Балаганъ

Анна сидела на пеньке в тени шатра гадалки (который, по-видимому, теперь являлся ее домом) и наблюдала, как полицейские методично один за другим обходили все фургоны. Сердце у нее надрывалось, а в голове, пустой и словно оглушенной, кружились одни и те же мысли, гнетущие, безотрадные – Штольман бросил ее, отвернулся, он дальше, чем когда-либо, хотя проходит всего в нескольких шагах от нее, и она даже слышит его голос. Он не верил благородной барышне, с какой стати ему верить цыганке из бродячего цирка. Убежденный скептик и бескомпромиссный реалист, он полагался только на неопровержимые факты. В четыре часа пополудни уставшие и измученные жарой сыщики забрались в ожидающую их пролетку и отправились назад в город. В тот момент, как их экипаж скрылся из виду, Анна с ужасом обнаружила, что осталась одна. Совсем одна среди толпы незнакомцев. Все бегали, суетились, готовясь к вечернему представлению, и она вдруг осознала, что это теперь ее жизнь. Хотела побывать в цирке – получай! Домой заявится она не может – ее место там уже занято. Испуг в тот же миг больно кольнул ее в сердце, и она даже побледнела: родители ведь не знают, что рядом с ними самозванка. Эта мысль окончательно привела ее в чувства, сбросив остатки нелепого оцепенения и чайного дурмана. Она ни за что не простит себя, если они пострадают. И чего она вообще раскисла? Она не сдастся, не позволит какой-то мошеннице забрать ее жизнь без боя. Нужно найти дядю! Уж он-то ей поверит. Обязательно. Больше некому. *** — …Около девяти часов вечера циркачи закончили с шатром и отправились на задний двор ужинать. По словам дрессировщиков Аксеновых, Настасья просидела с ними у костра до полуночи, после чего отправилась спать к себе в фургон, — Антон Андреевич с гордостью закончил читать данные о последних часах жизни жертвы, кропотливо сведенные им в одну таблицу из разрозненных показаний свидетелей, и откинулся на спинку стула. — Выходит, Аксеновы последние, кто видел ее живой, — заметил Штольман, сидя на своем рабочем месте и постукивая пальцами по крышке стола. — За исключением убийцы, — поправил Коробейников. — Яков Платоныч, ну, не тянет чета Аксеновых на эту роль. Они милые и доброжелательные люди, и, между прочим, любят животных. — Антон Андреич, если хотите однажды стать следователем, вы должны руководствоваться уликами, фактами и мотивами, а не этой всей… лирикой, — отчитал Штольман помощника. – Я сейчас был у доктора Милца, он считает смерть наступила в промежутке между полуночью и двумя часами ночи. А это, — он достал из кармана свернутый в несколько раз лист бумаги и развернул, — по словам Александра Францевича, клок накладных волос. Ну, а теперь — кто, по-вашему, «тянет» на эту роль? — Учитывая новые факты, — Коробейников тяжело вздохнул и с выражением напряженного мыслительного процесса на лице окопался своими записями. — Следует искать убийцу среди мужчин. — Отчего же? — Ну, как же – фальшивая борода же. — На то она и фальшивая, — растолковал Штольман, — что ее можно надеть как мужчине, так и женщине. Вы мне лучше скажите, у кого алиби нет на время смерти. «Опять эта борода», — с негодованием пробормотал Коробейников себе под нос, усердно раскладывая на столе перед собой исписанные листы из блокнота. Уточненный временной интервал позволил исключить большую часть труппы – почти все циркачи в это время пировали на поляне на виду друг у друга, тем самым подтверждая показания своих коллег. Среди подозреваемых оставались по-прежнему дрессировщики Аксеновы, которые ушли спать около часа, и никто их больше не видел до утра. Хотя какого-то непосредственного мотива у них не было. Фокусник Терентьев провел ночь со своей любовницей гимнасткой Нимфодорой, и никто другой не мог