Еноты

Моно вздохнул, дрожа посреди ванной Уильяма. Ему было холодно, и дрожь всё никак не утихала. ...Ну, дрожал он не только из-за холода. Моно не хотел думать о только что произошедших событиях. В любом случае это его вина, что он не заметил его раньше. Конечно, у Уильяма есть телевизор. Это же очевидно. Он у всех есть. Но он все равно его шокировал. Моно знал, что телевизор не работает, он понял это с первого взгляда, и даже не по треснувшему экрану, а по тому, что знакомый шум статики, который обычно встречал его, когда он сталкивался с одним из устройств, отсутствовал. Телевизор был как будто... мертв, из-за отсутствия лучшего слова. Мальчик был этому рад, но он по-прежнему не понимал, почему застыл. Телевизор был выключен, его даже нельзя было включить, так почему же он так испугался? Он же не сможет вновь выскочить из экрана, верно? Нет никаких тощих, тонких рук, прижимающихся к стеклу в надежде на освобождение. ...Рук Моно. Он посмотрел на свои маленькие пальцы и прошелся глазами по грязи, царапинам и крови. Он задался вопросом, как это они так растягиваются, что без проблем могут обернуть тело Шестой. Ну, в любом случае, теперь Моно был в порядке. Он умел справляться с паникой. Он просто стряхивал страх и продолжал бежать. Он мог подумать о своем страхе позже. Это всегда срабатывало, даже если казалось, что это "позже" никогда не наступит. В конце концов, с ним все было в порядке, он все еще мог двигаться, и важно только это. Голос Шестой вернул его в настоящее. Она стояла в душе, глядя на краны на стене душа. Чистого душа чистой ванной. Моно не мог достаточно подчеркнуть, насколько чистым был дом Уильяма. Это было странно, но Моно это оценил. Он привык ходить по грязи, мусору и различным, часто сомнительным, жидкостям, но это не значило, что ему это нравилось. — Что? — спросил Моно, переступая через их одежду и подходя к подруге. — И какой из них нужно открыть? — спросила она, представляя два варианта. Пара прозрачных кранов. На одном было написано «Г», а на другом «Х». Моно наклонил голову и, не раздумывая, открыл кран Х. На их головы обрушились брызги ледяной воды. Шестая взвизгнула и ударила его в голень. — Мог бы и предупредить! — прорычала она. Моно извинился, все еще находясь в шоке от внезапного дождя. Они немного согрелись с тех пор, как вошли в дом Уильяма. Теперь тепло снова пропало. — Ч-что делает другой? — спросил он скорее из любопытства. Если это была вода, то для чего другой кран? Шестая сделала почести. Кран с буквой Х оставался открытым на случай, если другой окажется для пара, или огня, или чего-то еще. Но там было... ...Больше воды? — Зачем ему два крана для одной и той же воды? — раздраженно пробормотала Шестая и грубо закрыла кран. Завершив свой небольшой эксперимент, она принялась тереть кожу руками. Моно взял с раковины кусок мыла и осторожно положил его. Мыло было очень маленьким. Или же куски мыла в их городе были слишком большими. Он других не видал. Дети быстро умылись, потому что если и было что-то, что делало их еще более уязвимыми, чем они уже были, так это то, что они голые. Вода стекала в слив, окрашивая плитки в коричневый, красный и черный цвета. Они ополоснулись быстро, но тщательно, воспользовавшись представившейся им возможностью очиститься, впервые за свою короткую жизнь. Царапины Моно немного саднили, и он пару раз заметил, как Шестая морщится от боли, но всё-таки было приятно наконец пахнуть чем-то другим, кроме гнили и грязи. Мальчику целую минуту глубоко дышал и успокаивался, позволяя холодной воде стекать по голове и лицу. Хоть это была вода, почему-то она не была похожа на дождь. Ему было спокойно и свежо, и приятно знать, что он может остановить это, когда сам захочет. Но глаз он не закрывал, это было бы очень глупо. Когда они закончили принимать душ, они осторожно подошли к ванне. Моно не особо хотелось залезать внутрь. Единственная ванна, которую он видел, содержала труп и какие-то длинные штуки, которые были похожи то ли на соленые огурцы, то ли внутренности. И человека, смотрящего телевизор. И убитого током... Да, ему не очень хотелось залезать, но Уильям сказал, что нужно, так что, может быть, на то есть причина? На этот раз Шестая сделала первый шаг. Она окунула руку в воду и тут же вытащила ее с резким вдохом, широко раскрыв глаза. — Что? Что случилось? — обеспокоенно спросил Моно. Рука Шестой не выглядела раненой, но сама она выглядела сбитой с толку. — Она.... горячая, — медленно сказала она. В голове Моно сработала сигнализация, и он повернулся к двери, внезапно почувствовав напряжение. Почему вода была горячей? Это безвредно или же тут есть скрытый смысл? Значит, Уильям... ...