Еноты

Когда унизительная и неудобная поездка закончилась, Шестая чуть ли не вывалилась из машины. Больница казалась еще более устрашающей, чем в прошлый раз. Она нависала над ними среди черноты ночи, но освещенная этим вызывающим головную боль ярким светом. Стефани держала руки на их спинах, осторожно ведя их сквозь море людей, даже когда они теряли из виду Уильяма. Шестая не хотела это признавать, но тяжесть женской руки заземляла ее. Похоже, они не так уж и одиноки в этом. После того, как им сказали, что у Уильяма нужно еще что-то там проверить, они молча сели на скамейку перед дверью. Шестая никогда еще не ненавидела больницы так сильно, как сейчас. Даже больше, чем больницу из их мира, с этим уродливым доктором, ползающим по потолку. В этой больнице была другая жуткость. Тут было полно людей, и все же они страдали, или болели, или ждали новостей от своих друзей или взрослых, как и они сами. Шанс пятьдесят на пятьдесят, что ты придешь и услышишь, что с твоим другом все в порядке, или, как вон та семья, сбившаяся в кучу перед соседней комнатой, узнаешь, что ничего нельзя сделать. Шестая перестала смотреть после того, как старуха упала на колени и расплакалась. Она надеялась, что в случае с Уильямом их судьба окажется иной. — …Вы не голодные? — спросила Стефани, явно пытаясь отвлечь их от мрачной атмосферы. Моно покачал головой, глядя в пол. Шестая тоже не была голодна. И наверняка не будет еще долго. В конце концов, она только что съела душу монстра. Это было все равно что слопать пять гигантских плиток шоколада подряд. Ей казалось, что она может вечно бодрствовать и бегать часами, и ей не нужно есть, пока эта искра не погаснет. …Это раздражало. Если уж она теперь такая бдительная и бодрствует, то у нее не остается другого выбора, кроме как сосредоточиться на вещах, которые она хотела только игнорировать. Шестая сжала губы и взглянула на Стефани. …Почему бы и нет. — Пойди съешь что-нибудь, — пробормотала она. То, что они не хотели есть, не означало, что женщина тоже должна голодать. Стефани удивилась ее словам, прежде чем выражение ее лица растаяло в мягкой улыбке. — Я в порядке. Сейчас мне нужен большой черный кофе, но он подождет, — заверила она. Шестая хмыкнула. — Уильям тоже любит кофе. Но он добавляет в него немного сладкого. — Сахар? — Угу. — Кто бы сомневался, — Стефани ласково усмехнулась, качая головой. — Он никогда не любил черный кофе. … …Шестая не очень умела поддерживать разговоры, если вы это еще не заметили. В любом случае, ее попытка смогла поднять им настроение, пусть и ненамного. Шестая рассеянно потерла нос. Точно. Если Уильям любит кофе, они должны приготовить его, когда он проснется. Потому что он проснется. Что он там еще любит? Он любит кроликов. Может, принести сюда ихнего? Или им не разрешат? Тут везде присутствует дурацкое правило, что нельзя пускать животных в определенные места. Глупость какая. Что еще? Э… он любит апельсиновый торт, верно? Однажды они съели по кусочку в месте под названием «кофейня». Уильям попросил добавку. … Как же удручающе думать, что это все, что она знала. Шестая сжала кулаки. Удручающе и жалко. Уильям всегда прилагал такие усилия, чтобы понять их, он их так хорошо знал, а у неё есть только это? Какая же Шестая жалкая. — Прошу прощения? Довольно забавно, как они втроем одновременно подняли головы. У доктора были довольно незапоминающееся лицо и скучный белый халат, но Шестой было на него плевать, ее больше заботило то, что он хотел сказать. — Вы члены семьи Уильяма Аллена? — Я его коллега. Мы практически лучшие друзья, — пояснила Стефани. — А это его дети. Шестая подняла бровь. Она не знала, действительно ли Стефани лучшая подруга Уильяма, но если она приукрашивала