Еноты

Моно не мог описать, каково ходить сквозь телевизоры. Вначале это было только безобидное передвижение, способ быстрее добраться до Шестой, и хотя он не хотел его использовать, он еще не научился его бояться. Это была просто способность передвижения. Но после Башни… Моно телевизоры даже видеть не хотел. Боль и жгучее отвращение притупились со временем — временем, которое он проводил, играя с Шестой или расслабляясь с Уильямом, временем, проведенное в этом солнечном мире, где не было поедающих детей ресторанов, не было преследующих их по узким улочкам толп людей, и где единственными монстрами были те, что выходили на Хэллоуин. С тех пор прошло так много времени. И теперь он должен — обязан — снова использовать свои способности. — Я должен туда попасть. — Моно, послушай себя, — Шестая, продолжая быть голосом разума в эту дикую ночь, схватила его за руку. Теперь в её голосе слышалось отчаяние, а не просто разочарование. — Уильяма там наверняка нет! Он должен быть в участке. — Значит, туда потом и сходим. — Ты даже не доберёшься вовремя! — она резко махнула рукой. — Даже если ты побежишь сейчас, пожар к тому времени уже потушат! Давай вернемся домой. — Я не хочу, — Моно воспользовался своим самым упрямым тоном и повернулся к телевизору, чувствуя, как какое-то безымянное чувство поднимается вверх по телу. Шестая была права, он не доберется туда вовремя, если он… Если он не сделает это… К несчастью для него, Шестая была такой же проницательной, как и он, и, взглянув ему в глаза и проследив их взгляд, она побледнела еще больше, и стала похожа на призрак в свете прохода. — Нет. — Удивительно, как одно слово может содержать так много заточенных воспоминаний. — Нет, Моно. — Так будет быстрее. Быстрее, чем на машине, — это все, что ответил Моно, чувствуя, как веревка внутри его груди скручивается и натягивается все больше и больше, обжигая его грудную клетку. Он действительно собирался это сделать? Разве он не мог просто остановиться и пойти домой, как предложила Шестая? Было бы хорошо, если бы он мог. Но Моно решил. Чтобы не потерять Уильяма, не потерять эту жизнь, которую они построили… Чтобы снова не остаться одному. Ну не эгоист ли? Он заслужил быть один. Но он не мог так рисковать. — Со мной все будет в порядке, — и, кажется, в тысячный раз за ночь он сказал: — Ты не обязана идти со мной. — Моно, пожалуйста, не надо… — Шестая покачала головой, ее хватка ослабла. Моно отказывался смотреть на нее, потому что тогда он, несомненно, растерял бы всё мужество, и вместо этого предпочел смотреть на экран телевизора, не видя на самом деле ни одного из проплывающих изображений, но чувствуя, как статика окутывает его, словно слабое утешение. — Ты забыл, во что эта сила тебя превратила?! — прошипела Шестая. — Если ты снова ею воспользуешься, кто знает, что случится! — Я могу её контролировать, Шестая! — огрызнулся Моно, снова чувствуя нехарактерное разочарование. Это его сила. Он с ней справится, это легко. Причина, по которой он так её избегал, заключалась не в том, что это было тяжело или больно, а в том, что это означало бы, что его снова унесёт течением, эхом того, кем он был, кем он должен был быть. Даже сейчас, сквозь браваду и внезапный прилив адреналина, внутри него резонировал более слабый голос, говорящий ему: «Нет, стой, опасно, что, если ты снова превратишься в него, что, если ты умрешь, что если, если, если», словно нескончаемый поток страхов и сожалений. … Но этот Моно остался в прошлом. А новый Моно был сильнее, и ему хотелось бы думать, что и храбрее. У него снова появилось то, что нужно защищать. Он не слабак. — А если не сможешь? — Смогу. — Он чувствовал это. — А-А если что-то пойдет не так? — Я прослежу, чтобы не пошло. — Он должен был. И в этом мире было столько энергии, что