Простая история

– Итак, у вас пробелы в памяти, – сказал Вениамин Самуилович, улыбаясь мягкой заинтересованной улыбкой, которая внушала собеседнику необъяснимое, практически неконтролируемое доверие. Они с Игорем сидели друг напротив друга: Гром – на краю своей постели, Рубинштейн – на ветхом посетительском стуле. Тот факт, что его пришел осматривать психиатр, причем не простой, а, как говорится, «золотой» – петербургское светило науки – раздражал и озадачивал Игоря в равной степени. Во-первых, он не псих и мозгоправ ему не нужен. Во-вторых, что за повод такой для директора научного института, находящегося на изолированном острове в бухте Кронштадта, являться в петербургскую больницу ради психически здорового пациента? – Прошу вас, не поймите меня превратно, – тут же пояснил Вениамин Самуилович, словно читая чужие мысли, и Гром внезапно ощутил себя тестовым образцом под линзой микроскопа. – Как я уже говорил, цель моего визита не совсем обычная… Он помолчал немного, продолжая изучать Игоря своими внимательными глазами. С одной стороны, Грому сильно не нравился весь этот разговор – слишком мутный, слишком подозрительный. С другой стороны, Рубинштейн был первым человеком, который не пытался осматривать его или убеждать «заняться своим здоровьем». А значит, оставались шансы на конструктивный диалог. – Вам, конечно же, не требуется моя врачебная помощь, – начал издалека Вениамин Самуилович, как будто демонстрируя всю свою благонамеренность. – Однако может потребоваться мое профессиональное мнение. Игорь рефлекторно выпрямился. Что это за намек такой? – Насколько мне известно, – между тем пояснил Рубинштейн, – именно вы стали объектом пристального внимания... – тут психиатр сделал короткую паузу, словно подбирая наиболее точные слова, – некоего девианта, называющего себя Чумным Доктором… Гром непроизвольно двинулся вперед. Крепко сжал ладони на краю постели, вовремя унимая порыв встать. Спокойно. Не стоит демонстрировать такую очевидную личную заинтересованность. – Допустим, – осторожно согласился он, пристально разглядывая Рубинштейна. – А откуда такие сведения? – Все городские СМИ писали об этом, – Вениамин Самуилович улыбнулся с обескураживающим дружелюбием. – Вы вели дело, Доктор оставлял вам записки, встречался с вами лично, по уговору, и вот теперь – по чистой случайности… Ладони Игоря еще крепче сжали край матраса. Вот оно что… – И какое же у вас «профессиональное мнение» на этот счет? – спросил Гром несколько грубее и насмешливее, чем хотел бы. Внезапно проснувшийся скептицизм диктовал придержать язык за зубами: мотивы Рубинштейна пока что были неясны. С другой стороны, Игорь ведь не собирался выкладывать абсолютно все и сразу… Должно быть, чертов Разумовский передал ему свою мнительность воздушно-капельным путем. – Вами заинтересовалась психически нестабильная или даже нездоровая личность, – невозмутимо продолжил Рубинштейн. – И вы полагаете, что Чумной Доктор избрал вас в качестве жертвы или оппонента. Разумеется, мне неизвестны все подробности дела, однако судя по тому, что вы находитесь в больнице, ваш московский коллега из ФСБ – в Петербурге, а преступник – на свободе, вам до сих пор не удалось составить его наиболее достоверный психологический портрет. Гром, явно не ожидавший подобного заявления, молча уставился на психиатра. Выводы чересчур смелые – и все же не сказать чтобы сильно далекие от истины. Но что это на самом деле: проницательность или слишком хорошая осведомленность? Знает ли Рубинштейн что-то такое, о чем Игорь вообще не в курсе? Вениамин Самуилович между тем учтиво выдержал паузу и, убедившись, что собеседнику нечего возразить, заговорил снова: – Как бы там ни было, Чумной Доктор заставил полицию играть в свою игру и по своим правилам. Важно понять, какого исхода он добивается. Понять, действуете ли вы по собственной воле или согласно чужому плану. И я мог бы помочь в решении этих вопросов. Буду откровенен: у меня есть некоторые основания подозревать бывшего пациента. Разумеется, я не имею права делать голословные заявления, – тут Рубинштейн чуть