статус, чтобы получить больше информации, она ни в чем ее не винила. Шестая сделала бы то же самое. — Понятно, — улыбнулся доктор. — Что ж, с радостью сообщаю вам, что с мистером Алленом все будет в порядке. Казалось, мир замолчал и взорвался одновременно. Шестая знала, что с ним все будет в порядке, она верила в него, потому что Шестая никогда не пускала в свою команду слабых, а Уильям слабым не был, но услышав это от человека, который специально существовал, чтобы лечить других людей… Она почувствовала… облегчение, так сказать. Стефани и Моно тоже расслабились, их напряженные плечи опустились. — Вот только он конкретно надышался дымом, так что он полежит здесь пару дней. Когда он проснется, мы должным образом оценим состояние его легких. Затем доктор повернулся к детям и убрал профессиональный тон, а его следующие слова прозвучали как-то еще мягче. — В остальном он нигде не пострадал. Ему просто нужно отдохнуть, и будет как огурчик. — Спасибо, — прошептала Стефани, ее напряженное лицо смягчилось. — Нам можно к нему? Шестая и Моно воспрянули духом и повернулись к доктору с широко распахнутыми глазами, полными ожидания. — Конечно. Вам сюда. Шестой не пришлось было повторять дважды. Она помчалась к палате, чуть не сбив при этом доктора, и распахнула дверь. А вот и он. … …Если бы Шестая не знала, она бы сказала, что он просто спит. Если бы не его грязное лицо и слишком неподвижное тело, она могла бы притвориться, что он просто видит сны в своей комнате, дома. И вдруг ноги Шестой перестали двигаться. Она услышала прерывистое дыхание Моно рядом с собой, но не оглянулась. Она хотела подойти ближе, но… Она снова почувствовала руку на плече. Стефани. — Все нормально. Почему-то Шестая с легкостью ей поверила. — Пойдем вместе. Ее спокойный тон помог Шестой расслабиться. Если Стефани больше не волнуется… значит, все будет в порядке? Женщина осторожно подвела их к больничной койке Уильяма, а доктор ушел, закрыв дверь с тихим щелчком, чтобы они могли побыть наедине. Стефани заговорила первой. — Привет, Уилл. Мы вот пришли повидаться с тобой. Шестая посмотрела на нее в замешательстве. — Что ты делаешь? — А по мне не видно? — Знакомая язвительность Стефани снова дала о себе знать, и, как ни странно, Шестая была этому рада. Почему-то изможденное и усталое выражение лица женщины не подходило маленькой девочке. А это было больше похоже на нее. — Он тебя не услышит. Он спит, — возразила она, закатив глаза. Стефани хмыкнула и села на один из стульев с каждой стороны кровати Уильяма, и похлопала по пространству рядом с собой, отодвигаясь в сторону. Шестая нахмурилась, но все же взабралась. Моно запрыгнул на другой стул. — Знаете, говорят, что со спящими людьми разговаривать полезно, — сказала женщина. — Что они все равно вас слышат, и чувствуют ваше прикосновение. Словно подтверждая свою точку зрения, Стефани быстро сжала руку Уильяма и отпустила. Шестая поджала губы. Глупость какая. Человек без сознания ничего не слышит. Это все равно что быть мертвым. Единственная разница заключалась в том, что грудь Уильяма все еще поднималась и опускалась, поднималась и опускалась в постоянном ритме. Ее темные глаза бессознательно следили за движением. — …Ну? — Что ну? — Вы ничего не собираетесь сказать? — подсказала Стефани, глядя на Моно и на нее. — Он меня не услышит, — пробормотала Шестая. Моно тоже не проявил желания говорить. Но… … Что, если Стефани права? Что, если их слова дойдут до него? Что, если их взрослый как-то услышит их, где бы он ни был? Поможет ли это разбудить его быстрее? Шестая резко вздохнула и, боясь смутиться, если подумает об этом еще, взяла Уильяма за руку. Ее рука была недостаточно большой, чтобы даже покрыть одну