Изгой среди элиатропов

— Я не вынесу всего этого во второй раз… В прошлый раз Килби провел здесь примерно десять тысяч лет. Белая пустота, окружавшая его, мешала нормально соображать и видеть. Из-за постоянного слепящего белого света его глаза адаптировались так, что зрачки навечно превратились в две мелкие чёрные точки. Уже не способные увеличиваться в размере или уменьшаться. Сколько их не закрывай, все равно через какое-то время приходится открывать. На первых парах это было ужасно больно, казалось, такими темпами он окончательно ослепнет. Утопая в кошмарах, ему хотелось погрузить пальцы в глазницы и вырвать их. Вырвать, чтобы больше никогда не видеть это место. Но постепенно к этому пришлось привыкнуть. Впрочем, он мог ориентироваться в этой тюрьме даже с закрытыми глазами. Он знал каждый дюйм невидимого пола. Знал даже наощупь. Знал, каким будет эхо от каждого шага. Он ощущал магические токи, пронизывающие все вокруг. Они здесь были лишь для одного — чтобы поддерживать тело в тонусе, тем самым заменяя все потребности. Из-за них жизнь здесь становилась еще хуже. Килби чувствовал себя здесь мертвым, ему не хотелось ни есть, ни пить и даже думать порой тоже. Их сокрушающая душу мощь служила лишь для того, чтобы убедиться, что он останется погребенным здесь, забытый и непрощенный. Тот, кто лишил его свободы, рассчитывал, что это место станет ему могилой, и забыл о нем на долгие тысячелетия. Им стоило убить его. Это было бы добрее, он бы смог воссоединиться с сестрой. Но нет, ему оставили жизнь, сжалились, прикрывшись маской милосердия. Это позволило тем, кто пленил его, — быть о себе лучшего мнения. Тянулись долгие столетия, в течение которых он не слышал голоса другого живого существа. Килби со стоном поднялся и сел. Голова закружилась, и он выставил руку, пытаясь удержать равновесие. Его согнуло в сухом рвотном позыве. Эта «магическая диета» никак не шла ему на пользу, а как раз наоборот. Сколько лет он уже не видел нормальной еды… От этой мысли сделалось дурно, и в то же время потекли слюни. Но еще хуже были моменты, когда остатки разума покидали его, и он лежал в паническом бреду. Кругом раздавались крики, стоны, лепет. Иногда Килби узнавал голоса, а иногда они казались ему плодом воображения — будто его заперли в преисподней, которую он сам себе и устроил. Ноги подкосились, хватаясь за голову, он катался по полу из стороны в сторону, его терзала невыносимая боль. Он не раз вспоминал как тогда, на войне, сам того не осознавая, потерял своего сына, упустил из виду. Селение горело. Горели кроны древних деревьев, трещали, объятые пламенем, небольшие дома с остроконечными крышами. Тянуло горелой хвоей. Шипел, закипая, сок в стволах и ветках. Вся родина элиатропов напоминала один сплошной горящий шар. Но, благо, Эларизиэль, прекрасная спутница этой жизни, удалось сбежать. В тот момент Килби впервые почувствовал пустоту в своем сердце. «Сладкая, сладкая боль» — раздался где-то в глубине души голос. Сердце готово было разбиться, а голова лопнуть. Дважды просидеть в таком долгом заточении… Он не перенесет этого ужаса. «Перенесешь, и не раз, а я буду подпитываться твоей болью, как питаюсь твоей душой». В голове засел кто-то посторонний. Его голос напоминал Килби собственный, но принадлежал тому, кто упивался его ужасом, каждым мгновением страданий. «Твой страх питает меня, делает сильнее». Пораженный Килби замер, прислушиваясь к леденящему душу голосу. Пытаясь понять, чего он хочет. «Давай, корми меня». Элиатроп попытался встать, но не смог даже приподняться. С его губ сорвался безумный смех. Он окончательно сошёл с ума, но раздвоение личности… это что-то совсем новое. Килби преисполнился отчаянием, а где-то в глубине души его вторая личность пировала, насыщаясь горем и лакомясь гневом. «Какое сытное горе» «Какая сладостная агония» «Что ты такое?!» — мысленно вскричал Килби, и перед внутренним взором промелькнул образ: перед ним стоял он сам, только с целой рукой. Ковыляя он подошел ближе. — Ты не я, ты никто! — сжав кулак, ему захотелось ударить. «Я — все, что ты потерял». — Молчать! Желудок снова скрутило, все вокруг завращалось. Его повело еще сильнее. Кругом мерцали огоньки. В гневе он попытался разогнать их ладонью, чтобы они разлетелись в разные стороны и не мешали ему. Но что это? Невозможно. Побег из этого места немыслим. Килби пробовал царапать грудь острыми ногтями, но чары моментально залечивают любую рану, какую он сумеет себе нанести в пределах измерения. А те, что были нанесены ему извне, нарочно не затягивались, и оставались такими надолго. А они ни за что не освободят его — слишком боятся вернуть ему свободу. Столетиями он размышлял о том, что сделал бы с теми, кто заключил его сюда. Ведь время — единственное, что у него было. В заключении он провел