ухватиться за одну искру было намного легче. Так легко. Смехотворно легко. Моно сильно моргнул и глубоко вдохнул. Он терял время. Пора начинать. Бззт. С легким тянущим ощущением в желудке Моно почувствовал, как камера слежения в углу потолка погасла, почернела и обмякла, словно увядшая роза. Ему никогда не нравилось ощущение того, что за ним постоянно наблюдают, а Шестая ненавидела еще больше, но он никогда не вмешивался в работу камер, опасаясь, что его как-нибудь обнаружат и накажут. Но не сегодня. — Я готов, — он сжал губы, пытаясь подавить нервозность, и сделал несколько неуверенных шагов к экрану. Вокруг никого не было. Шестая слегка задыхалась, понимая, что он имел в виду каждое слово, которое сказал, что это не была какая-то злая шутка, и еще крепче сжала пальцы вокруг его руки, цепляясь за ткань его свитера и посылая лёгкие уколы боли по коже. — Моно, Моно, перестань! Ты же… Ты не можешь… — пробормотала она, не зная, что сказать. Моно наконец обернулся, нерешительно встретившись глазами с Шестой. … …Она выглядела испуганной. За него. Шестая, которая была такой отчужденной, которая ненавидела показывать кому-либо свою слабую сторону, которая отчаянно убеждала себя, что ей все равно, хотя явно… Эта Шестая смотрела на него широко раскрытыми глазами, сжав дрожащие губы, и Моно оказался прав. Только он взглянул на нее, он почувствовал, как его решимость исчезает, сминается, как горящая бумага, скручивается и чернеет, оставляя его холодным и полным вины. — Моно, пожалуйста, — взмолилась она шепотом в последний раз. — Пожалуйста, давай просто пойдем домой. А Моно… … …Моно не мог. — …Прости, — прошептал он в ответ, чувствуя себя грязным и отвратительным. — Я должен. Шестая вздохнула, дрожа, и оцепенело отпустила его руку. Моно увеличил расстояние между ними на несколько футов. Теперь, когда Шестая разрушила его стены, нервозность, которую он чувствовал от использования силы, увеличилась в десять раз, отчего его руки стали холодными и липкими, а в груди сжалось. Но он не мог забыть пылающие языки пламени, которые показывала девушка из новостей, горящее здание, неуверенность, пришедшую с незнанием, сокрушительный страх… И еще глубже — парализующее воспоминание о прятании и бегстве, о криках и тяжелых шагах, о сгоревшей, обугленной школе и призраках детей, которые так и не выбрались. …Возможно, просто возможно, именно это и нужно Моно. Чтобы разрушить затишье, тишину между ним и его силой. Чтобы перестать бояться. — Возьми меня с собой. Требование Шестой прервало его мысли, и он уставился на нее. Мальчик не удивился, но все равно несколько пребывал в недоумении. — Шестая… — Я и так за тобой повсюду ходила, верно? — фыркнула она, сжимая кулаки. — Это… это еще ничего. Она была права. Она действительно все время ходила за ним. Через больницу и школу, через охотничью хижину и по лесу. Или… точнее было бы сказать, что он ее за собой таскал. Может, это одна из причин, почему… — Это… это не то же самое, — возразил он. — Шестая, я пройду через телевизор, а потом в огонь, и… — И что? Как будто в нашем мире на каждом шагу росли розы, — фыркнула она, и к ней снова вернулась уверенность. — Позволь мне пойти. Я не буду обузой. Она не будет, Шестая никогда не была обузой, никогда не могла быть обузой, но… это… Словно почувствовав его нежелание, девочка снова взяла его за руку и крепко сжала. Теперь он не отвертится. Моно сжал губы, видя отражение собственного упрямства в темных радужках Шестой. Она выражалась ясно. Она не сдвинется с места. Маленький мальчик сглотнул, опустив голову. — …Хорошо. Но только если ты уверена. — Уверена. — Но это будет опасно. — Я не маленький ребенок, Моно. Я справлюсь, — нетерпеливо закатила она глаза. — Теперь не будь идиотом и делай свое дело, пока нас