руку взрослого, поэтому она просто сомкнула пальцы вокруг трех пальцев Уильяма и сжала их, как вот Стефани. … Что теперь? Что… что она должна сказать? У Шестой не было идей, несмотря на все ее мысли ранее. Она думала, что закричит, потом извинится, потом расскажет обо всем, что скрывала раньше, спросит его о телевизоре, спросит, ненавидит ли он их сейчас, уже зная ответ, но все еще нуждаясь в том, чтобы услышать его, чтобы чувствовать, что все это взаправду. Но в этот момент все слова вылетели из её уст. — Все в порядке, — сказала Стефани. Шестая почувствовала ее тепло сзади, рядом со спиной, потому что они сидели на одном стуле. Она также чувствовала, как ее энергия слабо пульсирует, словно дополнительное сердцебиение, невидимое для всех, кроме нее. В конце концов, она хотела сказать только одно. — …Просыпайся скорее, — пробормотала она, желая, чтобы Уильям действительно мог ее слышать. Моно, увидев, что она взяла Уильяма за руку, схватил и другую, затем открыл и закрыл рот, словно не мог подобрать слов. Однако Шестая понимала, что он чувствует, поэтому дала ему время подумать. Однако, в конце концов, он ничего не сказал, а просто уставился на руку Уильяма, время от времени поглядывая на лицо Шестой. Наконец его глаза переместились на Стефани, и тогда его взгляд метнулся в сторону. Все трое простояли так несколько секунд, прежде чем женщина вздохнула и осторожно встала, стараясь не наткнуться на Шестую. — …Я все-таки пойду куплю кофе. Вы что-нибудь хотите? — спросила она, несмотря на то, что знала ответ. Они покачали головами и проследили, как она выходит из комнаты. … Но Шестая знала, почему она ушла. Стефани, должно быть, заметила, что ее присутствие нежелательно, учитывая очевидное поведение Моно. — Выкладывай, — сказала она, скрестив руки на груди. Ее рука казалась пустой после руки Уильяма, которая всегда была такой теплой, но она стерпела. Моно вздрогнул, широко распахнутые глаза уставились на нее. Он думал, что она не заметила? Идиот. — Ч-что? — Ты хочешь что-то сказать. Так скажи. Тишина. Шестая нервничала. Она невольно догадывалась, о чем хотел её спросить друг, о чем поговорить. Моно сжал губы. — …Ты уже знаешь, о чем я спрошу, — прошептал он. Шестая зыркнула еще сильнее, и ее кулаки слегка затряслись. — Ска. Жи, — повторила она. Моно вздохнул через нос. — …Ты убила того монстра. Выражение лица Шестой напряглось. — Ага. — Ты съела его душу. Маленькая девочка вздрогнула. — …Да. Она знала, что Моно тяготил не сам акт. Как бы ужасно это ни было признавать, никому из них не было дела до мертвого монстра. Она знала настоящую причину, по которой он спрашивал. — Как? Шесть вдохов и выдохов, как их учил Уильям. Вдох-выдох и обратно. Ее сердце быстро и больно билось о рёбра, но это не было невыносимо. Пока. — …Я… я не знаю, — пробормотала она. — Наверно, у меня тоже есть силы. На стене над ними тикали простенькие часы, отсчитывающие секунды, отсчитывающие каждое мгновение, пока они не разговаривали. Глаза Моно взглянули на нее с непроницаемым выражением, прежде чем он крепче сжал руку Уильяма. — …И ты можешь… поедать ею души людей? Шестая сглотнула. — Наверное, — заставила она себя сказать, лишь бы заполнить удушающую тишину, сломать внезапно возникшую стену между ней и ее лучшим другом. — Когда я была в Утробе, я… я использовала её. Или… ну, точнее, она использовала меня. Эта сила определенно не была контролируемой. Не как сила Моно. Ее просто дергало в том направлении, в каком требовал голод, как тряпичную куклу. Она ненавидела это, но остановить не могла. Поначалу всё было нормально, она просто жевала кусочки черствого хлеба и сыра, но… Крысы, шерсть и кровь, стекающая по подбородку, писк боли и куски мяса…