куда больше лет, чем на свободе. Он уже давно потерял счет времени. Оказался заточен в месте, где сам не оставил бы и зверя. Они приговорили его к этому, хотя на самом деле его замысел переметнуться к врагу заключался лишь в попытке одолеть их общего противника. Килби развязал войну с мехазмами для того, чтобы самому её и закончить. Но в один миг все пошло наперекосяк… Был ли он вознагражден за это? Нет! Его народ счел его изменником, предателем. А ведь когда-то его труды уважали. Но только не теперь. Если его вообще помнят, то его имя стало проклятием. Это был лязг оружия? — Нет… Он отбросил эту мысль, не позволяя надежде всколыхнуться в груди. Не осталось никого, кто хотел бы видеть его на свободе. Все отвернулись от него. Но вот опять… Новая дрожь в магических токах. Плетения силы, что сдерживали его вакфу все это время, стали ослабевать. Он поднял руку перед лицом, размял пальцы, пытаясь уловить энергию. И впервые добился хоть какого-то ответа: ощутил струйку вакфу, столь слабую, что подумал, что она существует лишь в его воображении. Сердце забилось чаще от предвкушения, во рту пересохло. Неужели появился шанс обрести долгожданную свободу? По мере того, как таяли узы, в его тело вливалась энергия. Сердце колотилось, плоть покалывало. После воздержания поток силы почти ошеломлял. Ощутив за спиной чье то присутствие, он приготовился к атаке, однако тут раздался голос, услышать который он ожидал меньше всего. — Фух, наконец-то... Килби, это ты? — спросил Кальтира. Подбирая упавший на невидимый пол кинжал. Все мечты о мести, все планы воздаяния тут же испарились, словно и не было всех этих воспоминаний о долгих годах в заточении. Он поразился возникшему чувству. Он-то думал, что стал грубым и черствым ко всему и всем. — Да, как тебе удалось… — его голос был все таким же хриплым после десятилетий молчания. — Ведь элиакуб был у него, неужели ты…Твой голос для меня словно чистый свет луны. Сказав это, он мысленно выругал себя за слабость. Не эти слова он произносил в мечтах о побеге и свободе. И все же, они сами сорвались с губ, а в груди вспыхнула искра надежды. Неужели хоть кто-то питает к нему что-то, кроме ненависти и презрения… Пришел освободить его? — Я нуждаюсь в тебе. — Кальтира парил в воздухе, а элиакуб зависал рядом с ним, чуть вращаясь то влево, то вправо. — Нуждаешься во мне?! — горло сдавило от непонимания, и он не мог больше говорить. Сомнений нет, охранные заклятия ослабели лишь благодаря Кальтире. Это его воля дрогнула, нарушив целостность магических потоков. Кальтира пристально смотрел на него. Он не понимал, что с ним произошло… Это был он, но почему-то стал таким жалким, не представляющим из себя толком ничего? Когда Кальтира стоял рядом с ним тогда, то дерзость и надменность которые ему очень сильно понравились, так и лезли из него. Его аура так и лучилась, практически ослепляя. А что теперь, да он еле на ногах стоит, и то делает это из-за собственной гордыни, чтобы казаться еще хоть на что-то способным. От парня исходил тяжелый запах крови, а еще высвобожденной магии. Кальтира чуть отвернулся, должно быть, не в силах выдержать исполненный гнева взгляд старшего элиатропа, хоть и знал, что на самом деле он смотрит не на него, а на элиакуб. Ведь ему нужен был только этот артефакт, и ничего более. Но этот поступок с его стороны ранил Килби больнее всего: видеть, как он отворачивается от него. — Хорошо, я согласен на все, что ты захочешь. Только вытащи меня отсюда. — прорычал он с горечью в голосе, оскалив зубы. — Но нашему народу я ничего не должен! На этот раз Кальтира встретился с его взглядом, и на его лице одна за другой стали появляться и тут же исчезать эмоции: надежда… страх… а это что — жалость или сожаление? Килби не был уверен и презирал себя за то, что размышляет о его чувствах. То, что он чувствовал, ничего не значило для него. Ничего! Головокружение вернулось, только уже сильнее в тысячу раз. Хрипло прорычав, Килби рухнул к ногам Кальтиры, который уже оказался рядом. — Прошу. Отдай его мне. — он держался до последнего, не выдавая собственных эмоций. Ему не хотелось, чтобы кто-то видел его в таком немощном состоянии. — Ты просто не представляешь, как мне плохо без него. Покачиваясь, он вцепился в предплечье парня рукой с черными ногтями. Превозмогая слабость, он оторвался и протянул руку к желаемому. Но Кальтира, играючи, перехватил ее и опустил вниз, на что услышал огорченное рычание. Губы задрожали, с которых вот-вот норовил сорваться истерический смех. — Чего ты хочешь от меня? Если ты пришел сюда поиздеваться надо мной, то хочу тебя поздравить, тебе это удалось… Не обратив на его слова никакого внимания, Кальтира сказал: — Поспешим обратно, нам нужно поскорее перебраться через Эмруб, пока нас не засекли, а уже оттуда в Мир Двенадцати.