Еноты

День после их признания прошел, как и любой другой, к большому недоумению Моно. Проснувшись на следующее утро, оба ребенка обнаружили, что Уильям встал раньше них — что само по себе странное явление, поскольку Моно и Шестая всегда просыпались до восхода солнца, возможно, в три часа утра, если он не ошибался. Поначалу взрослый пытался придерживаться их графика, но через некоторое время сдался, с улыбкой заявил, что ему нужен «сон красоты», и поэтому всегда просыпался в пять или позже. Моно казалось это странным, ведь Уильям не был уродливым, но задумываться над этим не стал. Сейчас, однако, взрослый был полностью одет, ходил по кухне и насыпал хлопья в две маленькие мисочки, а себе готовил кофе. — Привет, дети, — улыбнулся он им, когда увидел, что они вошли. — Как спалось? От его тона Моно выпустил вздох, о задержании которого он и не подозревал. Он уж было решил, что Уильям станет относиться к ним по-другому после всего, что они ему рассказали, но он вел себя… нормально. Какое облегчение. Тем не менее, Моно было интересно то, что он по-прежнему задает один и тот же вопрос, хотя их ответы всегда были… — Хорошо, — ответила Шестая. Моно моргнул. «Что?» Уильям тоже помолчал, уставившись на Шестую широко раскрытыми глазами. Та скрестила руки и, фыркнув, отвела взгляд. — Удивительно, знаю. — Нет, я… я просто рад это слышать, — Уильям тепло посмотрел на нее. — Правда. Я не знал, насколько вы сможете отдохнуть после нашего… разговора. — Я тоже. Но я… я думаю… разговор немного помог, — призналась Шестая, пожимая плечами. — Мне ничего не снилось, но, по крайней мере, кошмаров не было. В последнее время они мне не часто снятся. Моно посмотрел в пол, как будто у плитки мог найтись ответ на это новое и неожиданное развитие событий. Он едва слышал, как Уильям выражал свое облегчение за звуком собственного сердцебиения, которое вдруг стало намного громче и эхом отдавалось в его ушах. Не то чтобы Моно никогда не спал. Он спал. Когда ему не снились кошмары или не одолевали внезапные приступы бессонницы, он спал, всегда легко и хрупко, как яичная скорлупа, с тем томительным чувством тревоги и настороженности, которое царило у всех в умах, потому что он должен был быть готов ко всему. Потому что они должны были быть готовы. В этом мире, признал он, привычка просыпаться несколько раз за ночь из-за какого-то шороха или животного, пробежавшего мимо их убежища, ослабевала и уступала место более полному, более приятному ночному отдыху. В конце концов, здесь они в безопасности. Монстров здесь не было, и даже если плохие люди каким-то образом проникнут в дом, Уильям сказал, что защитит их. Ночью тревожные звуки за пределами их спальни сменялись проезжающими машинами или шагами, если Уильям ложился спать позже них. Звуки, которые с каждым днем становились нормой, утешающими, ожидаемыми. Здесь их ничто не тронет, значит, они могут спокойно отдыхать. Или, по крайней мере, должны. Шестая так и делала. Моно не знал… он не знал, что Шестая стала спать лучше. Это вообще чудо, что Шестая смогла уснуть, особенно после того, как рассказали обо всем, что делали до прихода в этот мир. Он просто предполагал, что на вопрос Уильяма они ответят как обычно — безопасный ответ, пожатие плечами или жест «так себе». Но не… — А ты, Моно? Как тебе спалось? — Голос Уильяма вывел мальчика из задумчивости. Он обнаружил, что Шестая уже сидит на стуле и запихивает в рот ложку с хлопьями. Он поднял глаза на лицо взрослого и увидел в его глазах кратковременную надежду. Уильям ждал, что мальчик тоже хорошо спал? Он будет разочарован, если он скажет нет? Если он скажет, что ему все еще снятся мрачные сны? Почему Шестая стала спать лучше, а он нет? — …Х-хорошо. Хорошо, — солгал Моно, немного споткнувшись на слове, и снова опустил глаза, когда Уильям обрадовался его ответу. Под поверхностью его мыслей забурлило чувство вины. Но тут ведь ничего не поделаешь, верно? Уильям будет волноваться, если Моно скажет, что по-прежнему плохо спит, а эта ложь вреда не причинит, верно? Взрослый ведь обрадовался. А Моно тем временем может поработать над тем, чтобы спать лучше по-настоящему, так