Свежий ветер дует с Черного озера

Лондон начала декабря был неприветлив к пешеходам. Магловский же Лондон, по мнению наследника благородного, но опального семейства, был круглый год абсолютно, бесповоротно неприветлив к волшебникам. Несмотря на обилие огней, двоившихся в мокрой мостовой, на светящиеся витрины магазинов, которые уже вовсю готовились к Рождеству, на шум машин, кэбов и двухэтажных красных автобусов, что мчались по артериям города; несмотря даже на давно забытое, а тут вдруг нежданно-негаданно объявившееся детское чувство предрождественского ожидания чуда, Малфой все равно убеждал себя в том, что ему в этой части города не место, как бы он ни относился к простецам — настолько не место, что он готов оставить всю эту затею и дурацкого Поттера в любую секунду и вернуться в «Нору», и пусть этот самонадеянный недоделанный «герой» сам добывает ингредиенты для оборотного, как хочет. Драко в сотый раз чертыхнулся, споткнувшись о какой-то бордюр (дурацкая мантия-невидимка едва не слетела с его головы!) и в сотый же раз проклял (фигурально выражаясь, хотя Малфой был бы счастлив сделать это по-настоящему) Мальчика-Который-Нашелся: он, по его мнению, шел слишком быстро. Или слишком медленно. Словом, как бы он ни шел, все было не так. Иногда Драко ловил себя на горькой мысли, что он в последнее время просто разучился получать удовольствие от жизни; потом в голову пришло нечто еще более неприятное: а что если этого-то он и вовсе никогда не умел? Развивать мысль дальше не хотелось, а то могло статься так, что все восемнадцать лет его жизни впору было бы отправить под хвост соплохвосту. Поттер предложил как всегда «чудесную» идею: добраться до Косого Переулка через магловскую часть города: там якобы безопаснее, с чем Драко готов был спорить с пеной у рта — под мантией-невидимкой, да еще и с той образиной, в которую искусственно трансфигуровали черты его аристократического лица, можно было беспрепятственно передвигаться по Косому, а то и Лютному — там так вообще приняли бы за своего. Возле таблички с надписью «Чаринг-Кросс-роуд» Поттер толкнул Драко в плечо: — Надвинь капюшон поглубже, когда зайдем, Малфой. Несмотря на все наши старания, ты абсолютно узнаваем. — Не думаю, что нуждаюсь в твоих советах, Поттер, — огрызнулся тот, украдкой оглянулся, и, убедившись, что вокруг никого не видно, вынырнул из-под невидимого укрытия. Надвинув капюшон так, что у него едва оставался обзор, Малфой зашел в «Дырявый котел». Неопределенно буркнув что-то нечленораздельное в качестве приветствия и кивнув в сторону барной стойки, туда, где, предположительно, должен был находиться бармен, он с тоской кинул взгляд на столик у окна, который когда-то был выделен Томом специально для него, Драко Малфоя, и его друзей. Теперь там сидел какой-то маргинального вида колдун. Отвратительно! Поттер, кажется, не отставал ни на шаг, практически дышал ему в затылок под своей мантией. Зачем он потащился с ним, Малфой искренне не понимал; никакая «подстраховка» не была ему нужна. Спустя некоторое время Драко остановился перед широкой витриной «Аптеки Малпеппера» — еще накануне они решили, что недостающие ингредиенты лучше всего было бы поискать именно там: это было самым логичным, самым первым местом, пришедшим в голову — и, кроме того, она, в отличие от менее удачливых конкурентов, неизменно оставалась открытой. Денег было впритык, так что оставалось только надеяться, что Малпеппер не заломит втридорога. Драко вздрогнул от звука колокольчика и сделал вид, что зацепился рукавом за дверную ручку, чтобы невидимый Поттер тоже успел проскользнуть внутрь. В аптеке уже был посетитель, и старик за прилавком всецело был занят своим клиентом: то был чем-то ужасно встревоженный волшебник среднего роста, который с определенной периодичностью надсадно кашлял и крепко прижимал руку ко рту. Он, надо заметить, и выглядел больным: бледный, с синюшными кругами под глазами; одет он был в серую неприметную уличную мантию, из кармана которой торчали теплые