Томас

В первый раз я пережил то, что римляне называли raptus, — вознесение человека над самим собой <...> Внутренний огонь, пылавший в этом человеке, выбрасывал пламенные языки. Стефан Цвейг, "Смятение чувств" Солнечный ангел стоит перед хищной гарпией угловатой надломленной статуей, немного ссутулившись и спрятав лицо за пушистыми соломенными волосами. Дамиано, пребывая в искаженном анаморфном состоянии сознания, вылизывает его живот. Выбривает ему ноги. Облачает в оборчато-кружевные трусы невестиного цвета, снабженные бренькающими резинками. Пока Томас усиленно трёт свой член, Дамиано стискивает его тело до синяков и кусает колени. Он одевает его в легкое летящее платье цвета нежной охры. Застёгивает на шее чокер с розой. Подкрашивает его губы, ресницы и глаза. Сбрызгивает хрупкий, ломкий силуэт прозрачным озоновым парфюмом. В довершение композиции украшает его ступни красными туфлями на остром каблуке. Потом опускается на пол, обнюхивает колени и, воткнув язык в его сжатый плотным кольцом анус, дрочит обеими руками его член. Томас заполошно перебирает пальцами подол платья и чувствует неизведанную слабость в ногах. — Когда будешь кончать, давай мне на лицо. На волосы. На всё. Часть спермы попала ему в рот, часть крупными брызгами, жемчужным ожерельем рассыпалась по щекам. Он попытался слизать ее языком, даже не задумываясь о том, насколько эротично сейчас выглядит. — Давай вытрем. — глухо попросил Томас, схватив его за длинную чёлку, идя по его следам, оттесняя его к стене. — Не хочу. Пусть немного побудет на мне. Это же ты кончил. — говорит Дамиано как изощренный фетишист, улыбается улыбкой аристократа и мотает головой. Томас вдавливает его в стену, и губами, деликатными прикосновениями, собирает с его лица горькие, тягучие капли. Следы своего наваждения, которое разрастается в нём огненным цветком. Давид тем временем оборачивает его вокруг себя, заталкивает в угол и вгрызается губами в его порозовевшие, распахнутые губы. Томас поднимает платье и немного вертится перед ним, демонстрируя, насколько сильно у него сейчас стоит. Дамиано ныряет головой между его ног, затрагивает языком уздечку и прорезь уретры. Потом ноги Томаса становятся настолько ватными, что Дамиано относит его на руках. У Томаса наступает помутнение рассудка, он целует Дамиано в полукруглую буквенную татуировку вокруг шеи, и невыносимо горячо выгибается, вывернув перед его лицом голые ягодицы. — Но мне будет чудовищно больно. — Знаю, что будет больно. Маленьких размеров тебе не обещаю. Он громко вздохнул за его спиной. Погладил его по плечу, будто беспокоился сильнее самого Томаса. Лизнул его в анус, приник к нему с долгим, обессиливающим поцелуем. Немного поработал языком, прислушиваясь к звонким, нарастающим стонам. Звуки, которые срывались с его маленьких, аскетичных губ, казались ему самой прекрасной музыкой. Бледное, по-эльфийски изящное тело мелкой дрожью, рябью мышц отзывалось на ласки, с этого дня Томас всецело принадлежал ему, Дамиано почувствовал этот удивительный момент перехода его сознания в обновленное состояние. Томас уронил голову на постель, и впервые в жизни захотел стать его секс-игрушкой, его утонченной нимфеткой, его горничной, его его Мона Лизой, его негаснущим ослепляющим солнцем. — Я лучше издрочусь. Я еще не готов вот просто так взять — и причинить тебе боль. *** Днем Дамиано застал его с бритвой в руке, и не на шутку испугался. Пока он нёсся к нему как ураган, Томас деловито стоял у зеркала, накинув на бёдра серую льняную простыню, и пытался сбрить волосы в подмышечных впадинах. Он кусает его за руку, за самую мякоть ладони, и кажется — из неё вот-вот потечёт солоноватый и железистый багровый сок. В его глазах встала тонкая млечная пелена, похожая на дымку. Напоследок он его