что ему больше не придётся лгать. Маленький мальчик подошел к столу и тоже сел, наклонился к Шестой и негромко прошептал: — Как это ты нормально спишь? Шестая громко отхлебнула молока и подняла бровь. — Ты о чём? — Э, ну… ты сказала, тебе больше не снятся кошмары… — Я сказала, что мне в последнее время не снятся кошмары, — поправила его девочка. — А не то, что они мне не снятся вообще. — Да, но все же… — пробормотал Моно. — Как ты… то есть… как ты убедилась, что ты не… Он неопределенно прожестикулировал рукой, не зная, что спросить. Он был в курсе, что спрашивать кого-то о том, как спать, довольно странно, если судить по выражению лица Шестой. Она взглянула на Уильяма, который стоял, повернувшись к плите, и наклонилась к Моно. — …Ты плохо спал? — спросила она, скорее недоумевая, чем беспокоясь. Моно поморщился, но кивнул. Шестая нахмурилась. — Тогда зачем солгал? — Я… Уильям просто так обрадовался, что ты хорошо спала, вот я и подумал… — Моно смущенно теребил край своей рубашки. — Ты действительно отдохнула, Шестая? Его подруга откусила кусочек хлопушка, явно недоумевая. — Да? Странно, но после того, как я ему все рассказала, я чувствую себя… неплохо, — ответила она. — А ты нервничаешь, что ли? «А не должен?» — …Ну, наверное? Я не знаю, — быстро ответил Моно, пытаясь избавиться от ощущения, будто пропустил на длинной лестнице ступеньку. Как будто он ошибается. Как будто он не на своем месте. — Н-не бери в голову, Шестая. Глупый вопрос, извини. Он повернулся к хлопьям, заставил себя набрать ложку и проготить ее содержимое сквозь болезненные толчки в желудке. Шестая открыла рот, вероятно, собираясь продолжить спрашивать, но в этот момент вернулся Уильям, потягивая кофе и держа в другой руке тарелку с яичницей. Моно не мог не заметить темные мешки под его глазами и задался вопросом, спал ли он вообще. — Так как вы себя чувствуете? — спросил Уильям снова, но немного тише. — То есть… знаю, вы сказали, что выспались, но… в целом, как вы себя чувствуете после того, как рассказали мне о своем прошлом? Дети посмотрели друг на друга. — Я… нормально, — легкомысленно ответила Шестая. Моно задался вопросом, насколько ее тон напускной. — Но я не хочу больше об этом думать. Мы же не собираемся возвращаться. — Верно, — кивнул Уильям. — Ты не должна говорить об этом, если не хочешь. Как я уже сказал, вы поступили очень смело, рассказав мне правду, и я хочу, чтобы вы знали, что я горжусь вами, ладно? Шестая фыркнула, надув грудь, но Моно почувствовал себя маленьким. Правду. Они ведь не сказали ему всей правды, верно? Шестая многое опустила — несущественные детали и мелких монстров, но все же — а Моно… Он не… не рассказал о, возможно, самом важном. Почему… почему он об этом не рассказал? Он говорил о многих вещах, но он просто не мог рассказать своему взрослому о комнате. Ни о ней, ни о настоящей личности высокого и тощего монстра. Уильям изо всех сил старался понять, но Моно считал, что объяснять сложное превращение его во взрослого, а также странное отсутствие воспоминаний, странное желание попасть в город и будущее, в которое он должен был шагнуть, — это уже слишком. Он просто не поймет. А если и поймёт… Да, Шестая кого-то съела, подумаешь. Моно проболтался, что она не только забирает души, но и ест их, просто чтобы посмотреть, как отреагирует Уильям. Да, он поступил плохо, Шестая ведь не хотела, чтобы взрослый узнал об этом, но Моно нужно было знать… …Всё закончилось хорошо. Так неужели он не поймет Моно? «Не поймет, и ты это знаешь». Съесть одного монстра и высасывать души других — это не то же самое, что и поработить целый город, заставить людей убивать себя ради него, забрать их сущность и помогать убивать любого несчастного ребенка, который заставил монстров оторвать глаза от его телевизоров. Шестой вообще не понадобилось бы убивать Леди, если бы Моно не схватил ее, если бы его Башня не дала ей эти ужасные силы. В конце концов, все возвращалось к нему. Монстр. — …но? Моно? — Голос Уильяма заставил его поднять голову. Моно откинулся на стуле, смущенный тем, что его застали в рассеянном состоянии. Взрослый, как всегда, смотрел на него