Мягкая плоть, бурлящая горячая кровь, другие белые существа уносят ноги, убегают…

Убегают от нее…

Она прижала её за холодную шею, вонзила зубы в кость, в чистую энергию… Шестая вздрогнула и снова взяла Уильяма за руку. Теплая. Теплая, теплая, теплая. Глаза Моно не отрывались от ее лица, как будто он препарировал ее. Занервничав, Шестая бросилась защищаться. — И-и всё! Она просто заставляла меня есть всякую всячину, и всё! — Ты съела монстра в Утробе? Шестая вздрогнула. — К-которого…? — В каждом месте был монстр, который им управлял, — объяснил Моно каким-то ровным голосом. — Помнишь? В больнице доктор, а… — …а в школе учительница, — закончила Шестая, неоднократно моргая, глядя на белые, безупречные простыни. — Что это был за монстр? — Э… я не знаю. Мы называли ее Леди, — пожала плечами Шестая, нерешительно вспоминая внешний вид монстра. — Женщина в маске и в платье… или, наверное, в кимоно? Не знаю. Она любила причесываться. И зеркал у нее тоже было много. Она вспомнила, как думала о том, что скрывается за маской. Очевидно, это должно быть ужасающее, изуродованное чудовищное лицо. Ведь она была одной из них. Худшей из всех. И если все ее зеркала разбить, значит… — …Она была уродливой, — прошептала она. Моно взглянул на простыни, потом на все еще тикающие часы, потом снова на нее. — …Когда? — Хм? — Когда ты… я имею в виду, когда начался голод? В Утробе или…? — спросил Моно тихим голосом. Шестая задумалась. Когда она начала чувствовать этот голод? … Что ж, время, которое она могла наиболее ясно вспомнить, было… — Думаю, когда я у-ушла, — сказала она, немного запнувшись на слове. Было все еще больно говорить о том, что она сделала, даже если она перестала себя этим мучить. — То есть, из Башни. Когда я только вышла из телевизора, я помню… у меня в животе урчало. Она застенчиво коснулась своего живота, наполовину ожидая услышать, как он урчит, как всегда. Но тот не издал ни звука. В конце концов, голод Шестой был на какое-то время утолен. Тишина. Часы тикали. Шестая рискнула взглянуть на лицо Моно. Она ему противна? Он думал о том, как она вгрызалась во всех этих людей? Он боялся? Конечно, она знала Моно и знала, какой он, но тем не менее ее страхи были слишком реальны, чтобы просто так их игнорировать. Пальцы Моно сжались на руке Уильяма, почти до дрожи. Его взгляд дрожал, когда он заставлял себя ровно дышать. Шестая сглотнула. Не слишком ли его шокировало ее объяснение? Может, ей все-таки скрывать свои способности? Шестая смотрела на движущиеся стрелки часов, пытаясь считать минуты так, как их учил Уильям, лишь не смотреть на выражение лица Моно. В полной тишине, если не считать тиканья, она ждала. Когда длинная стрелка на часах достигла девяти (неужели они пробыли здесь всего пять минут? Ей казалось, что столетия), Моно вдруг спрыгнул со стула, резко и поспешно. Его грудь вздымалась и опускалась, и он отошел от кровати, очевидно собираясь выйти из комнаты. Шестая в шоке наблюдала, прежде чем тоже спрыгнуть и окликнуть его. — Эй! Ты куда это?! — закричала она и возненавидела то, как надломился ее голос при этой фразе. Как только этот шок пришел, он исчез, сменившись горячей бурлящей лавой, гневом, но не совсем. Она смотрела вперемешку со страхом, как Моно схватился за ручку двери. — Ты что, меня теперь ненавидишь?! — спросила она с болью в горле. Дыши. Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох… Моно остановился. Медленно, слишком медленно он повернулся и посмотрел на нее. Если бы Шестая потрудилась присмотреться, то увидела бы, как побелели костяшки его пальцев, а глаза блестят от непролитых слез. — …Ты ненавидишь меня? — повторила она уже тише, ее челка пощекотала щеки, когда она опустила голову. Но, стиснув зубы, она продолжила. — Это потому, что я убила тех монстров? Ты их тоже убивал! Какая разница?! — Шестая… — начал Моно, его голос был не более чем тихим вздохом. — Это потому, что я тебе не сказала? Потому что я это скрывала? Н-ну… ты… ты тоже что-то скрываешь… я не… — Шестая запнулась. — Мне жаль, ладно?! Прости, что не сказала, я просто думала…! Действительно, что она думала? Это была одна из тех вещей, о которых они не говорили. Одна из тех вещей, которая неизбежно приводила разговор к инциденту, который они и на пушечный выстрел не хотели подпускать. Но, глядя на молчаливого и бледного Моно, она подумала, что, возможно, им стоило постараться сильнее. Потому что, несмотря на то, что они были лучшими друзьями, между ними многое осталось несказанным. Уильям сказал, что им следует поговорить. Он часто любил повторять фразу «общение — это ключ», но Шестая никак не могла её понять. Ключ к чему? К ее сердцу? К голове Моно? К их отношениям? Что именно открывает этот ключ? Она вообще хотела знать? Не лучше ли просто… забыть и двигаться дальше? Моно сказал, что простил ее, верно? Теперь оставалось только поговорить. Но горло Шестой отказалось работать. Уильям бы знал, что сказать. Он бы знал, что делать. Но его сейчас здесь не было. Если Моно ненавидит ее… если Моно действительно считает ее отвратительной, он не имеет права поговорить. Он сделал больше, чем она. Он убил много монстров, много раз оставлял ее одну. Она могла бы перечислить сотни мелочей, которые ей в нем не нравились, и конечный результат остался бы таким же: Моно не имел права ненавидеть ее, когда сам был такой же. Но… но… То, что Моно ее ненавидит… — Шестая, — чуть громче позвал Моно. Она взглянула на него. — Я не ненавижу тебя, — сказал он. Шестая выпрямилась. Что? — Я не… я не злюсь на тебя. Я не злюсь, — повторил Моно, быстро моргая. — Правда. Шестая сглотнула, а Моно продолжал говорить. — Если честно, я… — он рассмеялся. Это был тихий, сломленный смешок. — Я думал, ты будешь ненавидеть меня. Маленькая девочка недоверчиво хохотнула. — Что? Зачем мне…? — Это мои слова, — теперь улыбнулся Моно. Криво и незаметно, но все же. Если раньше Шестая чувствовала, что блуждает, то теперь казалось, что она, наконец, снова нашла правильную точку опоры. — Это ведь из-за меня… — его голос сорвался, и ему пришлось начать заново. — Все это произошло. Потому что… потому что я думал… — Моно, прекрати, — потребовала Шестая. — Ты ни в чем не виноват. Моно ничего не ответил. Но Шестая была права. Он ни в чем не виноват. Шестая была сердита, да. Еще сердита, немного. Потому что это правда, что именно Моно настоял на том, чтобы уйти, настоял на том, что Уильяму грозит какая-то опасность, и она много раз злилась на него, была готова схватить его за плечи и трясти до тех пор, пока до его тупого мозга не дойдет, что Шестая не позволит этой жизни пойти насмарку. Но… В конце концов, разве он не оказался прав? Уильям мог погибнуть в пожаре или его мог застрелить монстр. Насколько велика была вероятность того, что с ним все будет в порядке и он вернется домой с подарком-извинением и улыбкой, настолько же была и вероятность того, что он вообще никогда не вернется. Шестая была сердита, да. Но она ещё и устала. Устала волноваться и устала чувствовать, что ей хочется кричать своему другу «я же говорила», одновременно лупя его по глупой голове. Все, что оставалось теперь, это тлеющие угли усталости и глубокое желание снова увидеть своего