подтвердить их слова. И хотя Игнату Николаевичу нечего было делить с убиенной, его Нимфа, по словам товарищей, не раз сцеплялась с жертвой языками. Впрочем, опять же дальше «бабской брехни» дело не заходило. Конферансье Прохор Кузьмич пил в одиночестве в своем фургоне. В котором часу отключился не помнит. Никто до утра его не видел. Однако говорил о Настасье он с какой-то отеческой любовью и заботился о ней, как и о многих своих подопечных. Да, и вообще не исключено, что убийца под предлогом, скажем, «по нужде», мог отлучиться с поляны, сделать свое неблагочестивое дело, корыто-то совсем рядом, оттащить ее на пустырь и вернуться, тем самым обеспечивая себе алиби. Глаза-то они заливали так, что родную мать не узнали бы, не то, что уходил кто посреди ночи или нет. А еще помощница метателя ножей Марго, как заметили неравнодушные наблюдатели, в последнее время часто ссорилась с Настасьей из-за того, что той отдали их очередность выхода (после дрессированных собачек), а в тот вечер пропала из виду около одиннадцати. Правда, по ее словам, она провела полночи в компании господина Миронова. На него же в своем алиби ссылались и сам метатель ножей Митяй, и его собутыльник наездник Никитка, встретившие Миронова в кабаке. — Да, Анна Викторовна упоминала, что Петр Иванович был ночью в цирке. Однако все же стоит его допросить. – Штольман взглянул на карманные часы и поднялся из-за стола. — Я этим и займусь, а вы закончите с протоколами допросов. *** — Аннет, это и впрямь ты, — Петр Иванович скорее утверждал, чем спрашивал, будто пытаясь заверить свои изумленные глаза в правдивости этих слов. — Я, дядя, — она шагнула ближе и обхватила ладонями его руку, в поисках так необходимой ей поддержки. Получив от Прасковьи анонимную записку, Петр Иванович терялся в догадках и с опаской перебирал в уме свои недавние любовные связи, пока шел по тропинке к беседке в саду. Но даже свойственные ему живое воображение и бурная фантазия не могли подготовить его к такому: девушка в цыганском платье, утверждающая, что она его племянница. Она говорила, как Анна, знала о нем всю подноготную, вплоть до мельчайших деталей сегодняшнего утра, включая тайник для ключа от буфета. Дабы развеять сомнения, он даже вернулся в дом, чтобы побеседовать с возможной лже-Анной. И как бы ему не хотелось это признавать, ее ответы его насторожили. — Она многое знает, но, как мне показалось, путается в показаниях, — рассказал дядя. — Остаточные воспоминания. У меня тоже такие есть, но они обрывочные и разрозненные – трудно сказать, к какому периоду они относятся. К тому же я по глупости излила перед ней свою душу, пока она якобы гадала мне. Ох, дядя, как же все вернуть назад, — Анна, горестно простонав, уронила лицо в ладони. — И теперь из-за меня маменька с отцом в опасности. — Ну-ну, выше нос, — он приобнял ее за плечи, — та другая ты не показалась мне такой уж опасной. – Анна так выразительно донесла до него свой скептический взгляд, что он тут же передумал: — Надо привлечь Штольмана… — Нет! – тут же отрезала Анна. — Но ведь он… — Нет, дядя. Он не верил мне раньше, не поверит и сейчас. Мы сами справимся. Мне надо только поговорить с этой Зарой. — Ладно, будь тут. Я попробую вывести ее на прогулку. Но не успел он пройти и пяти шагов, как вдруг развернулся и припустил обратно. — Я совсем забыл про прием, — прошептал он, оглядываясь назад в сторону дверей в дом, где на террасе уже собралось все семейство Мироновых. – Спрячься за беседкой, они пойдут к Разумовскому через сад. — Она тоже идет? — Мария Тимофеевна ни за что не позволит ей, ну, то есть тебе, такое пропустить, — он поправил шейный платок, одернул фрак на талии и добавил: — Притаись в саду у князя. При первом же удобном случае я выведу