никто не увидел. Ее пламенное поведение невольно вызвало у него ухмылку. Моно по-прежнему думал, что она должна остаться здесь, где безопасно, но она сама справлялась с ужасными вещами до и после встречи с ним, и выбралась живой, так что, возможно, все будет в порядке. А теперь самое трудное. Моно быстро сжал руку Шестой и полностью сократил расстояние между ними и устройством. Медленно он положил руку на экран, прохладный и гладкий на ощупь. Почти сразу же вокруг ладони пронеслась небольшая вспышка статического электричества, разделив изображение на две части, несмотря на то, что телевизор был новым. Моно менял его. Он призывал его. Чувствуя лёгкую дрожь в пальцах, маленький мальчик пытался найти в себе знакомое ощущение силы, тот прилив электричества, от которого волосы на его руках вставали дыбом, к которому он призывал, путешествуя в их мире. Когда он был его второй натурой. В те времена, когда это чувство не было испорчено паникой, яростью или мрачными осознаниями. Когда это было так же легко, как дышать. Словно вспышка света, неиспользованная, но готовая работать с ним, он получил отклик. Так легко. Чувство уткнулось ему в ладонь, и мальчику пришлось сдержать инстинктивные мурашки по коже, дрожь, острую боль и уколы боли, когда он вступил в контакт, и вместо этого попытаться переправить свою нервную энергию в чистую силу. Рука Шестой в ответ на его предыдущее сжатие очень помогла ему заземлиться, словно устойчивый камень в урагане искр. Экран задрожал и поддался ладони Моно, ощущаясь как поверхность озера, и мальчик медленно толкнул, думая о месте назначения. Он никогда не знал точно, как это работает, но если в том месте, куда он хотел попасть, был телевизор, он мог отправиться туда, даже не один. Ногти Шестой вонзились в его кожу, когда они вошли, а Моно инстинктивно закрыл глаза. Кружащиеся цвета, яркие и тошнотворные, напоминали ему о вещах, которые он предпочел бы забыть, какими бы скоротечными они ни были. Он не хотел видеть что-то странное или дурное, вроде очертания высокого человека, вроде вырезанного из дерева глаза, вроде внушительной двери, которая была и откровением, и тюрьмой одновременно. В его желудке образовалась дыра, он ощутил парение, затем что-то тяжелое обвилось вокруг них, словно гравитация, но не совсем, и потянуло их вниз, вниз, вниз. Он со всей силы сжал пальцы Шестой. У них обоих наверняка останутся синяки, когда все это закончится, но он не мог потерять ее здесь. Он не знал, что произойдет, если кто-то потеряется внутри телевизора, и не хотел выяснять. Именно тогда, словно время растянулось на сто миллионов лет или всего на несколько миллисекунд, Моно почувствовал, как его тело вздрогнуло и покатилось по кафельному полу. Вот тогда-то он и понял, что они прибыли. . . . Открыв глаза, Моно первым делом заметил тишину. Совершенно неожиданно оказалось, что в здании, в котором они находились, царила мертвая тишина, и его запутавшаяся, кружащаяся голова едва могла сообразить, что огонь, который он видел в новостях, наверняка ещё до них не дошёл, прежде чем он согнулся пополам и совершенно неизящно заблевал весь пол. Шестая издала испуганный звук с оттенком отвращения и отступила на два шага от него и лужи вонючих отходов, прежде чем оглядеться, чтобы убедиться, что к ним никто не подкрался. — …Т-Ты в порядке? — спросил Моно, когда снова смог говорить, и его голос эхом разнесся по воздуху. Странный знак. Боясь, что он слишком громкий, он сразу же понизил голос, как раз на старом, едва слышном шепоте, которым он привык говорить. — Это я тебя должна спрашивать, — прошептала Шестая в ответ, глядя на него и на грязный пол со сморщенным лицом. — Ты же сказал, что справишься. — И я справился, — ответил Моно, возможно, слишком быстро. — Просто… голова