взрослого бодрствующим и здоровым. И неважно, что это может повлечь за собой. Но она знала, что почувствует Моно. Из-за того, что он иногда был таким идиотом, он мгновенно брал все плохое, что случалось, на свои плечи. И делал это своей ошибкой. А вот это вот? Выражение его лица подтвердило ее подозрения. — Шестая… — Нет. Заткнись, — перебила она. — Ну поступил ты глупо, велика беда. Мы все делаем глупости. Но я не… я не хочу ссориться из-за этого. Я… не хочу, чтобы мы были такими, Моно. «Я хочу, чтобы эта стена исчезла», — хотела она сказать. Карие глаза Моно блестели от слез. — …Но если бы я не… — Вот что ты нокаешь? Нет смысла гадать, что могло случиться. Разве мы когда-нибудь делали это в старом мире? — чем больше она говорила, тем больше укреплялся ее дух. — Что сделано, то сделано, и никто не может это изменить. Уильям жив, мы живы, и это хорошо, верно? —… — Так что… Так что не думай, что во всем виноват ты, ладно? — закончила она, ожидая, что сделает Моно. Он стоял неподвижно в той же позе: голова опущена, а челка скрывает выражение лица. — …Хорошо. Шестая моргнула. — Хорошо? — Да. Хорошо, — сказал Моно и снова посмотрел на нее. Его глаза все еще были немного влажными, но он улыбался. Этой своей маленькой улыбкой. Шестая расслабилась. — Значит, теперь ты перестанешь себя винить? — Угу. — Теперь перестанешь быть дурбейлом? Улыбка Моно стала шире. — …Ага. — Хорошо, — кивнула Шестая. И снова воцарилась эта чудесная неловкая тишина. — Итак, э… ты все еще уходишь? Выражение лица Моно дрогнуло всего на миллисекунду. — Я… я просто хотел пойти поискать Стефани, — сказал он. — Я немного устал. Я хочу домой. — И не говори, — согласилась Шестая и встала рядом с ним, бросив последний взгляд на лежащее тело Уильяма. Она хотела остаться еще ненадолго, но люди в бессознательном состоянии не доставляли ей никаких развлечений. Ей скоро надоест. Моно открыл дверь и столкнулся лицом к лицу с двумя мужчинами, одетыми в знакомую форму, которую всегда носил Уильям. Оба вздрогнули, и Шестая инстинктивно схватила липкую руку Моно. Она немного ненавидела то, насколько это простое действие расслабляло ее. — О-о, привет, — сказал один из них, неловко помахав рукой. — Мы тоже как раз собирались к Уильяму. — Мы его друзья, — вмешался другой, глядя на них с плохо скрываемым любопытством. — Э-э-э, меня зовут Джеймс. А это Дэниэл. Дэниэл снова помахал рукой. Шестой он уже не нравился. … — …А вас как зовут? — спросил Дэниэл, явно чувствуя дискомфорт под ее горячим взором. Ха, вот именно. Бойся. — Не твое дело, — выплюнула Шестая. Двое мужчин шокированно моргнули. — Эм-м-м… — Ну и что это вы тут делаете? — позвал голос. Плечи Шестой мгновенно опустились. К ним подошла Стефани, балансируя в руках одноразовую чашку кофе и два пакетика сока. Как только она узрела сцену перед ней, она раздраженно вздохнула. — Отстаньте от них, ребята. Им это сейчас не нужно. Джеймс смущенно почесал затылок. — Извини. Мы просто хотели знать… — Да, это дети Уильяма. Нет, он не женат. Они усыновлены. Довольны? — невозмутимо сказала она, бросив испепеляющий взгляд на двоих, прежде чем присесть рядом с детьми. — Привет, как вы? — ее голос мгновенно изменился, и Шестая с удивлением осознала, что голос, который она считала саркастическим, и вполовину не был таким стальным, как тот, которым она только что разговаривала с мужчинами. По сравнению с ним этот тон можно было сравнивать с сахарной ватой. — …Нормально, — пробормотала Шестая. — Вот, я вам кое-что принесла. Знаю, вы сказали, что не голодны, но немного жидкости вам не помешает, — улыбнулась