подвинулся на стуле, меняя позу, – но, согласитесь, умалчивать о таком нельзя. В какой-то степени Игорь был согласен – только что у него появилась долгожданная новая зацепка. Однако вместе с зацепкой возник и новый, весьма подозрительный фигурант, раскусить которого, пожалуй, было труднее, чем того же Разумовского. Чем больше людей лезло в их с Доктором отношения, тем запутанней становилась вся ситуация в целом. Рубинштейн однозначно намекал на психопатию и, вероятно, усложненную до абсурда систему мировоззрения преступника. Для Игоря все было гораздо проще: Доктор считал Стрелкова тупым, а над ним просто стебался. Главный вопрос состоял в том, чья гипотеза более правдива. – И зачем вы пришли сюда, а не в полицию? – спросил наконец Гром, прерывая затянувшееся молчание. – Хотите спасти меня от маньяка? Вениамин Самуилович снова улыбнулся. Его благожелательный настрой совершенно не вязался с обсуждением неуловимого палача, возомнившего себя порядком и законом. Что бы там Разумовский ни говорил, а Доктор останется виновным в убийстве до тех пор, пока Игорь лично не убедится в обратном. – На данный момент я располагаю лишь собственными догадками, – объяснил Рубинштейн и чуть покачал головой, как будто сожалея об отсутствии доказательств. – В психиатрии, как и в криминалистике, – продолжал он с явной иронией, – существует большой риск ошибки: от нас всегда требуют однозначных ответов на неоднозначные вопросы. Чтобы подтвердить мои предположения, нужна информация, которой располагаете вы. Таким образом, я предлагаю взаимовыгодное сотрудничество: мы оба получим возможность исполнить свой профессиональный и гражданский долг. Психиатр замолчал. Плавным жестом сцепил в замо́к руки и выжидающе посмотрел на Грома. Непоколебимая уверенность, буквально исходившая от него, внушала доверие лучше всяких слов, однако Игорь наоборот только укреплялся в своем недоверии. – А что тогда с пробелами в памяти? – скептически поинтересовался он. – Меня интересуют те события, которые были связаны с травмой и которые вы по этой причине могли забыть, – отвечал Рубинштейн. – Восстановление когнитивных функций требует времени и сил. Я полагаю, что смогу помочь, если ваша память останется фрагментарной даже после выписки. При условии, конечно, что вы примите мое предложение. Не буду, однако, настаивать: подумайте, взвесьте все… И все же, зная кое-что о вашем темпераменте, смею предположить: вы ни за что не упустите шанс приблизиться хоть на шаг к разоблачению Доктора. С этими словами он многозначительно поправил очки и выпрямился на стуле, слегка разминая затекшую от неудобного сидения спину и демонстрируя всем своим видом, что собирается уходить. Гром следил за его движениями с беспокойной сосредоточенностью. Очевидно, эта эмоция слишком хорошо читалась на его лице, поскольку Вениамин Самуилович, устремив на собеседника глубокий проницательный взгляд, вежливо поинтересовался: – Хотите обсудить что-то еще? Игорь колебался. После всей этой истории с комой он перестал понимать самого себя. Казалось, пока он был в отключке, мир вокруг сильно изменился. Не хватало равновесия, устойчивости, прежней надежности. Видимо, пресловутый Доктор умудрился выбить землю у него из-под ног во всех смыслах. Теперь бредовые сны оказывались по каким-то причинам важнее реальных событий, и это настораживало Игоря больше всего. Рубинштейн, конечно, был темной лошадкой, но при этом все равно оставался психиатром – а следовательно, знал кое-что про подсознание и… вот это вот все. Особого вреда не будет, если Гром задаст ему пару вопросов. Немного словесной эквилибристики, без деталей и подробностей – и ничего лишнего и личного он не узнает. – Да… – сдался наконец Игорь, напряженно выдыхая через нос. – Да, хочу… кое-что прояснить. Рубинштейн кивнул, выражая готовность слушать. – Допустим, – начал Гром осторожно, – кто-нибудь видит сон. Как обычно, идиотский и бессмысленный, не имеющий к реальности никакого отношения… – Отнюдь, – неожиданно оборвал его Вениамин Самуилович. И тут же добавил: – Извините, что перебил вас, однако вы не совсем