Значит, Уильям всё-таки был искренним? — Как думаешь, он хочет нас убить? — спросил он прямо, потому что это был наиболее очевидный вывод. Он попытался подавить разочарование, уже готовясь к горечи, вызванной предательством. Моно очень хотел доверять этому человеку, очень, и в какой-то степени он уже доверился, но наивен он не был. Если появится хоть какое-то доказательство тому, что Уильям чудовище, Моно не останется, как дурак, надеясь, что все это недоразумение. Они выберутся оттуда как можно быстрее, и к черту еду и тепло. Как ни странно, Шестая покачала головой. — Это не кипяток. Просто горячая вода, — объяснила она, на этот раз окунув палец. Она держала его там какое-то время и снова вынула. Ее палец был в порядке. Ни покраснения, ни отека, ни крови. Моно слегка расслабился. — Но почему тогда вода горячая? — Он сказал, что это для того, чтобы расслабиться, — она склонила голову. — И помочь нам согреться. Это вообще-то... логично, но Моно все еще сомневался. «Расслабиться». В этом мире невозможно расслабиться. Они никогда не были в безопасности в полном смысле этого слова. — ...Давай ты первая, — предложил он. — Я постою на страже, на всякий случай. А потом поменяемся. Шестая кивнула и осторожно залезла внутрь. Даже странно было видеть её в ванне нормального размера. — Это... — начала она, опустившись чуть глубже под воду. — Это довольно-таки неплохо. Моно слегка улыбнулся при признании, наблюдая, как Шестая нырнула на несколько секунд и снова всплыла. Приятно было видеть, что хотя бы один из них расслабился. Однако, когда настала его очередь, Моно пришлось признать, что это все-таки здорово. Жар воды не был невыносимым, и его уставшие мышцы расслабились после долгого дня. Его бледная кожа приобрела мягкий розовый румянец, которого у него никогда раньше не было, и, честно говоря, Моно расхотелось вылезать наружу. Однако Уильям стучал в дверь, и его уже начало клонить в сон, поэтому он признал, что его время в воде закончилось, и с грустью вылез. Что ж, зато было приятно. В следующий раз, когда ему станет холодно, он сможет вспомнить теплую ванну. Шестая старательно вытиралась пушистыми полотенцами, когда Моно подошел к двери. Его рука дернула странную тонкую ручку, чтобы открыть дверь и впустить Уильяма, но, к его удивлению, за дверью послышался вскрик и Уильям не позволил ему её открыть. — Нет, нет! Все в порядке, вы просто не одеты, это не… Что? Какая разница, одеты они или нет? Да, голым быть очень опасно, так легче умереть от холода, например. По крайней мере, в их мире отсутствие одежды равнялось самоубийству, но в доме этого человека было тепло, и увидеть друг друга обнаженными не проблема, разве нет? Шестая озадаченно посмотрела на него, но они оставили Уильяма наедине с его закидонами и вместо этого приняли новую одежду через крошечную щель, в которую мужчина засунул руку. — Простите, но у меня нет одежды поменьше, — раздался приглушенный и смущенный голос Уильяма. — Поносите эту, пока я не куплю вам новую, ладно? — Ладно. — Одевайтесь и выходите, если хотите. Можем поужинать внизу! После этого Шестой захотелось покинуть комнату намного скорее. Когда шаги мужчины снова загрохотали вниз по лестнице, все еще влажные Шестая и Моно примерили одежду. Это были рубашки, белые и серые, и огромные. Ткань обволакивала его тело, затем соскользнула с плеч, а подол достиг колен. Это придавало тошнотворное чувство комфорта, близости, потому что предмет, который он носил, был больше обычного. Но он не был шершавым и грубым, как