кусает ещё за мякоть на сгибе локтя. Он похож на Сатира. Он похож на змею, пригревшуюся на горных растресканных камнях. — Не смей. Сбреешь — прибью. Дамиано трясет его за руку, пока содержимое не вываливается и не ударяется в стену. Выражение его глаз, не смотря на то, что он похохатывает, впервые за долгое время приобретает грозный оттенок. — И чего так вдруг? Дамиано разворачивает его лицом к стене, и медленно облизывает левую скулу, контур нижней челюсти. Потом острое адамово яблоко на язычески-бледной шее. Пытается сбоку прихватить его зубами. — Они меня зоологически возбуждают. Оставь эту радость фетишиста. — великосветски улыбается он, вздрагивая и потряхиваясь от возбуждения. — Никому от этого, вроде, не плохо, а мне чертовски приятно. — Что ты там постоянно обнюхиваешь? — Ты такой соблазнительный, Томми, что я готов тебя сожрать. Смотрю на тебя — и начинаю понимать повадки людоедов. Всё в тебе устроено так, чтоб сводить меня с ума. Дамиано сжимает его плечи, кусает затылок, стоя за его спиной. Потом относит его на постель, и гладит его ступни. Дальше он хватает его за лодыжки и просто удерживает рядом с собой, ничего не делая. — Что ты там постоянно рассматриваешь? — От твоего облика, Томми, исходит невидимое сияние. Клянусь, от тебя веет добродетелью и чистотой, как от Жюстины, воплощенной Маркизом де Садом. Я хочу кричать о том, что тебя люблю. — Но почему именно я? Я же самый некрасивый в группе. Дамиано лизнул его в щеку. Полизал уголки его губ и верхний ряд зубов. Укусил его за обе губы, словно намеренно приучал его к боли. — Потому что самый утонченный, женственный и слабый. Ты еще не понял? Мы нужны друг другу по принципу взаимодополняемости. Он раскинул его ноги, и снизу вверх начал гладить его член. Томас скосил глаза вниз, приподнялся на локтях, и следил за рукой, которая причиняла ему невыносимо сладкую муку. Потом поцелуи Давида из жестоких и злых стали проникновенными и нежными, он невесомо его ласкал, как легкий ветер обласкивает травинки в поле. Дамиано раздевает его, заматывает в простыню, и уносит в спальню, шлепая по полу босыми ногами. Томас от него отползает, но Дамиано его догоняет прямо на постели, скрестив его худые руки на груди и вцепившись в его скульптурное белоснежное тельце паучьей хваткой. После нескольких глубоких поцелуев Томас сам попросил ему отсосать. Потом они просто лежали, взявшись за руки, гладя мизинцы друг друга. — Как получилось, что ты на мне залип? — Правду? У меня начал на тебя вставать, и я придумал эту отговорку с эпатажем. У тебя очень сладкие губы, Томас. И очень красивое, полное соблазнов, тело. Ты фантастически соблазнительный и спереди, и сзади. В определенный момент я вовсе понял, что люблю тебя. И что должен как-то подгрести тебя под себя, пока тебя не увели другие. Опять же, ты очень хрупкий и женственный. Мужчины, которые имеют мои наклонности, всегда выберут таких, как ты. Неожиданно Томас приподнимается на локтях и говорит: — Сделай это, наконец, со мной. Он зачем-то зажмуривает глаза. Дамиано стягивает с него трусы: член Томаса выныривает наружу, и упруго ударяется в живот, очертив полосу смазки. Длинные чёрные ресницы вздрагивают. И вместе с ними, кажется, трепещут звёздно-беличьи веснушки. Дамиано покрывает поцелуями пах, внутреннюю поверхность бедер, потом вжимается в эту область лицом, почти не шевелясь. — Не торопи события. Я тебя люблю, ты еще не понял? Томас швыряет простынь ему в лицо: — Да сколько ещё мы будем друг другу дрочить и сосать? Я хочу спать с тобой, хочу лежать под тобой, хочу называть тебя любимым мужчиной, ты еще не понял? — Сегодня вечером почти ничего не пьём. Я хочу, чтоб ты всё чувствовал и помнил. Томас взял его за волосы, засунул ему в рот свое измученное естество, и начал