она, протягивая им пакетики с соком. Шестая взяла яблочный, ее очевидный выбор, а Моно — клубничный. Пакетик оказался прохладным на ощупь. Приятно. — А теперь, может, пойдёте домой? Вам бы не помешало принять ванну, — она осмотрела их с ног до головы, и Шестая неохотно согласилась. Они были покрыты сажей и пеплом и пахли дымом. Маленькой девочке доводилось ходить измазанной и в худшей грязи, в течение нескольких недель подряд, но наличие регулярных горячих ванн в этом мире сделало ее терпимость к грязи намного ниже. Ванна ей действительно сейчас не помешает. Моно кивнул. — П-подожди, Стефани… — мужчина по имени Дэниел, явно оправившись от шока, продолжил задавать вопросы. — С каких пор…? — Господи, да заткнись ты, — рявкнула Стефани, ядовито глядя на этих двоих. — Если бы Уильям вам действительно был небезразличен, вы бы уже стояли у него комнате, а не задавали ненужных вопросов. — Мы просто… — Вы реально собирались расспрашивать двух детей об их отце, когда они только что вышли из горящего здания, испытали расстрел в школе и увидели этого самого отца в больнице? — ее глаза сузились. — Не знала, что вы такие бессердечные. — Стефани… — Уильям не обязан перед вами отчитываться, особенно о своей личной жизни. Это не ваше дело, — рявкнула она. — Если он захочет жениться, то не обязан вам говорить. Если он хочет усыновить детей, то не обязан вам говорить. Оба мужчин явно обиделись. — Эй, мы, знаешь ли, тоже его друзья… — Честно? На данный момент мне уже так не кажется, — женщина перекинула волосы через плечи и встала позади Моно и Шестой, осторожно уводя их от разговора и оставляя двух мужчин с нахмуренными бровями. Шестая взглянула на Стефани, как раз вовремя, чтобы увидеть, как та сердито выпила обжигающий кофе в один глоток и швырнула смятую чашку в ближайшее мусорное ведро. ..... …Это… Это было круто. . . . Однако войти в темный пустой дом было чуть менее круто. В основном потому, что Уильяма здесь не было. Стефани включила свет в гостиной и отпустила их принимать ванну, спросив, не нужна ли им какая-нибудь помощь, и получив в ответ сердитый взгляд от Шестой. Маленькая девочка изо всех сил старалась не смотреть на холодный, забытый торт, оставленный на кухонном столе, и поднялась по лестнице в ванную, переступая две ступеньки за раз, а Моно медленно плелся за ней. Затем они долго сидели в ванне, оттирая сажу и глядя в стену, ни один из них не разговаривал. Шестая лишь радовалась, что это молчание не было неловким. Это было молчание под названием «Я устал и у меня нет сил разговаривать». Не «Я видел как ты высосала из кого-то душу». Кроме того, от тепла ванны ей захотелось уткнуться лицом в матрас и спать двадцать часов подряд. И если учитывать полуопущенные веки Моно, то и ему тоже. Когда они, наконец, оказались под уютным матрасом, Стефани подошла с одной из новых книг Шестой, которую она еще не успела прочитать. — Сказка на ночь? — спросила она, сморщив нос. Стефани хихикнула. — Не надо так противиться. Это нормальная семейная традиция. — Кто сказал, что ты часть этой семьи? — Я ваша классная тётя Мотя, разумеется. — Тебя зовут не Мотя! — Шестая сердито посмотрела на нее. Зачем ей говорить что-то настолько очевидное? У неё совсем другое имя. Стефани хмыкнула. — Хм… так ты не отрицаешь, что я классная? Маленькая девочка запнулась, застигнутая врасплох и внезапно смущенная. — Расслабься, я просто дразнюсь. К тому же это короткий рассказик. Просто слушай и расслабься, — она открыла книгу и уставилась на страницы с непроницаемым выражением лица, прежде чем вздохнуть. — Однажды, давным-давно…