другую тебя подышать свежим воздухом. *** Гости прибывали постепенно, будто заранее договорились об очередности появления, дабы не толпиться на террасе, где их встречал самолично князь Разумовский. Анна наблюдала за процессией из тени раскидистого клена, скрываясь от посторонних глаз за полосой живой изгороди и сгущающимися вечерними сумерками, как вдруг ее внимание привлек очередной гость. Вслед за полицмейстером Трегубовым из пролетки показался Штольман – вот уж кого она меньше всего ожидала увидеть в доме князя. Разумовский радушно улыбнулся начальнику полиции и пожал ему руку, на Штольмана же он едва взглянул, не удостоив даже кивком головы. Любопытство всегда было слабой стороной Анны, и, прежде чем она успела подумать об этом, ноги уже несли ее к той части дома, где, как она помнила, располагалась большая гостиная. Стараясь сильно не топтать клумбы, Анна подкралась к крайнему окну и осторожно заглянула – Штольман как раз вошел в комнату, осмотрелся и остановил свой взгляд на ней. Точнее на Заре в ее обличии. И в ту же секунду она почувствовала, как внутри нее будто разгорелся огонь, как закипели в душе негодование и ненависть, и как обида и ревность мучительно стеснили ей сердце – она тут по кустам шарахается, а эта самозванка собирается прикарманить не только ее жизнь. Наконец гости расселись, зазвучало фортепиано, и запела певица, по такому случаю приглашенная князем из Петербурга. Сам Кирилл Владимирович пригласил Зару занять место подле него в первом ряду, и цыганка, кажется, была только рада воспользоваться подвернувшейся удачей. Она быстро смекнула, что прежняя обладательница этого тела вызывала весьма явный интерес князя, и не преминула его закрепить кокетливыми улыбками и перешептываниями. Анна прошмыгнула к соседнему окну, чтобы рассмотреть Штольмана, брови которого мрачно хмурились при виде этой картины, и сердце ее болезненно сжалось. «Кто здесь? — с аллеи донесся мужской голос – судя по ливреям, то были лакеи князя. – Поймаю, за уши оттаскаю!» Анна, пригнувшись, чтобы не попадаться на глаза, прокралась за угол дома, а дальше бегом в сад. В животе заурчало, и она вспомнила, что с завтрака у нее крошки во рту не было. Недолго думая, она направилась в усадьбу Мироновых. Поначалу настороженно настроенная Прасковья быстро поддалась очарованию Анны. Прикинувшись своей же товаркой, девушка весело щебетала, попутно сыпля кучей фактов и историй, так что не оставалось сомнений – она точно знакома с барышней. К тому же Анна не понаслышке знала, как разжалобить старую добрую Прасковью. Женщина с радостью накормила приятельницу хозяйки и даже в дорогу пирожок дала. Только вот Анна не торопилась уходить. Улучив возможность, юркнула на лестницу и на цыпочках на второй этаж. Комната выглядела, как прежде. Зара здесь особо не хозяйничала, да и вещей своих не принесла. По крайней мере, Анна ничего не обнаружила. Тут ей на глаза попался краешек чемодана, торчащий из-под кровати, но она точно знала, что еще утром его там не было. Опустившись на колени, девушка быстро достала его на свет и раскрыла: внутри обнаружились пара платьев, сорочки и прочая ее одежда. Неужели Зара задумала сбежать? Этого нельзя допустить. Что если она и есть убийца? Анна быстро переоделась, сняв наконец чересчур приметный и раздражающий костюм гадалки, и, одолжив у себя же одно из платьев, направилась обратно к Разумовскому. Почти все гости переместились в бальную залу. Взбежав по ступеням на заднюю террасу, Анна притаилась в тени, надежно скрываемая ночным сумраком, и аккуратно заглянула в высокие окна. Штольман вальсировал с Зарой. И выглядел таким счастливым. Анна негодующе поджала губы. Она до сих пор помнила тот сон, где кружилась с Яковом Платоновичем в танце. И