двигаться. Дамиано высасывал порции спермы из его сокращающегося члена, целовал его в живот, обнимал за тощие бедра и чувствовал себя самым счастливым. *** Вечером Дамиано загоняет Томаса кнутом в свою комнату: сложив его надвое — мягкую гнущуюся часть и твердое основание. На его руке, удерживающей грозный предмет, длинная перфорированная кожаная перчатка. — Быстро пошли наверх. — Ты всерьез собрался меня избивать? — Ни за что на свете. Это декорация. За дверью комнаты он откидывает кнут в сторону, и начинает лихорадочно его раздевать, хотя Томас всего-то был в трусах и в джинсах. У Томаса стоит. Дамиано какое-то время любуется его потяжелевшим членом, его стянутым внутрь анусом, его поджавшимися яйцами, его сутулой, но фантастически сексуальной фигурой, затем срывает с себя кожаные трусы, и начинает дрочить оба члена сразу, кусая Томаса за ухо. Потом усаживает его на постель, бьет ладонями по щекам, и начинает быстро трахать в рот. Во рту Томаса много слюны, он частично задыхается, но ему неожиданно нравится такое обращение. Дамиано отталкивает его лицо, опрокидывает его на спину, и наваливается на него сверху. — Хочешь бежать — беги. Томас смеется и пытается шутить, хотя уже сильно возбужден. — Я никуда от тебя не сбегу даже если сильно захочу. Ты парализуешь мою волю. — Не напрягайся. Но и сильно не расслабляйся. Ты у меня первый мужчина, не считая отсосов. Ты думаешь, я прям такой опытный? Томас лежит перед ним на спине и словно не шевелится. Даже дыхания не видно. Дамиано хватает его поперек талии и переносит на более удобную кровать. Просит вытянуть вперед руки. — Прикуешь наручниками? — Нет. Я хочу по-старинке верёвками. И пока он проникал под его кожу, в кровеносное русло, в тугой, с непривычки сочащийся кровью анус, в чертоги его разума, Томас дышал через раз и пытался пятиться от него назад, будучи привязанным к кровати. Он даже мысленно благодарил его за эту боль, захлебываясь вдохами и выдохами, потому что знал, что она обернется острым наслаждением. Дамиано истрахивал его помногу раз, предварительно связав ему ноги. Обвязывал тонкими белыми веревками начало его лодыжек, обматывал несколько раз вокруг, и скреплял на два узла. Потом откидывал его ноги наверх и чуть вбок, и начинал сексуальное преследование. Бился животом в его яйца, а членом в простату. Томас стонал, охал и проклинал его. — Тебе полегчало? — спрашивал он его — дрожащий и еще не отошедший от нескольких мощных оргазмов. Спрашивал язвительно, бросая взгляд запуганного зверя из-под пушистой светлой челки. — Полегчало. Но ненадолго. Я буду затрахивать тебя до полуживого состояния. Ты будешь кончать постоянно. — Это такой спорт? — Это такая Жизнь, Томас. — Зачем я тебе? Какое-то время он помолчал. Потом перевернул его на живот, стал кусать его бока и задницу. — Затем, что мое животное нутро самца откликается на древнейший зов, — священный, как сама Природа. — Я-то здесь причем? Дамиано медленно стаскивает с него небольшие чёрные трусы, еще хранящие его форму, и выворачивает обратной стороной: — Потому что твое бельё усеяно пятнами смазки. Потому что ты течешь при виде меня. Ты всегда втайне меня хотел. Иначе сейчас мы не составили бы с тобой такую гармоничную пару. Томас смотрит странно и немного опасливо. Инстинктивно хочет от него отсесть, а ещё лучше провалиться сквозь землю, вихляется из стороны в сторону, но ничего сделать не успевает. Дамиано делает на его пальце небольшой надрез, потом на своём, весь дрожа, прислонив губы к его пульсирующей рыжеватой макушке. — Называй это оккультным ритуалом, но я хочу смешать твою и мою кровь. Теперь мы повенчаны кровью. Он ставит Томаса на колени, нависает над его лицом и трется яйцами о его приоткрытые кукольные губы, сипло втягивая южный раскалённый воздух.