Жила-была семья енотов.

Большой енот очень долго жил один, поэтому его маленькое гнездышко было пустым. Его стол был пуст, как и его сад.

И сердце его тоже было пустым.

А потом издалека прибыли маленькие еноты. В том месте им было грустно, потому что люди к ним не были добры, поэтому им было негде жить.

Но эта проблема легко разрешилась, когда они встретили большого енота.

Сначала они испугались, и большой енот тоже.

Но со временем они узнали друг друга. Они вместе играли, вместе охотились и после обеда ложились позагорать на солнышке.

Тогда-то и заполнилась пустота в доме большого енота, а вместе с ним и дыра в его сердце. И кто бы мог подумать! Дыра оказалась точно такого же размера и формы, как и у маленьких енотов. Они идеально друг другу подходили.

Так маленькие еноты и большой енот образовали большую, счастливую семью, которую теперь ничем не разлучить. Зимой было наводнение, но они остались вместе. В лесу был пожар, но они все равно остались вместе.

Потому что они знали, что, что бы ни случилось, если они будут держаться друг за друга, они никогда не упустят из виду то, что действительно важно.

— Конец. Шестая уже полуприкрыла глаза, неожиданно расслабившись. Голос Стефани, обычно громкий и сильный, понизился до шепота, до едва слышного бормотания, которое было приятно слушать. История была глупой, явно рассчитанной на детей, но… почему-то она… Оказалась немного похожей на них. На их ситуацию. Какое странное совпадение. Но… «Потому что они знали, что, что бы ни случилось, если они будут держаться друг за друга, они никогда не упустят из виду то, что действительно важно.» …Держаться друг за друга, а? — Итак, вам понравилась сказка? — спросила Стефани. Моно кивнул, но Шестая сонно фыркнула. — Ни капли. — Врёшь. Уютная тишина окутала их, пока Стефани методично приводила в порядок комнату, относила в угол наполовину обкусанные плюшевые игрушки и разбросанные безделушки и разглаживала их подушки. Это было… хорошо. Но кой-чего все же не хватало. — …С Уильямом точно все будет в порядке? — спросила она. Стефани помолчала и улыбнулась. — Уверена. Этот парень круче, чем ты думаешь, — продолжила она, подперев подбородок рукой. — Вы знали, что его однажды подстрелили? До того, как он встретил вас? Шестая выпрямилась вместе с Моно, в шоке моргая. — Правда? — Угу. Все тогда паниковали. Это была всего лишь царапина, конечно, но в тот момент она сильно кровоточила, — усмехнулась она, вспоминая. — И знаете, что он сказал, когда мы к нему подошли? — Что? — спросил Моно, восторженный, как и она. Стефани хихикнула и понизила голос до дешевой имитации голоса Уильяма. — «Чертовы понедельники, а, ребят?» — она засмеялась. — Все сходили с ума, а он взял и сморозил такое… «Действительно, похоже на Уильяма», — подумала Шестая. Значит, он и раньше ранился? В него стреляли? И все же он был здесь, не хромал и не гримасничал. Он исцелился. По сравнению с тем, что могла сделать пуля, это было ничто. Значит… Значит, Уильям будет в порядке, верно? … Шестая не заметила, когда именно она заснула, слушая успокаивающий голос Стефани, рассказывающей им истории об Уильяме до того, как они встретились. В ту ночь ей приснилось, что она маленькая, даже меньше, чем сейчас. Она играла с клубком пряжи, и охотилась на желтых птиц, и лежала на солнышке. С ней были еще два человека. Она их не видела, но знала, что они здесь, и это её успокаивало. Это был лучший сон за всю ее жизнь. . . . Моно ничего не снилось.