ласковыми глазами, но Моно видел в них беспокойство. — Э… Что? — запнулся он. — Я спросил, все ли с тобой в порядке? А то ты немного бледный. — Уильям посмотрел на хлопья. — Если не хочешь, можешь не есть. Моно с облегчением отодвинул миску и вздохнул. После паузы он набрался храбрости и снова поднял голову. — Я… — он сглотнул и попытался снова. — Мне… мне не хорошо. — Что ты имеешь в виду? — Уильям мгновенно насторожился. — Ты хотел о чем-то поговорить? «Нет, нет, я не хочу говорить, я даже думать об этом не хочу, почему я не могу просто оставить это? Почему я не могу просто забыть…?» — Н-нет, я просто… я… нервничаю, наверное, — пробормотал мальчик, его щеки пылали красным. Глупо говорить об этом вслух сейчас, особенно когда Шестая так быстро со всем справилась. Но Уильям всегда говорил, что все люди разные, и это не плохо. Может быть… может быть, Шестая почувствовала облегчение от того, что с ее груди свалилась тяжесть правды, но Моно чувствовал себя напряженным, как никогда. — Мне… некомфортно. Даже если ничего не изменилось, я просто… думаю, что, может быть, ты… то есть, что мы не такие, как раньше…? Что если он расскажет правду о себе, то все рухнет. — Я просто… боюсь, — прошептал он, стыдясь. Шестая положила ложку и посмотрела на него, выражение ее лица было серьезным, но она молчала. Уильям некоторое время молчал, тихо помешивая кофе, а Моно старался не паниковать. Он же ведь не злится, он просто думает, верно? Он им уже говорил. …Тем не менее, он почувствовал себя так, словно кто-то наконец-то отпустил цепь вокруг его груди, когда взрослый заговорил снова. — …Знаешь что, Моно? Я тебя прекрасно понимаю, — усмехнулся Уильям и провел рукой по волосам. — Честно говоря, я тоже боюсь. Оба ребенка моргнули. — Ты? Уильям уставился на их шокированные лица, а затем разразился смехом. Моно и Шестая обменялись одинаково недоуменными взглядами. Их взрослый вытер слезы, когда оправился от приступа хохота, и ласково улыбнулся им. — А что, в это так трудно поверить? — спросил он, все еще забавляясь. Шестая подняла бровь. — Ну, да? Ты же взрослый. Взрослые не боятся. Не так, как дети. Моно был вынужден согласиться. Взрослые могли иногда нервничать или находиться в состоянии повышенной готовности, но они не боялись, да и не могли бояться. Они больше и в большинстве случаев сильнее всего, что попадалось им на пути — особенно если у них было оружие — например, крупных животных, таких как медведи или олени, которых Моно видел в книжках с картинками. Помогал и тот факт, что все в этом мире было таким маленьким. Наверное, именно поэтому местные создают такие вещи, как дома с привидениями. Раз у них спокойная жизнь, то и страшные вещи они должны придумывать сами. Следовательно, их страх ненастоящий. Но в ту ночь, снаружи горящего здания, Уильям выглядел испуганным, испуганным за них, разве это было не по-настоящему? — Что ты, Шестая, это абсолютно и полностью неправда, — заявил их взрослый, его голос был ровным, но на лице играла улыбка. — Неважно, как сильно мы пытаемся притворяться, что это не так. Шестая все еще смотрела на него скептически, а Моно наклонил голову, все еще пытаясь обдумать этот невозможный факт. Уильям вздохнул через нос и, наклонившись вперед, положил подбородок на руку. — Взрослые боятся. Часто, даже постоянно. Мы просто этого не показываем — или, скорее, нам не нравится это показывать, — сказал он, неопределенно глядя в сторону. — От нас ждут, что мы будем функционировать без сбоя, вот мы и притворяемся. Нам нравится выглядеть так, будто мы знаем, что делаем, — ухмыльнулся он немного игриво. Шестая фыркнула. — …Но вы не знаете, — сказала она. Это был не совсем вопрос, но, тем не менее, она выглядела заинтригованной. Уильям усмехнулся. — Не всегда. Моно поиграл руками. Это чуть более логично. Страх — это не совсем слабость, но вот проявление его — несомненно. Даже дети в их мире, даже маленькие и беспомощные, понимали это, как только их помещали в эту темную среду. Им нужно было притворяться, что все хорошо, что все обойдется, даже если в глубине души они знали, что это не так. Даже если они знали, что могут умереть.

