростно сжимал его худые, узкие плечи, они целовались под луной. Мягкие волосы Томаса от порывов ветра метались по его шее и лицу, Дамиано подхватывал пальцами концы его волос и чувствовал обожание на грани исступления.