наушники, а на его плечах блестели мелкие капли от растаявшего снега. Драко в ожидании своей очереди старался слиться с окружающими предметами и делал вид, что ужасно заинтересован стоявшими на полу большими круглыми банками, полными разноцветных глаз жуков. Но присутствующие как будто и вовсе не думали торопиться, продолжая тихий разговор и не обращая внимания на нового посетителя. — … использовали «Вулнера Санентур», только теперь нужно зелье, чтобы остановить кровотечение, — хрипло произнес колдун в серой мантии. — Не знаю, что еще можно сделать, честное слово. Все запасы бадьяна израсходованы, да и не помогает он, что и говорить… — При всем уважении, целитель Сметвик, бадьян поставляется в госпиталь ежемесячно, у нас многолетний долгосрочный контракт, никогда никто не жаловался! — Позвольте, мистер Малпеппер, вы, кажется, не расслышали, что я вам сказал… Драко едва не ойкнул от неожиданности, снова получив тычок в бок из ниоткуда. Поттер, едва слышно извинившись, шепотом произнес: — Это Гиппократ Сметвик, целитель из Святого Мунго! Он лечил мистера Уизли, когда на того напала Нагайна. Кашлянув, Драко качнул головой. Еще не хватало, чтобы шрамоголовый привлек к нему внимание своей болтовней! Но опасения, очевидно, были излишни, поскольку присутствующие казались всецело занятыми разговором, который, кстати, тоже велся на достаточно пониженных тонах. Видимо, то, о чем они говорили, не было предназначено для посторонних ушей. Малфой прислушался. — Неужели прописанного в договоре количества недостаточно? Я готов пересмотреть… — Это не для госпиталя, повторяю. Это… для Того-Ког… Я не могу сказать, для кого это. Считайте, что для личных целей. Гарри снова ощутимо ткнул Малфоя в плечо. Тот едва удержался от того, чтобы зашипеть на него. — Испробовали все. И, видит Мерлин, если я не справлюсь… Если я не сумею вылечить…, — негромкий хриплый голос перешел в едва различимый лепет. — На кону несколько жизней, Малпеппер. Тот… Тот человек, кому… В общем, в пострадавшего (а точнее — в пострадавшую) попали темномагическим проклятием неясной этиологии. Результатом стало практически стопроцентное лишение жизненных сил. Тот, кто… кхм… В общем, его все же смогли купировать. — О, никогда не сомневался в вашем мастерстве, — восхитился старичок, но Сметвик отмахнулся и снова зашелся в кашле, а потом, справившись с приступом, удрученно покачал головой. В лице его читалось отчаяние. — Это здорово помешало заживлению обычных механических повреждений. То, что лечится неделей постельного режима и парочкой грамотно сваренных зелий, чуть не отправило ее на тот свет. — Хм… Вы говорите, жизненная энергия… — старичок задумался, почесывая жиденькую бороденку. — Может, попробуете вот этот эликсир? Он взмахнул палочкой, и в морщинистые руки скакнула небольшая колба, которую аптекарь не преминул показать целителю. — Этот? — Вреда от него точно не будет. — Хм. Что ж… Спасибо, господин Малпеппер, — маг снова кашлянул. — Еще зелье сна без снов. Дайте десять унций. Ну и, как в прошлый раз, крововосполняющее, еще экстракта бадьяна и противоожоговую мазь на всякий случай. Та, что оранжевая, да, — он отсыпал несколько галлеонов. — А, и для меня, пожалуйста, бодроперцовой настойки. Наконец, сделка, кажется, была завершена. Драко все косился в сторону витрины, прислушиваясь и, одновременно, морально настраиваясь и готовясь отвечать на возможные неудобные вопросы. — Благодарю, мистер Сметвик, сэр. Выздоравливайте! И вашей пациентке выздоровления, — улыбался старик-аптекарь, довольный оттого, что продал так много. — Вашими бы устами… Я надеюсь на это. Доброго вечера, сэр, — кивнул волшебник, проходя мимо Драко, и снова закашлялся. Малфой подошел к прилавку, прочищая горло, а спустя четверть часа, не узнанный, вышел из аптеки с бумажным пакетом, в котором лежала шкурка Бумсланга и сушеные Златоглазки. Случайный разговор этого Сметвика с продавцом не шел у него из головы до глубокой ночи. Отчего-то Драко был уверен, что понял, о ком именно шла речь.