«Но ты же ведь не ребенок? Не совсем. Так что же чувствуют монстры?»

Маленький мальчик коротко тряхнул головой, пытаясь отогнать эту внезапную, болезненную мысль. — …Это не то же самое, — настоял он. — Мне кажется, что… все может пойти не так теперь, когда ты знаешь правду, и мне кажется, что все изменилось, хотя ты ведешь себя нормально… Уильям положил свою руку на его, меньшую руку, мягко остановив бессознательное вонзание ногтей в ладонь. Медленно, терпеливо и неторопливо он разжал его одеревеневшие пальцы один за другим. Моно пытался дышать, внезапно осознав, что дыхание у него неровное. — Моно. Я знаю, — повторил он, делая ударение на последнем слове. — Я тоже боюсь, понимаешь? Причём по той же причине. — …Правда? — спросила Шестая, глядя на него большими глазами. Уильям печально кивнул. — Да. Не знаю насчёт вас, но для меня то, что существует другой мир с монстрами, которые жрут детей, и с волшебными способностями, — это вещь немаленькая, — сказал взрослый и провел свободной рукой по волосам. — Тут… многое нужно переварить. Моно повесил голову. — …Прости. — Нет, не извиняйся, — покачал головой Уильям. — Я рад, что вы мне рассказали, правда. Я просто имел в виду… Это типа… Он замялся, потом стряхнул с себя слова и выпрямился. Моно поджал губы. Что? Что он собирался сказать? Это типа что? Отвратительно? Сложно? Жестоко? Шестая тяжело вздохнула и опустилась на стол, подперев голову руками. — Да, думаю… думаю, я поняла, — сказала она. — Это как если бы кто-то рассказал нам, что есть мир, где люди не едят детей, и что там есть конфеты, ванны, игрушки… мы бы заявили, что это чушь полнейшая, верно, Моно? Маленький мальчик скривил рот, но кивнул. На самом деле, у него всегда была слабая надежда, что он сможет выбраться из того места, с тех пор, как он себя помнил. Он не знал, бредит ли он, страдает ли от ядовитого, отчаянного оптимизма, который в конечном итоге не оправдается, но ему нравилось думать, что где-то там их ждёт нечто большее, нечто лучшее. Место, где он может делать, что хочет, идти туда, куда заблагорассудится. Место, где он мог бы открыть магазин и продавать плюшевых медведей, или шляпы, или все, что покажется интересным. Место, где никто не грустит, не плачет и никого не разрывают на части. Место, где он и Шестая могли бы жить. И, что еще глубже, место для него, и только для него. Не это ли желание нормальной жизни стало причиной того, что люди в городе все время были прикованы к его телевизорам?

Не для этого ли родилась «Передача»?

Моно изо всех сил старался не менять выражения лица и не дергаться, зная, что его рука все еще находится под рукой Уильяма, и вместо этого старался выглядеть нормальным. Ну, его желания все равно сбылись, ведь так? Он получил то, что хотел. Да, они с Шестой столкнулись с кое-какими… препятствиями, но они выбрались. Они выбрались и попали в это чудесное место, где не всё жизнь или смерть. Где они могли свободно гулять средь бела дня, чувствовать солнце, играть со своими новыми друзьями, есть, когда голодны, и возвращаться домой к своему кролику, в свою комнату и к своему взрослому… Место, где кто-то о них заботился, давал им вещи, выслушал их историю и, вопреки всему, поверил им и не выгнал… Место, где они могут быть… … Где они могут быть… чем-то. Он пока не знал чем. — …если ты не против. Ты не против, Моно? — Уильям опять что-то говорил. Что он говорил? Моно дважды моргнул и посмотрел на Шестую, но та ничего ему не ответила, просто посмотрела на него с ожиданием… предвкушением? Стыдясь, что за последние десять минут он дважды отвлекся, и не желая просить взрослого повторить, Моно просто кивнул, надеясь, что не согласился ни на что плохое и что ответил к месту. К его облегчению, мужчина лишь коротко кивнул, а Шестая взволнованно улыбнулась. — Тогда решено. Завтра и пойдём, — сказал Уильям, встал из-за стола и подошел к раковине, поставив свою тарелку на место с окончательным