их собственные вещи, материал был мягким, и Моно обнаружил, что сжимает ладони на складках, пытаясь согреться еще больше. Шестая чуть ли не запихнула себя в то, что выбрала, а затем нетерпеливо потянула Моно за руку, желая скорее спуститься и поесть. — Всё-всё, я понял, хватит тянуть! — слабо заскулил он, открывая дверь. — Я голодная, — сказала Шестая, как будто это был повод пытаться оторвать ему руку. — Ты всегда голодная, — ответил он, осторожно идя по коридору. Шестая улыбнулась, коротко и мимолетно. Моно всегда этим восхищался. Они не часто улыбались. В конце концов, причин на то было не так уж и много, поэтому каждая из них была уникальна сама по себе. ...Он надеялся, что здесь они тоже смогут это исправить. — Да, это так, — выдохнула она с задумчивым взглядом. — ...Это так. Моно почувствовал легкий укол вины и взял ее за руку, как он обычно делал. Он не хотел напоминать ей о ее голоде. — Что ж, это ненадолго, — попытался он её успокоить. — Кажется, я чувствую запах бутербродов. Шестая подняла свои темные глаза и посмотрела в его карие, осознав попытку подбодрить ее. Она быстро сжала его руку и помотала головой, как будто пыталась избавиться от мрачного настроения, которое внезапно охватило их обоих. — И хорошо, я есть хочу. — И когда они начали спускаться по лестнице… — Но половина — моя. Кто бы сомневался. Моно позабавлено фыркнул. — Справедливо. . . . Уильям как раз закончил делать бутерброды — на этот раз, кроме сыра и ветчины, он добавил немного курицы, немного яиц и салата-латука — когда услышал, как двое детей спускаются по лестнице. Пока они принимали ванну, он вытер за ними пол, начиная с входа, приступил к стряпне, записал теории о прошлых жизнях детей в своем дневнике, короче, всё, как обычно. — Мы закончили, — услышал он позади себя тихий голос Моно. Уильям улыбнулся, обернулся и уже собрался выдать им специальные тепловые одеяла, которые у него были, и усадить за стол... Но то, что он увидел, заставило его остановиться. И застыть. Его грудь сжалась, будто он не мог дышать. Дети уже выглядели намного лучше, и он обнаружил, что удивлен тем, насколько они оба бледны под всей грязью. Теперь он видел, что каштановые волосы Моно блестели слабым золотым блеском там, где падал свет, и глаза Шестой были не просто темными, они были совершенно черными, две сияющие радужки в темной кухне. Как он и думал, его рубашки оказались слишком велики для них, хотя он пытался найти самые маленькие, еще с подростковых времен. Они висели на их голодных телах, но на коже всё равно было видно… Господи. Он ожидал пары царапин, дети же всё-таки жили на улице, независимо от их предыдущего местоположения, но он не ожидал этого… этого… Он даже не знал, куда смотреть в первую очередь. Их маленькие тела были покрыты сотней шрамов разного размера и степени серьезности. Большинство из них представляли собой бледную ткань с рубцами, незаметную на светлой коже, а вот руки или ноги прерывались более крупными, ярко-красными или тускло-розовыми полосами, которые раскрашивали тела детей. Уильям чувствовал, что, чем больше он смотрел, тем больше волна животной ярости наполняет его разум. Левая нога Шестой была окутана чем-то, что мужчина узнал как следы от веревки, причем настолько тугой и грубой, что на ноге остался ожог. На ее плече также была длинная блеклая отметина, возможно, вызванная тупым предметом. У Моно был тонкий шрам на лбу и отпечатки пальцев на шее. Его явно кто-то пытался задушить. Кто-то сильный. У обоих детей были ободраны колени и локти, маленькие порезы на руках и пальцах, царапины на лицах и искалеченные, отвердевшие ступни... Словно абстрактное полотно боли. В оцепенении Уильям обнаружил, что слишком громко поставил тарелки, чем заставил обоих детей подпрыгнуть. Он быстро подошел к ним и опустился перед ними на колени. Боковым зрением заметил, что Шестая притягивает Моно поближе к себе. — Кто… — его голос звучал странно, каким-то далеким и тихим. — Кто это с вами сделал. Это был не вопрос. Дети не ответили. Уильям сжал кулак, пытаясь сохранять спокойствие. — Вы не обязаны их