***

Тьма цвета воронова крыла мягко укрывала все вокруг, укачивая в упругих, бесконечных волнах утлую лодку убаюканного сознания. Было хорошо, правда, хорошо, настолько, что даже во власти глубокого сна ощущалось это незыблемое спокойствие, о котором она так мечтала долгие месяцы. Теперь она была предоставлена сама себе — и пусть в пустоте не было ни одной осмысленной грезы, ничего, что можно было бы обдумать, объять живой мыслью, она все равно чувствовала себя практически счастливой. У нее не было никаких воспоминаний. Не было ни одной мечты. У нее не было прошлого, настоящего и будущего, и, одновременно, было все, была бесконечность. Несколько раз ее выдергивали из этого созерцательного состояния (она понятия не имела, кто и зачем) и это ей не нравилось — было отчего-то ужасно больно, и источник этой боли был ей неизвестен. Ее чем-то поили, аккуратные руки убирали волосы со лба, потом в права снова вступала бесконечная ночь. Сны стали возвращаться неожиданно — понемногу, начинаясь с одиноких и очень знакомых, но пока не осознанных образов, продолжаясь, разрастаясь и, в конце концов, обрушившись знакомой ледяной лавиной эмоций, чувств и видений. Реальность вернулась с осознанием, и тогда и только тогда Гермиона поняла, что ничего еще не кончено, а она сама еще существует. Почему так сложно проснуться?! Веки были тяжелыми, не получалось открыть глаза, сознание затягивало в знакомую пучину разрозненных мыслеобразов, будоражащих сильнее обычного, но потом почему-то возвращался покой, и так по кругу, бессчетное множество раз. «Вводи еще животворящий. Половину унции, все, что осталось. И без снов, как всегда». «Но, позвольте, милорд, она бы очнулась быстрее, если бы…» «Смеешь спорить со мной?! Мне нужно, чтобы девчонка полностью исцелилась, вне зависимости от того, сколько времени это займет!» Какие-то люди приходили и уходили. Кто-то бесконечно важный периодически подолгу был рядом, и его очень хотелось взять за руку, но мысль эта ускользала, как и все остальные. А она, хрупкая, лежала на кровати — и Гермиона всегда смотрела на нее пристально, долго, не отводя взгляда. Снова темнота. Чарующая, бархатная темнота. Сама магия просыпалась в это время, а тот, кто ею владел, не мог не чувствовать этого прекрасного спокойствия. Он одним импульсом своего желания создавал неяркие огни, собирающиеся под тяжелым пологом, и в их голубоватом свете ее кожа казалась жемчужной, а волосы — черными как смоль. Она пыталась повернуться на бок, на живот, но ей не позволяли, Гермиона знала, как опасался кто-то, что от ее движения снова откроются едва зажившие раны. Глубокая, мягкая темнота, наполненная шепотом и чьим-то убаюкивающим шипением. Ночь сменялась днем — она так и оставалась на кровати, на шелковых простынях цвета французской ванили, и Гермиона смотрела на нее, смотрела, смотрела и никогда не прикасалась. Почти никогда. Неожиданно прекрасная, такая же прекрасная как какая-нибудь драгоценная диадема или бесценный медальон. Только лучше, лучше, желаннее… Темнота поглощала все, в конце концов. Все прекратилось резко, в один момент, как будто Гермиона, как каким-нибудь давним счастливым летом, смотрела с родителями интересный фильм, и вдруг выключили электричество, заставив рывком вернуться из чужой чудесной истории в реальность. А реальность оказалась поистине оглушительной: в первую секунду она оглушила тишиной, а во вторую — белым дневным светом, что лился из огромных окон, освещая незнакомое помещение. Потом пришли и остальные ощущения, а