правы. Сновидения – это всего лишь обработка мозгом пережитого опыта. Метафорическое изображение действительности, если угодно. Они могут казаться странными и бессвязными с точки зрения логики, но тем не менее отражают важные когнитивные процессы и выполняют определенные функции. – Даже если снится полнейший бред? – недоверчиво спросил Игорь. Какие «важные когнитивные процессы» отражают город с бутафорной архитектурой, гипертрофированные чудовища и фантасмагорический Разумовский в старинном наряде, он представить себе не мог. – Зависит от того, что вы понимаете под «бредом», – спокойно ответил Рубинштейн. – Здесь требуется конкретика. Вас же интересует какой-то… частный случай? – многозначительно уточнил психиатр. Гром согласно кивнул. Однако ни о какой чистой конкретике, естественно, и речи быть не могло. – Допустим, сон априори бредовый с точки зрения здравого смысла, – настаивал Игорь. – С точки зрения чувств… Фрагменты, в которых здоровая антипатия к сновидному Разумовскому переходила в нечто глубоко противоположное, были абсурдно яркими и хорошо запомнившимися. Это бесило, сбивало с толку и беспокоило Грома гораздо больше, чем ему хотелось бы. Он мог понять, откуда взялись ассоциации с Чумным Доктором или страх смерти, но только не подобные эпизоды. – Ненависть становится любовью и наоборот? – участливо предложил Вениамин Самуилович. Игорь, почти застигнутый врасплох такой проницательностью, не нашелся с ответом. Во взгляде Рубинштейна ему мерещилась какая-то насмешливая снисходительность. – Здесь нет ничего удивительного, – между тем пояснил Вениамин Самуилович. – Это очень сильные и тесно связанные эмоции, часто сменяющие друг друга. Ваше подсознание могло отобразить во сне то, что вы не хотите признавать наяву. Или то, чего вы боитесь, – Рубинштейн слегка качнул головой, как бы подтверждая свои догадки. – Впрочем, конечно же, я не берусь «ставить точный диагноз». С этими словами он улыбнулся, очевидно, довольный своей шуткой. Гром его веселья, естественно, не разделял. Только молчал, недоверчиво разглядывая собеседника. Он до сих пор не понимал, каким образом вообще дошел до такого абсурдного разговора. Знал же, что все без толку. Хотел ясности, а что получил? Не за чем усложнять простое. Здравый смысл справится и без психиатров. – Полагаю, у вас больше нет вопросов?– прервал Рубинштейн затянувшуюся и неудобную паузу. Игорь моргнул, возвращаясь из напряженной задумчивости обратно в больничную палату. – Нет, – подтвердил он и наконец криво улыбнулся Рубинштейну в ответ. – Больше нет. – В таком случае я прощаюсь с вами, – сказал Вениамин Самуилович, величественно поднимаясь с ветхого стула. Затем извлек из нагрудного кармана пиджака какую-то бумажку и протянул ее Грому: – Позвоните мне, когда потребуется. И будьте осторожны. До свидания. Игорь, в свою очередь тоже вставший с кровати, без особого энтузиазма пожал ему руку — и уже меньше чем через минуту вновь остался наедине с самим собой. Когда потребуется, а не если… Ну надо же, какой молодец. Знает все наперед. Раздраженно выдохнув, Гром покрутил в пальцах визитку. «Кронштадтский научно-исследовательский институт психиатрии» – гласила надпись на дорогом картоне, выведенная ровно безликими печатными буквами. Что-то знакомое… Но откуда? В надежде припомнить Игорь дошел до окна и встал, глядя на медленный унылый снегопад. Прошлое сохранилось в мозгу намного лучше, чем относительно недавние события – и ответ вдруг всплыл сам собой на поверхности мыслей. Точно. Еще осенью, в парке, на берегу залива, куда он пришел в надежде побыть один, именно эту «психушку» упоминал Разумовский. Дней через пять, а может, через неделю после визита Рубинштейна случилось нечто поистине хорошее: Игорь снова держал в руках телефон. К сожалению, с «нокией-2» вышла дурацкая история: будучи в кармане Игоревой куртки во время судьбоносного падения с лесов, она не выдержала жесткого приземления и, в отличие от своего владельца, так и не вышла из комы. Только недавно, с официального благословения докторов, взамен «нокии» Грому был передан под