Еноты

Я не хотела. Я не хотела. Клянусь, я не хотела этого. Я смотрю на Моно, сидящего на стуле. Этот ужасный стул. Стул того мужчины. Он смотрит на меня, но сам как будто даже не видит меня. Я действительно не хотела этого и говорю ему об этом, но он только рычит на меня и говорит: — Вранье. Я не вру… верно же? Я не хотела отпускать, так ведь? И даже если отпустила, я пожалела об этом. Я вернулась за ним, я извинилась, так ведь? Разве он не должен был меня уже простить? Разве все не так прошло? Мы должны были уже сбежать отсюда, так почему же Моно не двигается с места? — Ты грязная лгунья, Шестая, — говорит Моно, и его глаза словно у мертвеца. Я не хотела его огорчать. Он много плакал, когда упал? Когда я ушла? Он плакал по мне? Он ждал, что я приду за ним? Он был зол? Конечно, он был зол, не тупи. Ты практически подписала ему смертный приговор. — Я ненавижу тебя, Шестая. Я вздрагиваю. Я всегда подозревала, что это так, и я думала, что была к этому готова, но услышав это в реальной жизни, я чувствую… — Что? Боль? — усмехается Моно, спрыгивая со стула. Он начинает ходить туда-сюда. — Вот и хорошо. Ты заслуживаешь, чтоб тебе было больно. Я пытаюсь говорить, но слова не выходят. Меня трясёт. Холодно. Почему так холодно? Моно смотрит на меня. Его глаза черные. — Ты чудовище, Шестая. Демон. Ты отпустила, а ведь я только и делал, что помогал тебе, — выплевывает он. — Охотник? Я тебя спас. Школа? Я тебя спас. Больница? Я сделал всё сам. Землетрясение? Опять-таки я спас тебя. И что я получил в ответ? Ничего. Мои глаза горят. Мне стыдно. Так стыдно. Я все это знаю, но все же… — Ты эгоистка, Шестая. Тебе плевать на всех, кроме себя. Тебе на все плевать. Иногда я спрашиваю себя, возможно ли вообще обратное. Он подходит ближе. Я хочу убежать, но не могу. Я не могу пошевелиться. Я могу только дышать резкими вдохами, пока он смотрит на меня с презрением. — Скажи мне, Шестая. Есть ли сердце в твоей мертвой грудной клетке? — он резко тыкает меня в грудь. — Наверняка там пусто. Я думаю, ты вообще ничего не чувствуешь. Я хочу сказать, что это неправда, я хочу отрицать это, потому что я знаю, что могу чувствовать. Я могу чувствовать положительные вещи, правда? Мне нравится Моно. Он мне дорог. — Это неправда, — шепчет Моно. Я вздрагиваю. — Не лги мне, Шестая. Я тебе не дорог. И не был никогда. Ты просто использовала меня. Это не так. Он мне действительно дорог. Я смотрю на него, умоляя, но его глаза пусты и холодны. Моно не должен так выглядеть. Это моя вина. — Да, мой план был полон опасностей, но если ты хотела уйти, то почему просто не сказала? — он улыбнулся острой улыбкой. — Ты же так часто жаловалась, так что же помешало тебе открыть рот и сказать «с меня хватит»? Это все моя вина. Это было потому, что я не хотела быть одна… Он был мне дорог. Я ведь не использовала его, верно? — Или еще лучше, почему ты просто не ушла? Бросила меня посреди ночи, пока я спал? Ты ведь умеешь разрывать связи. Ты только и можешь, что бросать людей и подводить их. Что-то скользит по моим щекам. Я плачу. Это так унизительно, но я вслушиваюсь в каждое его слово. В конце концов, это правда. — Мне было так больно, Шестая. Я звал тебя, плакал, извинялся за все, что сделал, но я был один. Причём. Очень. Долго. Я не хотела… — Ты оставила меня одного понимать, кем я был на самом деле. Ты оставила меня одного разбираться с последствиями, когда я нуждался в тебе больше всего. Моно подошел невероятно близко и шепнул мне на ухо: — Если ты хотела предотвратить Тощего Человека, то почему просто не вытащила меня? Я вздрагиваю. Я… — О, да. Я знаю об этом. Ты думала, что делаешь миру одолжение, думала, что сможешь сыграть героя и спасти всех от Тощего Человека, если я умру. Но надо было просто позволить мне пойти с тобой. Тогда я бы никогда не был один. Пожалуйста… — Ты тогда еще не знала про свой голод. Ты не думала о том, чтобы съесть меня. У тебя не было причин «защищать меня» от тебя. Остановись… — Нет, Шестая. Ты просто рассердилась, не так ли? Тебе просто угодило видеть, как наивный тупой Моно понимает, что тебе все равно. Тебе это нравилось. Прекрати. — Ты чувствовала счастье. Ты чувствовала счастье, когда я плакал. Ты не хотела, чтобы я остался. Ты хотела, чтобы я умер. Прекрати. Пожалуйста. — Стоило ли оно того, Шестая?! Твой больной разум радовался моим страданиям?! Страданиям города?! Весь этот мертвый город — твоя