закружилась. — Ага, — Шестая приподняла бровь, явно не веря его печальной попытке солгать, но отпустила его и снова осмотрелась. — Ну, и что теперь? Моно поднял голову. Они находились в помещении, похожем на классную комнату. Полированные и какие-то маленькие столы были соединены со стульями тускловато-голубого цвета. Наполовину вычищенные плитки образовывали узор, который прерывался только там, где пол переходил в стены, сделанные из кирпичей и покрытые плакатами и бумагами с рисунками, которые читать было трудновато, за исключением нескольких простых слов о правилах и что-то там о планете. В передней части комнаты стоял учительский стол, на котором лежала большая папка, а на самом краю валялись несколько фломастеров, и еще парочка лежали на полу. Доска была вовсе не черной и не темно-зеленой, а совершенно белой, заполненной рисунками и буквами, которые Моно узнавал, но не мог понять, в каком они выставлены порядке. Над ней на проводах и непонятных конструкциях свисал большой телевизор. Хм. Так вот почему приземление было таким жестким. По бокам классной комнаты покоилось несколько окон, но из-за дыма ничего не было видно, кроме нескольких ярких огней, красных и синих, которые мигали и резали его глаза, и слабого стрекотания, кажется, целой толпы людей. — А теперь… э-э, теперь мы идём искать Уильяма, — Моно сглотнул, чувствуя горькую желчь. — Если он вообще здесь, — фыркнула Шестая. — Если нет, пообещай, что отправимся в участок. — …Хорошо, — сдался Моно и встал на дрожащие ноги. Их самопровозглашенные поиски поначалу шли вполне нормально. Они осмотрели школу — потому что это была школа, верно? Уж слишком окружение было знакомое, несмотря на очевидные различия. Дети входили в классы и обратно, не желая звать своего взрослого по имени, даже если это облегчило бы задачу. Шестая поглядывала на разбросанные сумки, бутылки с водой, тетради и другие безделушки, оставленные учениками. По крайней мере, шкафчики были маленькими и вполне удобно расположенными. Авось не обрушатся на них. — Моно? — Шестая внезапно нарушила тишину, ее глаза слабо светились в мерцающем свете школы. — Хм? — А где все? Моно остановился. Школа была пустой, да, но в этом не было ничего нового. — Что ты имеешь в виду? — спросил он. — Типа… они оставили все свои вещи. Зачем? — Может, они выбежали наружу, спасаясь от монстров, — предположил Моно, не понимая, почему Шестая так взволнована. Маленькая девочка остановилась как вкопанная. — Значит… здесь никого нет? Тут только мы? «И, может быть, Уильям», — подумал Моно, но все равно кивнул в недоумении. — Ты уверена? — Почти. А что? Ты… ты что-то видела? — Внезапно занервничав, Моно быстро огляделся и придвинулся ближе к Шестой, как для себя, так и для нее. Его подруга нахмурилась. — У меня просто… предчувствие, — она сделала паузу. Моно попытался не дышать слишком тяжело. — Не знаю почему, но… — Что? Шестая посмотрела на него непроницаемым взглядом, ее беспокойство выдавалось только слегка трясущимися пальцами. Моно почувствовал, что скользит по краю пропасти, когда она медленно наклонилась ближе. Моно тоже напряженно наклонился. Следующие слова Шестой, прошептанные, а не произнесенные, все еще казались ему беззвучными взрывами. «За нами кто-то следит». . . . Уильям чуть не расплакался от облегчения, когда голос из его Р-25 сообщил, что виновный наконец попался. Наконец-то эта ужасная ситуация с заложниками разрешится, и он сможет отправиться прямо домой — к черту документы — к своим детям. Боже, дети. «Они наверняка так перепугались», — подумал он, и у него закружилась голова от беспокойства. Мужчина принялся искать выходы из горящего здания и, спустившись на один лестничный пролет, обнаружил, что огонь, возникший по углам, причем совершенно незаметно, довольно широко