лязгом. — А можно взять с собой кролика? — спросила Шестая, спрыгнула со стула и передала Уильяму свою грязную посуду. Тот ответил что-то о «перевозках для животных», но Моно не стал слушать дальше, а медленно опустился на свой стул и взял миску, все еще полную почти нетронутых хлопьев. … …Почему-то он чувствовал себя… отключенным. Далеко, наверное? Не совсем рядом. Как будто что-то стягивало его грудь, делая ее некомфортно тесной. Он фыркнул и посмотрел на свои босые ноги. Что с ним сегодня не так? «Что бы это ни было, живо возьми себя в руки». Стряхнув с себя странное чувство, Моно выпрямился. Верно. Уильям сказал, что все в порядке, ведь так? Это абсолютно нормально бояться, чувствовать себя так. Он сказал, что тоже боится. Даже если Шестая как-то смирилась с тем, что призналась во всем, даже если не все ещё в порядке, по крайней мере, Моно мог найти утешение в том, что их взрослый так же во всем этом не уверен. И, если ему когда-нибудь понадобится поговорить — не об этом, подумал он, никогда об этом — он может пойти к Уильяму. Он ведь выслушает его, верно?

«Стал бы он выслушивать, если бы знал, кто ты?»

Моно сжал стакан, который держал в руке. …Он подозревал, что у него должен быть твердый ответ на этот конкретный вопрос, но для него стало шоком, когда возразить он смог лишь молчанием. . . . Однако Моно нужно было идти дальше, как бы странно он себя ни чувствовал, поэтому он провел собственное маленькое расследование, чтобы выяснить, на что именно он согласился пять минут назад. Задав невинный вопрос здесь, подслушав там, он быстро соединил все точки и с облегчением обнаружил, что его необдуманный кивок был всего лишь ответом на приглашение на рождественскую вечеринку в доме Брэдли. Моно не знал, как он отнесется к столь скорому появлению людей, но Уильям явно заметил, что он нервничает, потому что тут же начал отвлекать его обещаниями о коротком походе в торговый центр за игрушками и красными шапочками. Стыдно признаться, но этот подкуп сработал почти мгновенно — и с Шестой, и с ним. Так что менее чем через десять минут они уже были готовы идти, даже обулись, и подгоняли Уильяма, чтобы тот поторопился. Взрослый только посмеивался и заставил их обоих надеть хотя бы куртку. Моно и Шестой холодно не было, но, чтобы успокоить мужчину, они все же надели их и застегнули на молнии. Как обычно, Шестая надела ярко-красную, а Моно — темно-коричневую с большим капюшоном. Затем мальчик обозвал ее знаком «стоп», после чего девочка мчалась за ним по дому целых тринадцать кругов, пока Уильям не пригрозил, что уйдет без них. Моно и Шестая, услышав ультиматум, прекратили препираться и, подбежав к взрослому, надежно вложили свои руки в каждую из рук Уильяма, словно это был инстинкт. Они прекрасно им подходили. Они прогулялись по улицам, вошли в торговый центр, и принялись рассматривать подарки, игрушки и шапки, пробираясь сквозь густую толпу со своим взрослым, и Моно отстраненно обнаружил, что его беспокойство кажется меньше, чем раньше. Приглушенным, расплывчатым, как будто он смотрел на него сквозь туманное окно. Эта мысль была кратковременной, но она все равно вызвала на его лице крошечную улыбку. Его грудь все еще болела, тянущая боль все еще была там, нервы под кожей все еще горели и свертывались. Страх не исчез, и чувство неправильности при попытке смириться с тем, о чем он предпочел бы не вспоминать, все еще омрачало его душу, но… Но. На данный момент он отложит это чувство в сторону. Сейчас только они трое, только Моно, Шестая и Уильям, вместе ходят по магазинам, выбирают подарки и покупают горячий шоколад, пока холод щипает их за щеки. Сейчас тут только они, и, может быть, кто-то смирился с правдой, а кто-то все еще обдумывал ее, а кто-то что-то скрывал, но сейчас, в эту секунду… все так прекрасно, как только может быть. . . . Снаружи, однако, медленно и слишком тихо, чтобы кто-то мог заметить, начал идти снег.