честное слово «не злоупотреблять и бла-бла» один из старых Юлиных смартфонов. Несмотря на гигантские размеры и совершенно адский интерфейс, у этого устройства имелось одно неоспоримое преимущество – просмотр видео в интернете. Теперь, когда все сложности с чужой гиперопекой остались позади, Игорь мог наконец посмотреть ролики Доктора и худо-бедно, но продолжить расследование. В том, что Стрелков при всех имевшихся уликах и сведениях до сих пор ничего не выяснил, он даже не сомневался. Получив обстоятельный инструктаж от Юли, включавший предупреждения «не заниматься фигней», Гром нарушил запрет уже через двадцать минут после ее ухода. Первым делом он запер дверь в палату на угрожающе хлипкий, но все же замок – лишние свидетели в виде медсестер или кого-нибудь еще ему точно были не нужны. По привычке сел на кровать, однако тут же передумал, быстро огляделся и выбрал место у подоконника – там лучше думается. Отвыкнув от пользования техникой, да и от участия в жизни вообще, он набирал запрос в мобильном браузере с нетерпеливым волнением, и после того как видео Доктора, избежавшее блокировок, нашлось, колебался несколько секунд, прежде чем нажать воспроизведение. Сначала был резкий шум и мельтешащая полутьма. Игорю потребовалось несколько напряженных секунд, чтобы осознать: перед камерой кто-то стоял. Раздался глухой стук обуви, изображение «моргнуло», слегка меняясь. Объектив выхватил блеклую городскую подсветку откуда-то сзади и черный знакомый силуэт. «Религия – опиум для народа, – возвестил Доктор, поворачиваясь лицом, а точнее, маской, в кадр. Голос его звучал, как всегда, зловеще глухо – и в то же время в интонациях улавливался какой-то слишком напряженный, едва ли не истеричный пафос. Выдумки развращенных властью ублюдков. Засилье набожных пиявок над безликими массами, – преступник сделал короткий шаг в сторону. Вместе с прикованным к металлическому столбу существом, в котором узнавался злополучный митрополит, они едва помещались на узкой полосе строительных лесов. Подойдя ближе к жертве, рот у которой был, естественно, заткнут, Доктор послушал несколько секунд отчаянное мычание – и оборвал мольбы расчетливым ударом под дых. Замолкни, – громко и грубо велел он, заглушая хриплый скулеж. А затем медленно приблизился к самому краю деревянного настила. От падения вниз его отделяло всего лишь случайное, неосторожное движение, и Гром вспомнил, как тогда, на складе, схватил преступника за пояс, не дав свалиться с разрушенной стены. Может быть, зря?.. Посмотрите вокруг, – произнес Доктор, обводя вытянутой рукой свободное пространство. – Наш город захлебнулся в черной грязи! Все эти гнусные твари, исходящие грязью, о! Они думают, что управляют судьбами. Думают, что видят, слышат и знают. Безмозглые самонадеянные выродки!.. Его слова сочились обжигающе ледяной ненавистью. Откуда-то сзади вновь раздались нечленораздельные и довольно жалкие протесты, однако в этот раз преступник даже не обернулся. Но я… – продолжал он с пугающей, маниакальной убежденностью, – Я вижу все. И я никого не прощу. Я выжгу дотла эту поганую грязь, – с этими словами Доктор вновь повернулся к зрителям. Белая маска в обрамлении черной одежды выглядела мертвенно неподвижной под слабыми бликами уличного света. Я – правосудие, – глухо и тяжело отчеканил Доктор. Я – закон. И, сделав несколько крупных шагов вперед, пропал из кадра. При его приближении динамики опять заскрежетали сухим шорохом – и вдруг взорвались оглушающим треском. На видео выплеснулось яростным потоком и расползлось клубящимся облаком пламя из портативного огнемета. Объятая им жертва задергалась в страшных конвульсиях, все звуки смешались в отвратительный какофонический шум… Игорь внезапно ощутил фантомный запах гари, как будто снова оказался там, на месте убийства. И запись резко оборвалась. Игорь моргнул, прогоняя наваждение. Отложил смартфон, закрыл глаза ненадолго, сосредотачиваясь на успокаивающей темноте под ве́ками. Где-то в области затылка, глубоко внутри черепа, вспыхнул и тут же погас мимолетный приступ головной боли. Нет, сейчас не время. Нужно