распространился по коридорам. Уильям закашлялся и, как мог, прикрыл рот и нос предплечьем, но это оказалось довольно тяжело. Он воспользовался бы тканью своей рубашки, да только был запихнут в пуленепробиваемый жилет. Их преступник, стрелок с суицидальными идеациями, немножечко психанул, когда полиция вызвала подкрепление, и пустил несколько пуль в воздух. Этого было достаточно, чтобы они поняли, что их парень намного опаснее, чем они думали изначально. Насколько Уильям знал, никаких четких требований не выдвигалось, только какие-то безумные крики о жене и разводе — возможно, это была одна из учительниц в школе. Мужик был просто психически неуравновешенным. Единственным утешением Уильяма, полуистерической мыслью, звучащей на повторе, было: «Эй, по крайней мере, никто не погиб». Пока что. Мужчина поморщился. Несколько учеников получили ранения, но он не увидел, достаточно ли серьезны их раны, чтобы представлять угрозу для жизни. Насколько Уильям знал, жертв не было, и он надеялся, что так и останется. Однако сейчас он в основном просто следил за тем, чтобы все благополучно эвакуировались. Он надеялся, что весь ущерб останется поверхностным, и что отделаются они только травмированными подростками и учителями. Он знал, что думает как бездушный ублюдок, но с его точки зрения, уж лучше жить и преодолеть эту травму, чем… ну, умереть. Лучше бы это никогда не случалось, лучше бы это был очередной школьный день, чтобы родители не мучились от беспокойства, чтобы детям не было больно, чтобы учителя не плакали. Но желание этого не стирало того факта, что это уже произошло. Короче, все эти представления о шоке и травмах — неизбежно, как и большинство вещей в наши дни, — снова привели его мысли к детям. Вечер сегодня выдался — ну просто отстой. Неожиданный телефонный звонок, непредвиденная ситуация и единственный человек, который мог посидеть с его детьми, оказался одним из первых, кого вызвали на место происшествия — и Стеф тоже усердно работала. Повезло, ничего не скажешь. Придется Уильяму загладить свою вину перед ними, когда он вернется домой. Может быть, попросить отпускные. Да, это было бы неплохо. — Уилл, мы идём, — донесся из рации голос одного из его коллег. — Все чисто? — Подтверждаю. Я уже в пути. — Принято. Вздохнув, мужчина развернулся и побежал к одному из выходов, следуя за своими напарниками, которые выбегали в другую дверь. Он надеялся, что всё закончится относительно скоро, и пожарные, как только прибудут, всё потушат. Но ничего в жизни не бывает так просто. Как только он увидел дверь… БАБАХ! Звук выстрела эхом разнесся по залам, инстинктивно заставив его встать в боевую стойку, а руку потянуться к его служебному оружию и зависнуть там. Кто… неужели еще один преступник? Значит, у их виновного есть сообщник? Они исключили это, так как улики указывали на шоу одного актера, но если здесь есть кто-то еще, вооруженный и враждебный, тогда… Стоп. Зачем гипотетическому подозреваемому вообще стрелять из пистолета? Здание горит, от выстрелов оно только быстрее обвалится, потому что конструкция была очень неустойчивой, и там никого не было, когда он с остальными в проверял. Так в чем же дело…? Если только… если здесь еще кто-нибудь не остался. Уильям стиснул зубы и поспешно схватил свой Р-25, готовый сообщить о внезапном изменении ситуации. Звуки доносились не очень далеко, но Уильям может просто броситься туда вслепую и потенциально ухудшить ситуацию, а не улучшить ее. Если человек достаточно расстроен, чтобы не обращать внимания на шатающуюся крышу школы над ним, тогда все может очень быстро полететь под откос. Приняв решение за долю секунды, Уильям помчался в сторону суматохи, краем уха услышав, как парень выкрикивает какие-то очень красочные ругательства, среди которых он разобрал