Балаганъ

Третий раз за день пролетка несла следователя Штольмана к разноцветному шатру. Повод все тот же, а вот настроение труппы ощутимо изменилось. На стоянке была почти гробовая тишина: изредка кто-то всхлипнет или донесется до слуха тяжелый вздох — судачить никому не хотелось. Со скорбным смирением они наблюдали за работой полиции, прощаясь со второй артисткой за сутки. Мариной Лукьяновой. Марго. По дороге в Михайловскую слободу городовой, что приехал с донесением к дому князя, вкратце поведал сыщику о происшествии, случившемся прямо во время циркового представления. Метатель ножей, демонстрируя свое мастерство, пристегнул даму к высокому деревянному щиту в центре арены. Ему завязали глаза, и он, под дружный изумленный вдох публики, запустил в полет обоюдоострый клинок. Но тот вместо яблока на голове помощницы вонзился аккурат ей в лоб. Коробейников с парой городовых были уже на месте. — Яков Платоныч, я взял на себя смелость отстегнуть и снять тело. Но вот взгляните, — он указал на деревянный щит, — я предварительно обвел его по контуру мелом. Ну, чтобы… иметь представление… — Весьма находчиво, Антон Андреич. Какие соображения? Штольман, расстегнув парадный фрак, внимательно осмотрел место происшествия: он хмурился, в задумчивости морщил лоб, присел на корточки, заприметив что-то на полу. Коробейников следил за ним с восхищением и потаенной завистью – он уже полчаса торчал здесь, а соображений ноль, ну, кроме очевидного, конечно. — Думаю, это роковая случайность. Митяй этот, метатель который, не имел никакого злого умысла. Не было у него мотива, — памятуя о недавнем выговоре начальника, Антон Андреевич старательно показывал, что руководствуется не только «лирикой», но и профессиональными наблюдениями и изысканиями. — Видели бы вы, как он убивался, когда понял, что натворил. Чуть руки на себя не наложил. — А сейчас где он? — В фургоне своем, под присмотром городового. — Хорошо. Думаю, вы правы, Антон Андреич – он не собирался ее убивать. И тем не менее, это убийство. — То есть как? — Скажите, что вы видите? — Штольман кивком головы указал на деревянный щит, а сам подошел к старым дровням и, приподняв простыню, осмотрел тело. — Ну… отметины от ножа? — предположил Коробейников, оглядываясь на наставника. — И? — И… они находятся довольно близко к контуру тела. Вот здесь даже пара капель крови имеется. — Да, а у жертвы как раз свежий порез на левом предплечье. — Что же, Митяй намеренно рисковал? Хотел пощекотать нервы публике? — Вряд ли, если судить по контурам головы. Коробейников вновь обернулся к щиту, присмотрелся и рот раскрыл от удивления – как же это он раньше не заметил? Прежние отметины от ножа располагались внутри контура. Получалось, либо Митяй и раньше бил прямиком ей в лоб, либо… — Сегодня она была выше обычного, — осенило Антона Андреевича. — Всё указывает именно на это. Обратите внимание на кучность отметин, — Штольман подошел к щиту и провел пальцем вдоль сколов на деревянной поверхности. — Нож каждый раз впивался практически в одно и то же место. Трюк с завязыванием глаз лишь профанация для усиления драматизма. Метатель целится не глазами, а мышцами. Ежедневные многочасовые тренировки доводят все действия до автоматизма. Важна каждая деталь: поза, расстояние, сами ножи – их размер и вес. Делая бросок, он ориентируется на мышечную память. Мельчайшее изменение даже одного из параметров, — Штольман перевел взгляд на труп, — может привести к трагедии. — Так что же… она сама виновата? — Сомневаюсь, Антон Андреич. – Следователь вновь подошел к дровням и откинул край простыни со ступней. – Вот что: изымите ее туфли, как улику. И распорядитесь, чтобы тело отправили доктору Милцу. Штольман вышел из шатра на задний двор, на стоянку с фургонами, освещенную по периметру зажжёнными факелами и несколькими кострами в центре. Он не думал, что Митяй намеренно убил свою помощницу – глупо совершать преступление на глазах десятков свидетелей – но по процедуре обязан был допросить его. Однако едва он шагнул на поляну, его стала обступать толпа