мечтала, что однажды он станет явью. И вот момент настал – а она здесь, торчит на террасе, подглядывает, как бродяжка. Она уже успела пожалеть, что поссорилась со своим строгим и непреклонным сыщиком. Ведь в глубине души она радовалась как ребенок каждый раз, когда этот рассудительный и рациональный мужчина, поддавшись уколу ревности, вдруг поступал или говорил что-то опрометчиво. И Анна ухватывалась за такой его промах, не давала спуску и провоцировала не потому, что обижалась на его невольную грубость или косноязычие, а потому что желала услышать от него так необходимые ей слова. Те самые, которыми был пропитан каждый взгляд Штольмана, обращенный к ней. Те самые слова, истинность которых он продолжал отрицать. Музыка смолкла. Пары разбились. И лишь Штольман продолжал держать самозванку за руку. Анна видела, как он что-то сказал ей, и Зара, воровато оглянувшись по сторонам, согласно кивнула и направилась к дверям, ведущим на террасу. Анна в спешке завертела головой – спрятаться было негде. Едва ли не бегом она спустилась со ступеней, и тут же прижалась спиной к стене высокого парапета, затаилась и почти не дышала. На один короткий миг ночную тишину нарушили громкий смех и гул голосов, затем дверь закрылась, вновь их заглушая. Звонкий стук каблучков становился все ближе и прекратился где-то совсем рядом. Анна аккуратно взглянула наверх, и в этот момент ладонь Штольмана легла на мраморные перила над ее головой. — Анна Викторовна, я хотел извиниться за то, что наговорил ранее. Это было грубо и непозволительно с моей стороны. — Что ж, Яков Платоныч, будем считать, что я это уже забыла, — игривым тоном объявила она и вдруг добавила, — если… — Если? – повторил Штольман, и Анна слышала в его голосе улыбку. — Если мне понравится ваш следующий комплимент. Следователь усмехнулся: — Боюсь, я не мастер красиво изъясняться, оттого и затеял эти извинения. — И все же? — настаивала она. На какое-то время повисла тишина. Сердце Анны колотилось с такой силой, что ей казалось, его вибрации непременно дойдут по стене до руки Штольмана. Она чувствовала всю значимость этого момента, и ей так хотелось сейчас видеть его глаза. Пальцы до боли впивались в каменную поверхность парапета, пока она из последних сил уговаривала себя стоять смирно и не высовываться. — Вы удивительно жизнерадостны, Анна Викторовна, — наконец ответил Штольман. — Меня поражает ваша вера в людей, стремление в каждом видеть что-то хорошее. Вы умеете заражать оптимизмом. Думаю, поэтому… людям… нравится находиться рядом с вами. — Людям? – понимающе переспросила она. — Полагаю, им нравится думать, что вы находите что-то хорошее и в них самих. — Что ж, — вздохнула Зара, ее тоже покинул игривый настрой, — вы определенно прощены. Вновь ночной воздух прорезал шум бальной залы, сообщая о появлении на террасе нового гостя. — Яков Платонович, голубчик, как хорошо, что я вас нашел, — приближался голос полицмейстера Трегубова одновременно со звуком его гулких шагов. – В цирке очередное убийство. — В цирке? – переспросила Зара, как показалось Анне, с искренним испугом. – Кого убили? — Эм… не уточняется. Яков Платоныч, вам лучше поскорее поехать и во всем разобраться. — Да, конечно, Николай Васильевич. — Экипаж ждет у парадного входа. — Анна Викторовна, — начал Штольман, но Зара его перебила. — Я все понимаю. Поезжайте. — Вот как? – сыщик удивленно хмыкнул. – Неожиданно. — Надеюсь завтра на новую встречу, — самозванка вновь обернулась кокеткой. — Доброй ночи. Через пару минут стих топот ног, умолкли голоса, и Анна осталась один на один с ночной тишиной. Только сверчок трещал монотонно и надрывно, словно желая, чтобы его наконец заметили. Анна неподвижно стояла у стены, а в глазах у нее застыли слезы.