за ними — воспоминания: так остро и отчетливо, что кожа моментально покрылась мурашками. Она же… Это было так… Гермиона вспомнила вдруг, что именно предшествовало ее долгому беспамятству. Мысль прошлась жаром по телу, отдавшись тревогой в груди. Это моментально утомило ее, она совершенно не была готова сейчас анализировать. Прежде всего нужно было понять, что именно с ней произошло и насколько это серьезно. Опустила взгляд и похолодела, под покрывалом почти не обнаружив на себе одежды — вообще никакой, Мерлин, одежды, какого-то черта, кроме части нижнего белья! — и смущение затопило румянцем бледные щеки. Однако, внимание от этой неловкости отвлекли три уродливых длинных шрама в районе правого плеча и груди, уже почти заживших, но, тем не менее, очень даже заметных. Грейнджер передернуло. Отстраненно, не концентрируясь, она припомнила, как и при каких обстоятельствах они были получены. Интересно, сколько времени прошло? И не менее интересно, чем именно ее ранили?.. Страшно, невыносимо хотелось пить. Прикроватная тумбочка была девственно чиста, в поле зрения не было никакой воды, а главное, не было заметно даже двери в ванную комнату. Впервые за все время своего пребывания в этих стенах Гермиона решилась позвать эльфа, но с досадой поняла, что не знает ни одного из них по имени. Самонадеянно попыталась встать, но и это оказалось сложнее, чем она думала: конечности совершенно не слушались, и, зарычав от бессилия, она откинулась обратно на подушки. Из нее как будто выкачали все силы разом, рука безвольно свесилась с кровати. Несколько нескончаемых секунд Гермиона лежала, не меняя положения, в отчаянии глядя на расшитый серебром полог, как вдруг неожиданно почувствовала что-то под пальцами, а затем ощутила прилив знакомой легкой эйфории. Она скосила глаза и не смогла сдержать улыбки: это неизвестно откуда явившаяся Нагайна ткнулась в ладонь приплюснутой мордой, защекотала пальцы языком. Затем поднялась и заползла на постель — аккуратно, избегая задеть лежащую на ней девушку. Гермиона обхватила гибкое чешуйчатое тело руками, и из глаз почему-то потекли слезы. «Милая, милая моя Нагайна», — шептала она, лаская рептилию, и было все равно, что та не понимает человеческой речи. Гермиона всхлипывала и никак не могла успокоиться; даже сама себе она не смогла бы объяснить этих эмоций. Ей казалось, что она не видела змею слишком давно и теперь испытывает то ли счастье, то ли облегчение, то ли страх; это были слезы человека, который вдруг осознал, сколькое он мог потерять, но каким-то чудом вдруг получил еще один бесценный шанс. — Как бы мне позвать кого-нибудь, не знаешь? — шепотом спросила она спустя довольно продолжительное время, утерев мокрые щеки тыльной стороной ладони, но Нагайна только в упор глядела на нее умными желтыми глазами, а потом вдруг — действительно резво для существа таких размеров — кинулась на пол и к двери, оставив растерянную волшебницу в одиночестве. Выдохнув, она огляделась. Ничего знакомого вокруг. Часы на каминной полке показывали без четверти десять утра. (Наконец-то часы, на которые просто можно посмотреть без риска для жизни и здоровья! Великое изобретение человечества!). Чья это комната? Она была просторнее, светлее и значительно шикарнее той, где все эти месяцы жила Гермиона. Снова это барокко с вензелями под потолком… Ее сомнения были развеяны довольно быстро. Приглядевшись, она заметила несколько небольших запыленных колдографий в рамках, стоящих там же, на каминной полке, утопленных ближе к стене. На старых