любопытствующих. — Господин Штольман, — запыхавшийся и раскрасневшийся от волнения Прохор Кузьмич выбежал вперед. – Не арестовывайте Митяя. Не виноват он. Ну, не думаете же вы, что он нарочно. Господин Штольман, не могу я потерять троих артистов за день. Мы так по миру пойдем. — Вы не переживайте, мы во всем разберемся. Но пока я вынужден задержать его до выяснения обстоятельств. — Это все проклятье, — раздался выкрик из толпы. Вся людская масса на миг притихла, а затем загудела с новой силой: «Проклятье. Проклятье! Как пить дать проклятье. До всех доберется». Хмурым взглядом Штольман пробежался по перепуганным лицам. Недостаток знаний порождает в невежественных умах иллюзии. Все пугающее и необъяснимое приобретает налет мистики и интерпретируется, как проклятие и прочая чертовщина. В силу своей профессии следователь знал, как порой подобные заблуждения, поселяя в сердцах людей страх, способны толкнуть их на отчаянные и необдуманные поступки. А двух смертей за один приезд цирка ему казалось более чем достаточно. — Прохор Кузьмич, давайте-ка сюда зачинщика. — Никитка, подь сюды, — сурово рявкнул конферансье. Толпа тихонько роптала, с причитаниями поминая тех, кто пал жертвой проклятья. Циркачи – народ суеверный, потому одни уже, наплевав на все, готовились собрать пожитки, да бежать, куда глаза глядят. Другие, истинно веруя, что от кары не сбежать, спорили – кто же виноват в смерти карлика, и как все это остановить. Третьи отчего-то решили винить во всем полицию. Анна с дядей, ступив на поляну, растерянно оглядывались и прислушивались, пытаясь понять, что так взбудоражило народ. Петр Иванович крепко ухватил племянницу за руку, ему не нравился общий настрой толпы – в воздухе витали страх и негодование. «Проклятье», — тихо повторила Анна, воскрешая в памяти свой сон. «Карлик – расплата неизбежна… Бокалы – Настасья… Окровавленный клинок – Марго… И конь, вставший на дыбы… Штольман следующий». Поднявшись на цыпочки, Анна завертела головой, высматривая своего сыщика. Сердце испуганно колотилось о грудную клетку, пальцы с силой сжали дядину ладонь, а глаза метались из стороны в сторону, пока не выхватили знакомый силуэт. Анна тут же двинулась к нему, утягивая за собой ничего не понимающего Петра Ивановича. Вырвавшись из толпы на свободный край поляны, Анна остановилась. Штольман беседовал с директором цирка и парнишкой-наездником, которого она видела здесь днем, но имени его не знала. Вдруг Яков Платонович обернулся, и на мгновение их взгляды встретились. Острое чувство тоски пронзило девушку. Они виделись, по-настоящему виделись – смотрели друг другу в глаза – еще утром, а кажется это было так давно. Она скучала по нему, даже по его колкостям, шуткам, приправленным скепсисом, и строгим выговорам, потому что даже тогда он смотрел на нее с нежностью и заботой. Теперь же взгляд его был непроницаем и через секунду вновь вернулся к собеседнику. — Так что завязывай с этой ересью, — голос Штольмана был тверд и настойчив. – Не смущай умы. Иначе последствия будут на твоей совести. Парень молчал, насупившись и часто дыша. Трудно ему было отказаться от своих убеждений, да и перечить благородному господину он не смел. Штольман продолжил допрос. — Скажи мне лучше, кто мог желать смерти Марго? — Не знаю. — Может, у нее враги были? Недоброжелатели? — Не было, покуда мне известно. — Ну, а с коллегами какие у нее отношения были? — Да, как у всех. Бабы они все склочные, брехливые. — И с кем же она «брехала»? — Со всеми, — пожал он плечами. – С Заркой постоянно языками сцеплялись, обе дерзкие, с норовом, как с первого дня не сошлись… Штольман вновь взглянул на гадалку. Она следила за ним неотрывно, с каким-то волнением на лице, будто хотела что-то сказать. Мужчина мысленно сделал себе пометку – допросить ее позже, и не без подозрения покосился на ее руку, зажатую в ладони господина Миронова. — …с эквилибристкой тоже то и дело что-то делили, — продолжал Никита. — С какой еще эквилибристкой? – Штольман в замешательстве перевел взгляд на Прохора Кузьмича. — Да, с этой Нимфой нашей