думать. Гром сделал вдох–выдох, открыл глаза вновь. С Доктором было явно что-то не так. Агрессивно бессвязная речь, ядовитые и пустые разглагольствования вместо патетических метафор, открытая ненависть вместо обличения виновных… Вдобавок, зацикленность на «грязи», судя по тому сколько раз это слово звучало на видео… Доктор больше не призывал и не убеждал – он показывал миру свою власть. Он больше не называл себя Чумным Доктором и метил куда выше: прямиком в закон и правосудие. Теперь он не наказывал, а казнил, и это была разительная перемена. С другой стороны, его лексикон, жесты, а самое главное – голос, остались как будто прежними. Кроме того, прослеживалась определенная связь между способами наказания и способом убийства: безумная птица сначала угрожала поджечь Гречкина, затем слегка подпалила Исаеву, сожгла деньги Бехтиева, а потом устроила аутодафе митрополиту. К тому же убийство вполне могло демонстрировать «эволюцию» преступника: беспокойство питерских богатеев насчет Доктора уже поутихло, и чтобы вернуть авторитет, он должен был их серьезно напугать. Впрочем, делать поспешные выводы пока не стоило. Пройдясь туда-обратно по комнате, Гром пересмотрел видео еще раз – с паузами для изучения деталей. Затем переключился на ролики свидетелей, откуда узнал продолжение истории. Убедившись что он, то есть Игорь, упал на несколько ярусов ниже, проломив обожженный настил, преступник спустился вниз по металлической лестнице на углу и легко перелез через церковную ограду. Сконфуженные очевидцы на всякий случай отошли подальше, сопровождая свое отступление взволнованными «Реально Доктор», «Смотри, чё!», «Он сюда идет, Наташ» и «Чел там живой упал, надо глянуть». Некоторые все же успели заснять, как убийца быстрым шагом добрался до поворота и исчез в крошечном переулке. В это время трое неравнодушных уже лезли на территорию собора, видимо, собираясь проверить Игоря. Может быть, только благодаря им он не обгорел как полено до приезда МЧС и скорой. После бесконечных реплеев и когнитивных экзерсисов голова уже здорово разболелась, но отступать Гром не собирался. Теперь, когда все подробности мало-мальски изучены, оставалось только резюмировать наблюдения. Итак, Доктор вел себя странно. Кроме всего прочего, он даже не удосужился обрезать видеообращение – неужели слишком торопился, опасаясь, что заметят пожар? В отличие от предыдущих случаев, сейчас преступник не объяснил своей мотивации, да и не сказал вообще ничего конкретного. Еще Доктор был по-другому одет. В глаза бросалось отсутствие «брони», совершенно другая обувь, другие брюки и куртка. Прежней оставалась только маска, но и на нее полагаться было нельзя: точно такие же давно появились в интернете. Конечно, никто не мешал преступнику сменить одежду из-за неудобства, но зачем тогда вообще этот чертов навороченный костюм, если он абсолютно бесполезен? Игорь провел не один час своей жизни, разглядывая пресловутые детали «птичьего одеяния», и был убежден в том, что эту штуковину изготавливали явно не для маскарада. Наконец, судя по смутным фрагментам воспоминаний Грома, Доктор даже не разговаривал. Он молча палил из огнемета с весьма очевидной целью – избавиться от Игоря. Его совершенно не волновала проблема бегства с места преступления или появление свидетелей. У него был шанс уйти, но вместо этого он переключился с одной, уже мертвой, мишени на другую. По всему выходило, что хотя бы отчасти Разумовский оказался прав: в ту ночь убийство совершил не совсем тот Доктор, которого знала общественность. И все же о подражателе говорить пока было рано. Раздраженно выдохнув, Игорь с силой провел ладонями по лицу и посмотрел в окно с неприязненной тоской. Как же сейчас не хватало всех материалов и наработок по делу, оставшихся дома… Будь у него все файлы, все бесконечные фотографии и рисунки, все заметки, он мог бы… «А что, собственно, мог?» – издевательски поинтересовался внутренний голос. Собрать еще больше листков, которые не приближали к разгадке? Так дело не пойдет. Вот если бы Разумовский прекратил ерничать и говорил начистоту… Рыжего