снимках была запечатлена семья Малфоев в полном составе: они стояли там, холеные, лощеные, высокомерные; на некоторых были только Люциус и Нарцисса. Это показалось Гермионе весомым аргументом, чтобы предположить: то место, где ей посчастливилось очнуться — это хозяйская спальня, наверняка она принадлежала именно чете Малфоев. На секунду она ощутила слабый укол любопытства, стало интересно, чем кому-то не угодила ее комната, но долго думать об этом не стала — более насущные вопросы волновали юную волшебницу. Гермиона Грейнджер выждала немного в надежде, что Нагайна все же вернется — с помощью или без нее, но спустя какое-то время поняла, что жажда становится нестерпимой. Она с трудом сползла с кровати на пол, стараясь справиться с нарастающим головокружением. Не хватало еще сверзиться с какой-нибудь лестницы! Вот глупая будет смерть… Еще какое-то время она просидела на полу, собираясь с силами, а затем все же попыталась подняться. Удалось не сразу — голова кружилась нещадно — но все же удалось. Бегло оглядев помещение, Гермиона не обнаружила ничего похожего на одежду. Надежно обернувшись в легкое покрывало на манер тоги и крепко придерживая его края на груди, она, нетвердо, но решительно ступая по холодному полу босыми ногами, выскользнула за дверь. Гермиона не знала, сколько времени вот так, подобно привидению, блуждала по дому, казавшемуся пустым и заброшенным. По внутренним ощущениям прошла целая вечность, а по факту ей едва удалось дойти до противоположного конца коридора: ступала она с опаской, медленно, держась за стену. Портреты, уже проснувшиеся, недовольно бурчали, но Гермиона не обращала ни малейшего внимания: она неумолимо двигалась к эфемерной цели, ей нужно было найти хоть кого-нибудь, кто смог бы помочь. Она даже улыбнулась комизму ситуации: в целом было изумительно наплевать, кто встретится на ее пути — будь то домашний эльф, Пожиратель Смерти или сам Темный Лорд (при мысли о последнем, однако, засосало под ложечкой). Шаги ее были бесшумны; все, что она слышала, — это свое сбитое дыхание: «прогулка» медленно, но верно отбирала с трудом накопленные силы. И — о чудо — в конце коридора ее, к счастью, ждало вознаграждение за столь трудный путь, хотя вернувшись вскоре в спальню, Гермиона больше не думала об этом, как о «вознаграждении». Напротив, она списала свое безрассудство, глупость и недальновидность на последствия долгого беспамятства (в самом деле, в нормальном состоянии она бы ни за что не стала принимать таких поспешных решений; что говорить, она и из комнаты вряд ли бы вышла). За одной из дверей она услышала до боли знакомый голос, который, даже будучи столь тихим, резанул слух. Пульс немедленно участился. «…как в пятьдесят шестом, и ты должен помнить об этих событиях, Антонин». Гермиона вовсе не была уверена, что хочет видеть его. Вестибулярный аппарат снова напомнил о себе, и пришлось схватиться за стену, чтобы не рухнуть на пол под дверью, за которой… «Тебе стоило бы лучше следить за своими людьми, это позволило бы избежать массы промахов, допущенных тобой в последнее время». Спокойный, опасный, убедительный. Лучше вернуться в спальню, ведь, возможно, Нагайна уже привела какого-нибудь эльфа… Но ей нужно увидеть его. Перед этой необходимостью меркли жажда и слабость, меркли страх и здравый смысл. «Да, милорд, я все понимаю». Тихая, едва разборчивая речь, в которой так ясно угадывался знакомый жуткий тембр; и его обладатель, пусть и являлся источником всех ее бед, по иронии судьбы, был тем единственным, кто