вина! Моно уже кричит. Я рыдаю. Я не хотела. — Я даже убить себя не могу! Я застрял здесь навсегда, как труп! Жду! И жду! Когда ты придёшь, как всегда! Пожалуйста, Моно… — И уж поверь, я подожду! — Моно смеется. Это чудовищный звук, отличный от его обычного хихиканья. Он слетел с катушек. Он обезумел. Он сошел с ума. Из-за меня. — Я буду ждать столько, сколько нужно, чтобы увидеть, как ты страдаешь! Меня больше не волнует, что с тобой случится! Можешь хоть сдохнуть, мне плевать! Прости, прости, прости, прости, прости, прости, прости… — И знаешь что?! Ты этого заслуживаешь! Ты заслуживаешь смерти! Надеюсь, ты умрешь! Я ненавижу тебя, Шестая! Прости. Прости. Пожалуйста. — НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!!! . . . Шестая проснулась с резким вздохом и прерванными извинениями на губах. Ее глаза изо всех сил пытались привыкнуть к темным комнате, половицам и окну, слабо освещенных лунным светом. Их комната. Дом Уильяма. Она была в безопасности. Шестая тихо задыхалась в темноте, вяло вытирая вспотевший лоб. Ее сердцебиение не замедлялось. Глаза зудели, комок в горле мешал глотать. Она чувствовала себя пустой. Такой пустой. Она посмотрела в сторону. Моно спал, свернувшись клубочком в одеялах и положив голову на подушку. Он выглядел умиротворенным. Ни следа той враждебности, которую он проявил в ее сне. Шестая несколько раз моргнула, удивившись, когда обнаружила, что несколько слез вытекли из её глаз и впитались в ткань ее пижамы. Вот тогда она и почувствовала досаду. В их мире этого никогда не случалось. Она никогда не плакала, никогда не хныкала, никогда не издавала унизительных звуков, которые издавала прямо сейчас. Когда она стала такой слабой? Неужели она теперь будет плакать каждый раз, когда ей снится кошмар? Разве не так поступали неудачники? Но… Этот кошмар был… Шестая сжала губы, желая, чтобы ее прерывистое дыхание затихло. Стоит ли разбудить Моно? Он понимал ее лучше всего. Он сможет ее успокоить и скажет, что не ненавидит ее. Что он не обижался на нее за то, что она сделала, что он простил ее. Верно? Но другая часть Шестой, плохая часть, велела ей оставить его в покое. Она уже достаточно натворила. Кто она такая, чтобы лишать его отдыха? Высыпаться важно, да и Шестая могла позаботиться о себе. Она… она была в порядке. Плюс… Плюс, она немного хотела, чтобы те ужасные вещи, которые ей сказал во сне Моно, еще немного побыли в ее памяти. Но почему? От этих слов она чувствовала себя ужасно, чувствовала себя виноватой, но она все равно почему-то не хотела слышать, как их отрицают. Потому что она их заслужила. Шестая шмыгнула носом и вылезла из-под кровати, съежившись, когда Моно заёрзал под одеялом, но расслабилась, когда тот перестал. Ей не хотелось его будить. Ей было бы неприятно, если бы он на нее разозлился. Потому что Шестая надоедливая. И гадина. И предательница. Маленькая девочка вздохнула и со скрипом открыла дверь. Она должна что-нибудь съесть. Что угодно. Она знала, что у нее больше не было голода. По крайней мере, такого, как в Утробе. Это не была дикая потребность пожирать мясо, энергию, живых существ. Теперь это была просто тупая острая резь, постоянная потребность попытаться заполнить пустоту ее желудка, хоть и безуспешно. Обычно Шестая могла её игнорировать. Ей просто казалось, что она все время голодная, вот и все, что, честно говоря, мало чем отличалось от того, как все дети чувствовали себя в Утробе, будь то люди или нет. В конце концов, съедобной еды там не было. Но иногда голод нарастал вместе с эмоциями. А ее эмоции сейчас не были… стабильными. Ей хотелось обыскать всю кухню, съесть хлопья и печенье, выхлебать молоко, сок и тот большой галлон отбеливателя, который Уильям там держал… Фу. Шестая присела на ступеньках лестницы и глубоко вздохнула, закрыв лицо руками. Слезы все еще текли, ее лицо горело. Было больно. Что она вообще делает? Этот голод реально… заставлял ее хотеть есть все больше и больше вещей, которые оказывались ненастоящей едой, и в конечном итоге она возвращалась туда, где слезла… Шестая не знала, возможно ли это, но стало ясно, что ее голод намного сильнее, чем она представляла после того, как она приняла «капсулу для стирки» за конфету — вкус у нее был ужасный. Несколько дней спустя она увидела, как Уильям использует их, и объяснил, что они что-то вроде мыла, и что ей не следует их есть, иначе ей от них станет очень плохо, но к