слова «маленькие ублюдки». Это лишь сильнее его обеспокоило. Если тут ещё остались дети… Однако, проходя через пустой класс, Уильям остановился как вкопанный, когда услышал резкий, статический звук, напоминающий включение старого, изношенного радио. Как бы он ни был насторожен, его голова тут же повернулась к шуму. Дверь была широко открыта после поспешного побега, который ученики были вынуждены совершить, и Уильям увидел телевизор, подвешенный над доской, мерцающий синим и белым, словно старый двигатель перезапускался — вот только он не должен был этого делать, потому что, насколько Уильям знал, огонь затронул все устройства в школе. Может быть, повреждения не так уж велики? Как бы то ни было, угроза взрыва телевизора была как никогда высока, поэтому он приготовился продолжать бежать, но снова остановился, увидев нечто… Нечто… Это было не… Мозг Уильяма изо всех сил пытался осмыслить картину перед ним. На экране телевизора формировалась черная расплывчатая фигура, подозрительно похожая на руку. Очень маленькую руку. Вот только смыслом тут и не пахло. Не имело смысла видеть пять пальцев идеальной формы, не имело смысла, что они упираются в экран, да вообще рука, высовывающаяся из проклятого телевизора, не имела смысла. У Уильяма галлюцинации. Он надышался дымом. А иначе как ещё объяснить… Объяснений не нашлось, когда из телевизора появились две непонятные фигуры, словно в какой-то искаженной версии фильма «Звонок», и упали на пол, ударившись о кафель с стонами боли. Ситуация обрела малую, крошечную, ничтожную толику смысла, когда… Они… «Какого черта вообще происходит?!» Словно все электрические импульсы в мозгу Уильяма немедленно прекратились, как только его глаза осознали, кого именно он видит. Две пары радужных оболочек, одна коричневая, другая черная, смотрели на него широко раскрытыми глазами и были так же шокированы, как и он сам. Какое-то время они просто стояли, словно в неудачно рассчитанной комедийной шутке. Уильям несколько раз моргнул, пытаясь понять ситуацию, а Моно и Шестая — потому что это были Моно и Шестая, что?! — выглядели так, будто нашли потерянный город Атлантиду. Словно двадцать лет спустя, Уильям вырвался из этого состояния, словно вынырнув из ледяного озера, и прыгнул вперед, опустился на колени и схватил двух детей за руки. Твердые на ощупь. Настоящие. Они здесь. Почему они здесь?! — Вы что здесь делаете?! — рявкнул он, даже не заботясь о том, что громкость его полного паники голоса заставила их обоих вздрогнуть, потому что каждый нерв в его теле был охвачен вновь обретенным страхом. Уильям ни разу за свою жизнь не думал, что чувствовать такой ужас вообще возможно. Этот висцеральный, режущий страх, грозивший разорвать его сердце, словно расплавленная лава и осколки льда одновременно, желание накричать на них, трясти их до тех пор, пока они не поймут, какую большую ошибку они совершили, что они в опасности, и если бы с ними что-нибудь случилось, он бы никогда себе этого не простил, никогда! Но это была реальность, и его дети каким-то образом оказались здесь, неважно, как, неважно, что сквозь телевизор ходить невозможно, потому что их окружало горящее здание, по которому бегал активный стрелок, и их могли убить, о Боже… Шестая открыла рот, но Уильям оборвал ее прежде, чем она успела попытаться объяснить. — Нужно вытащить вас отсюда. Сейчас же. Пошли. — Когда он убедился, что с ними все в порядке, навязчиво проверив и перепроверив, есть ли следы или кровь, он снова встал. В тот момент Уильям забыл про рацию, забыл про протокол, забыл про коды и меры предосторожности, что он должен сообщать своим партнерам и все, что он должен соблюдать, все это не имело значения. В его мыслях не оставалось ничего, кроме цели защитить своих детей, доставить их в безопасное