защищать, — напряженно заявил он. — Больше они вас не тронут, просто скажите мне, кто это сделал. Моно сглотнул и посмотрел на Шестую в поисках поддержки. Та посмотрела на Уильяма напряженным взглядом. — Пожалуйста, — он подчеркнул это слово. Он был готов умолять, если это поможет ему схватить того, кто это сделал, и посадить навсегда за решетку. — Это не… Это не нормально, вы ведь это понимаете? — Это нормально. — Моно было не комфортно. — Да, мы же не мертвы, — согласилась Шестая, и Уильям даже не смог сосредоточиться на том, как приятно, что она наконец-то заговорила, потому что какого фига. Черта с два. Не в его смену. Он не знал, почему ему так важно благополучие этих детей, и с каждой секундой он начинал терять самообладание. Это, конечно, не первое его родео с травмированными детьми, и он был уверен, что когда они снова встанут на ноги, они уйдут, и в конце концов ему придется отвести их к кому-то более способному, более стабильному, к кому-то, кому не нужно снотворное, чтобы уснуть, кто не сбегал из школ-интернатов и не опускался до мелочного соперничества с коллегой. К кому-то, у кого жизнь не катилась под откос, кому-то, кто лучше Уильяма. Таким детям нужно только лучшее из лучшего, их всегда стараются поместить в лучшие дома, но... Он не... Он просто... Тогда он не знал. И Моно и Шестая тоже не знали. Поэтому он спасет их жизнь, наполненную горем и горечью, и устроит им хорошую засаду тем, что причинять боль другим - нехорошо. — А теперь выслушайте меня, — начал он, пытаясь избавить свой голос от тихого рычания. Он хотел взять детей за плечи, но решил этого не делать. — То, что я собираюсь сказать, очень важно, хорошо? И это правда. Оба ребенка посмотрели на него с тихим трепетом. — Я не знаю, почему вы думаете, что это нормально, но это не так. Когда вас ранят, намереваясь причинить боль — это не нормально. Падать с велосипеда — нормально, спотыкаться и царапать колени — нормально. Но только не это. — Когда вас кто-то душит — это не нормально, — сказал он, глядя на Моно. Мальчик вздрогнул и смущенно прикрыл шею. Уильям стиснул зубы. Ему не должно быть стыдно. — Когда вас связывают — тоже не нормально, — он посмотрел на Шестую. Та впилась взглядом в пол и разочарованно дернула босыми ногами. — Пожалуйста, не думайте, что это нормально. Это не должно быть нормально. Вы должны быть здоровы и невредимы. С вами не следует обращаться так жестоко. И вы все еще дети, — последнюю часть он добавил в основном для себя. — Взрослые не должны причинять вам вред. — Тут Шестая фыркнула. — Я серьезно, Шестая. Я не знаю, что вам наговорили или что случилось, и откуда вы, но здесь взрослый, который причинил вред ребенку, совершает серьезное преступление. Его могут посадить в тюрьму, если его поймают. Шестая не выглядела убежденной. Он не мог ее винить. Их обидчики все еще были на свободе, верно ведь? Детей, которых он знали, рядом не было, сбежали только двое из них, полиция даже не знала о существовании этого ужасного места. И это злило его еще больше. Уильям глубоко вдохнул и продолжил свою речь. — Зная это, и зная, что я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам, вы мне скажете, кто вам навредил? Молчание затянулось. Моно медленно потер пальцами следы на шее, пряча лицо. Шестая угрюмо скрестила руки на груди, хмуро глядя на Уильяма. Мужчина попытался подавить разочарование, но решил, что этого следовало ожидать. Если они все еще недостаточно доверяют ему, то ладно. Он подождет. Потом. Он попытался им улыбнуться. — Что ж, не волнуйтесь. Если не хотите говорить — не говорите. Просто знайте, что если когда-нибудь захотите поговорить о чем-нибудь, о чем угодно, вы можете прийти ко мне, хорошо? В любое время. И, чтобы рассеять неприятную атмосферу, созданную этим разговором, сказал: — Ну, кто голоден? Изменение настроения было немедленным. Уильям обнаружил, что мягко улыбается, когда Шестая нетерпеливо забиралась на стул и увидел, как глаза Моно расширились при виде еды, как это часто бывало. Они были хорошими детьми. Он это прекрасно видел. Он лишь надеялся, что они тоже это увидят.