ненаглядной, — пояснил Никита. Прохор Кузьмич кивнул и добавил: — Марго, может, и склочная была, но баба хорошая, своим преданная. Хитрая порой, не без этого, но надежная. Была… Анна зорко следила за Штольманом, как орлица, готовая в любую секунду среагировать на опасность. Завидев, что мужчины закончили беседу и расходятся, она тут же бросилась к нему, позабыв про дядю, окликнула, заставив остановиться и обернуться. — Госпожа Керимова, я намеревался побеседовать с вами позже. — То, что я должна сказать вам, не терпит отлагательств. — Вот как? – Он с интересом развернулся к ней всем корпусом, решив отложить разговор с Митяем еще ненадолго. — У меня для вас послание. — От кого? — От Марго. Штольман сверлил ее долгим пронзительным взглядом из-под сурово сведенных к переносице бровей, как вдруг черты лица его смягчились, и губы насмешливо изогнулись. — И? Что же она просила передать? — «Когда белый конь встанет на дыбы, а черный падет ниц, Фараон сгинет от рук Королевы под сенью крылатых мельниц». — Как поэтично. И зарифмовать не поленилась. Кто бы мог подумать, что в той женщине скрывались такие таланты. Анна отшатнулась от его холодной саркастичной ухмылки. Все без толку – он ей не верит. Он попросту насмехается над ней. Что бы она сейчас не сказала, он не придаст этому ни малейшего значения. Вот же упертый болван! Анна стиснула зубы, едва не дрожа от клокотавшей внутри нее бессильной злобы и обиды. А он вдруг приблизился, склоняясь к ней, и тихо с издевкой произнес: — Дайте угадаю. Сейчас вы скажете, что это дух ее вам нашептал. – Он усмехнулся и выпрямился, на мгновение бросив взгляд куда-то ей за плечо. – На что вы рассчитывали? Что после этих слов про коней и мельниц на меня снизойдет откровение, и я узрю в вас госпожу Миронову? — Я уже ни на что не рассчитываю в отношении вас. Я лишь надеялась, что вы вопреки своим предубеждениям хотя бы раз прислушаетесь, потому что это касается вашей безопасности. — И весь этот спектакль призван показать мне ваше беспокойство или вы таким образом пытаетесь запугать меня? — Добрый вечер, Яков Платоныч, — вмешался подошедший дядя. – Мне показалось, у вас тут разгорелся нешуточный спор. — Вечер добрый, Пётр Иванович, у меня к вам тоже есть пара вопросов. Но сначала, — он вновь обернулся к Анне, — кто надоумил вас на это, барышня? Вас подослал месье Лассаль? — Яков Платоныч, мне кажется, вы взяли неверный тон при общении с дамой, — Петр Иванович вступился за племянницу. — Видите ли, эта дама является одной из подозреваемых в убийстве. Анна вытаращила на него глаза, слова застряли в горле. На выручку пришел дядя. — Яков Платоныч, у Ан… у Зары алиби, она была со мной с шести, может быть, даже с пяти вечера. Штольман устало вздохнул и сменил позу, тяжело опираясь на трость. Этот день ему уже казался бесконечным. Голова раскалывалась. А эти двое явно что-то от него скрывали. — Петр Иваныч, позвольте заметить, что вы слишком вовлечены в это дело. Не далее, чем этим утром вы предоставляли алиби Марго, и посмотрите, что с ней стало. – Миронов молчал. Штольман взглянул поочередно на Анну и ее дядю и спросил: — Как давно вы двое знакомы? — Боюсь, на этот вопрос нельзя ответить однозначно. — И снова вы юлите, — усмехнулся следователь. — Яков Платоныч, позвольте заверить, что ни я, ни… Зара не причастны ни к одному из этих убийств. Штольман кивнул и, разворачиваясь и уходя, бросил через плечо: «Из города не уезжайте». Анна смотрела вслед удаляющейся фигуре сыщика, и сердце ее медленно разрывалось на части. Она пыталась уверить себя, что это не ее Штольман, что это тот, которого он показывает посторонним, сослуживцам, преступникам и подозреваемым. Холодный, дерзкий, расчетливый. Но легче от этого не становилось. Боль и обида терзали ее душу, сгибая ее волю, ломая ее дух, вынуждая сдаться. — Что ж, ты попыталась. Не кори себя, дитя. Поедем лучше домой. — Теперь мой дом здесь, — бесстрастно ответила Анна и побрела в сторону фургона Зары. — Аннет! Не глупи. Ты не можешь ночевать здесь. — Только здесь я и могу ночевать, дядя.