место, а затем наорать на них за то, что они такие глупцы, и уже потом закутать их в одеяла и никогда больше не выпускать из виду. Используя силу, о имении которой он не знал, он прижал их обоих к груди, по ребенку в каждой руке. Их небольшой размер облегчал задачу, а затем они понеслись, как пуля — ох, плохой выбор слов — через здание, которое явно решило, что воссоединение его с детьми будет последним испытанием его быстро разрушающейся структуры, потому что вокруг них начали опадать её куски, пылающие обломки и арматура, а одна лампа свалилась с потолка и осыпала их троих осколками. Моно испуганно взвизгнул, но этого хватило, чтобы ноги Уильяма еще больше наполнились энергией и, не обращая внимания на жжение в легких, он чуть ли не полетел по коридорам. А потом… А потом. К ним присоединилась еще пара шагов. «Твою же мачеху. К черту все». Похоже, второй стрелок наконец осознал свое затруднительное положение и тоже решил бежать. Все это хорошо, но то, что он бежал за ними, было совсем не идеально. Однако Уильям не мог позволить себе остановиться, ведь его руки были заняты драгоценным грузом. Лучшее, что он мог сделать, это убраться как можно быстрее и позволить парням разобраться с ним, как только он тоже сбежит. Все шло хорошо в течение нескольких важных секунд, по крайней мере, до тех пор, пока дверь не оказалась практически в пределах их досягаемости, а затем в быстрой последовательности произошло несколько вещей. Шестая вытянула шею, чтобы посмотреть на стрелка, раздался звук взвода курка пистолета, и Уильям едва успел попытаться пригнуться. Его грудь наполнилась паникой, прежде чем Шестая издала сердитый, почти что животный вопль и всему его телу показалось, что его внезапно окунули в ледяную воду, его зрение почернело на две дезориентирующие секунды и он ощутил невесомое ощущение спуска с абсолютно безумных американских горок. Мужчине показалось, что его душа покинула его тело. Опираясь о стены от внезапного ощущения и не обращая внимания на громкий треск, раздавшийся всего в нескольких шагах позади него, Уильям ударился плечом об угол дверного косяка и, спотыкаясь, наконец-то выбежал из здания, и, сделав глоток холодного, благословенно свежего воздуха, отчаянно попытаться восстановить равновесие, чудом держась на ногах. Чего нельзя было сказать о стрелке, который, видимо, споткнулся и упал — и не поднимался. Его рука обмякла и все еще сжимала пистолет. Через несколько секунд их окружили партнеры Уильяма и пара медиков, которые бросились к ним, увидев, что осталось еще двое детей, которых нужно проверить. Чувствуя, что его тошнит, да ещё и странно голова кружится, Уильям опустился на колени — скорее, его колени подогнулись — и, опустив своих детей, положил дрожащие руки на их щеки. Они выглядели испуганными и нервными, и были покрыты сажей. От Моно слабо пахло рвотой, а Шестая выглядела белой, как лист бумаги, но они были невредимы и живы. Они были невредимы и живы. (https://www.instagram.com/p/CYrqva8Ow38/) Облегчение было таким беспрецедентным, что Уильям был готов расплакаться. — Вы в порядке? — спросил Уильям, потому что важно было только это. — Вы в порядке? Они кивнули почти автоматически. Уильям коротко выдохнул, его грудь слегка покалывало. Он крепко обнял их обоих, пахнущих дымом, дрожащих и холодных. — Я так рад, — выдохнул он, измученный. — Я так, так рад, что вы в порядке, слава Богу. Никогда больше так не делайте. Он сидел так сколько мог, не желая их снова отпускать. Только вот окружение… …Окружение что-то становилось размытым. Уильям едва успел оторваться от детей, поднять голову, и поглядеть в встревоженные глаза Стеф и — о, когда это она тут оказалась? — прежде чем внезапно вспомнить, что, точно, удушье дымом никто не отменял… . . . …Он рухнул на тротуар.