мог ей помочь. Тем единственным, кого Гермиона на самом деле хотела видеть в эту секунду. Тем, кто мог бы ответить на все ее вопросы. «Я надеюсь на это, мой друг…» Как будто неведомая магия вела ее; не думая больше ни о чем — даже о том, что именно она найдет за этой дверью, усилием воли справившись с собственной координацией, тронула золоченую ручку и, выдохнув, шагнула в открывшийся проход… Как она вообще могла позабыть, где находится?! На Гермиону уставилось как минимум полтора десятка пар глаз — изумленных, шокированных, пребывающих в полнейшем неверии. Воцарилась бесконечная, вязкая тишина, и в тишине этой повис немой вопрос, самый логичный на свете вопрос, откровенного ответа на который ждали все, кто хоть раз слышал о Гермионе Грейнджер в плену Темного Лорда. Многие из присутствующих видели ее впервые — ту самую «таинственную грязнокровку», о ценности которой все были давным-давно осведомлены. А она и сама приросла к месту, но видела перед собой только один-единственный взгляд, в котором, должно быть, читалась целая гамма эмоций — гнев, изумление, раздражение и даже радость… Но Гермиона этого не осознавала, чувствуя только, как к усилившейся дурноте присовокупляется растущая паника и неловкость. Она могла представить, как выглядела в ту секунду. Нет. Вранье. Она боялась себе это представлять, только покрепче перехватила руками края своего нехитрого одеяния, открывающего обзору каждого из присутствующих новоприобретенные шрамы. — Милорд…, — шепотом произнес кто-то, будто ножом разрезая густую тишину. И он пришел в себя. — Какого… драккла ты тут делаешь, Грейнджер? — выдохнул Темный Лорд; на бледном змеином лице сверкнула ярость. — Я хотела…, — начала было Гермиона, но он, в излюбленной манере, безапелляционно перебил ее. — Марш в постель. —… пить, — шепотом, едва слышно. Какой кошмар! — Я хотела пить. Искала хоть кого-нибудь. — Я не буду повторять дважды, — голос его звучал поистине угрожающе. — Немедленно вернись в спальню или я верну тебя сам. Гермиона не знала, что на нее нашло. Она стояла как вкопанная, завороженно глядя в глаза лорда Волдеморта; Пожиратели Смерти все как один выглядели до крайности потрясенными, никто не двигался с места — они как будто боялись пошевелиться и отвлечь на себя внимание, грозящее смертельной опасностью, и только один немолодой маг что-то прошептал на ухо своему изумленному соседу. О, им определенно будет что обсудить. Подспудно Гермиона даже ощутила что-то наподобие злорадства, но в полной мере испытать его ей было не дано: слишком уж плохо она себя чувствовала, слишком уж раздраженным выглядел Лорд. Слишком странно она, должно быть, выглядела — бледная, растрепанная, босая, в одном покрывале, что сползло с плеча, и теперь было стиснуто побелевшими пальцами на ее груди… И слишком невозможно было очнуться, хотя сделать это было просто необходимо. И тут в голове прозвучало — мягко, вкрадчиво, практически ласково, и, Мерлин, только это и отрезвило ее, наконец, только это заставило прийти в себя: «Если ты сейчас же отсюда не выйдешь, Гермиона, то схлопочешь непростительное». Она, пошатнувшись, сделала шаг назад чисто машинально. Бах! — захлопнулась дверь перед самым носом. Голос эхом звучал в голове. Ошарашенная, Гермиона смотрела в пустоту, осознавая случившееся. Он впервые назвал ее по имени так. И это звучало чертовски странно. Спустя вечность вернувшись в спальню, она обнаружила на тумбочке стакан, доверху наполненный холодной водой. Он скоро придет. Гермиона знала это и принялась ждать.