тому времени было уже слишком поздно. Шестая провела весь день, мучаясь от собственной глупости и не желая рассказывать взрослому и Моно, что она сделала, чтобы они не паниковали. Однако прошла неделя, а затем две и еще три дня спустя Шестая должна была умереть, но она почему-то не умерла. Так что да. По крайней мере, Шестую нельзя было заставить потреблять более смертоносные вещи, потому что она знала, что тогда она может в конечном итоге съесть труп сбитого животного, а потом живое животное, а потом вообще человека… а она не хотела возвращаться к своей чудовищной сущности. Она держала голод под контролем, как «нормальный, хоть и чуть большой» аппетит, и продолжит делать это так долго, как только может. Она не потеряет контроль, как другие монстры… как… Как Леди. Она вздрогнула. Так что есть она не станет. … Шестая подавила рыдания, вспомнив слова из своего сна. Она чувствовала себя такой одинокой. Она не хотела сейчас быть одна, даже если она этого заслуживала. Она всех бросала одних, разве она не заслуживала того же отношения? Но все же… Шестая моргнула. Она… она могла бы сходить за ним. Она могла бы разбудить Уильяма, верно? Он не станет на нее злиться. Шестая повернула голову, глядя в сторону мужской двери, и медленно встала, пробираясь через коридор, дрожа в ногах. Она не хотела оставаться одна. Она всегда была одна, потом ее не было, а потом она заставила себя снова стать, и она больше этого не хотела. Шестая грубо вытерла рукой щеку. Прекрати. Плакать. Если он не сможет ей помочь или утешить, ей все равно станет лучше, если кто-то просто останется с ней. «Ты как маленький ребенок, весь день ноешь. Переступи уже себя». Шестая вдохнула и медленно повернула ручку, чувствуя себя так, будто она идёт на свою погибель, а не в темную спальню. На матрасе лежал комок, он спал. Шестая почувствовала вину от того, что Уильяму приходится спать на полу в собственном доме, а они с Моно даже не использовали кровать, но он уверял их снова и снова, что все хорошо. Шестая стояла у кровати и смотрела, не зная, что делать. Как ей разбудить его? Может, просто ткнуть его в ребра? С Моно же получалось. …Она уже жалела об этом. Лучше просто уйти и разобраться с этим ужасным чувством самостоятельно, как всегда. Но… «Вы больше не одни». Хм. Резкий вдох вырвал ее из мыслей, и она в испуге отступила на шаг. Уильям смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Упс. — Шестая! — он положил руку себе на грудь. — Господи Иисусе... ты меня напугала! Шестая посмотрела вниз. Неужели… она была такой страшной? «Конечно, ты же чудовище». — Извини, — пробормотала она. — Нет, нет, не волнуйся. Это я от неожиданности. — Уильям сел, посмеиваясь. — Всё в порядке? Щеки Шестой покраснели от того, что она собиралась сказать. Она чувствовала себя слабой и приставучей, хотя никогда раньше не чувствовала. — Кошмар. Взгляд Уильяма смягчился в понимании. — Ясно. Хочешь о нем поговорить? Шестая начала качать головой, затем прекратила, затем пожала плечами, признавая поражение. Она не знала, чего хотела. Она просто хотела больше так себя не чувствовать. Уильям хмыкнул. — Хорошо, тогда хочешь чего-нибудь выпить, чтобы ты могла заснуть? Еда? Желудок Шестой неприятно вздрогнул. — Но что? — Обычно теплое молоко помогает, но если хочешь что-нибудь другое, можем посмотреть, что у нас есть, — улыбнулся Уильям. — Хочешь попробовать? Шестая отвела взгляд. Наверное… отвлечься было бы неплохо… и если бы Уильям налил ей, она бы случайно не отравила себя. Она кивнула. — Отлично. Дай накину куртку, и встретимся внизу. Шестая снова кивнула и поспешила обратно на первый этаж. Было немного прохладно, но это было ничто по сравнению с ледяным холодом Бледного города, поэтому она даже не дрожала, пока садилась на изношенный диван. Она посмотрела вперед, на стол, на котором когда-то стоял телевизор. Интересно, смогут ли они вернуться в свой мир, если пройдут через него? Это была страшная мысль. Она была рада, что это умел только Моно, а не она. Она бы наверняка все испортила, как и всегда. В конце концов, именно благодаря Моно они вообще смогли сюда перебраться. … …Диван был мягким. Она не хотела двигаться. Так что она не стала. Она просто ждала, пока придет Уильям с молоком и чувствовала себя по-детски виноватой. Она не двигалась, но глядела на комнату, наблюдая, как тени танцуют от света машин, которые время от времени проезжали снаружи.