требовалось дожать, причем срочно. Давно пора было это сделать. И чего только он дожидался? Убрав гигантский смартфон с глаз подальше, Игорь наконец отпер дверной замок. Этим вечером, лежа в неудобной больничной кровати, он засыпал с твердым намерением дожать Разумовского. Когда в день выписки Юля торжественно приехала на своей машине, чтобы забрать Игоря домой, Гром уже ждал ее в вестибюле – оставаться в этой прокля́той больнице хоть на полчаса дольше он был не намерен. По дороге домой они разговаривали: вернее сказать, довольная Юля болтала и придумывала, чем занять Игоря в ближайшие две недели вынужденного больничного, а Гром полушутливо спорил, правда, без особого энтузиазма. Возникшее после травмы раздражение никуда не ушло, хотя врачи говорили, что так бывает и это нормально. Перспектива двухнедельного «домашнего ареста» только подливала масла в огонь: Игорь не представлял себе, как будет сидеть в квартире еще четырнадцать дней подряд. Если раньше ему хотелось домой, чтобы поскорее возобновить работу над профилем Доктора, то теперь он чувствовал острую необходимость вернуться в участок. Вероятно, только там, среди коллег и более приземленных, обычных дел, он мог наконец встать на твердую почву привычных убеждений и обрести потерянную стабильность. Дома, конечно, все равно оказалось лучше, чем в палате. Юля как следует убралась, оставив нетронутой только елку: искусственное деревце по-прежнему закрывало профиль Доктора, намеренно отгораживая его от Игоря. После сеанса пререканий Грому все-таки удалось возвратить птицу на видное место, на что Юля недовольно хмыкнула и даже покрутила пальцем у виска. Следующий день начался с возвращения Игоря к докторскими материалами. Изучив все что было, он отсортировал ненужное и добавил новое. Несмотря на головную боль, теперь ставшую его неизменным спутником, Гром даже набрал после обеда Разумовского и потребовал встретиться. Разумовский, несколько ошеломленный таким энтузиазмом, как-то неловко сослался на занятость, но обещал перезвонить в ближайшее время. Юля, ставшая свидетелем их разговора, опять недовольно хмыкнула и вечером обеспокоенно просила Игоря сбавить обороты. В итоге решено было уделять расследованию несколько часов в день, а на улицу выбираться только за продуктами до официального выхода на работу. Январь подошел к концу, и реальная зима в Петербурге, как водится, только начиналась. Жизнь замедлилась, приткнулась, остывающая на морозе, к стенкам домов, забралась в улыбчивые желтые окошки и спряталась там. Северный ветер пуще прежнего сбивал с ног, а на полупустых улицах носился туда-сюда похожий на пенопластовую крошку снег. Прогнозы бесстрастно обещали «минус двадцать семь», редкие пенсионеры в продуктовом жаловались на холод и нерадивых муниципалов, а Гром, для которого магазин пока что был одним из наиболее доступных развлечений, не переставал размышлять о чумных докторах даже расплачиваясь на кассе. Кроме последнего видео преступника, Игорь посмотрел все репортажи об убийстве и все предыдущие ролики, однако с вердиктом не спешил: если у Доктора действительно появился «злой клон», то настоящий Доктор наверняка попытается оправдаться – рано или поздно. Дима, который однажды заглянул в гости, упомянул, что Стрелков тоже пока не объявил убийцу подражателем. Впрочем, на это известие Игорь отреагировал только фирменной ухмылкой – с «чупа-чупсом» давно уже было все ясно, – а Дима в ответ скептически пожал плечами: сам он, еще со времен первого разговора в больнице, подозревал в Чумном Докторе – по крайней мере, в одном из них, – Разумовского. Наступила вторая неделя «домашнего ареста», а заодно с ней и февраль. Погода не изменилась, Игорь воспринимал холод как дополнительный стимул к любой деятельности, а Юля, несмотря на внезапно опомнившуюся зиму, умудрялась периодически отлучаться куда-то по своим блогерским делам. В среду поздним утром, как раз после ее отъезда, мирно дремавший на кухонном столе смартфон вдруг зашелся монотонной вибрацией. С прежде несвойственным ему волнением Гром посмотрел на дисплей. Ну наконец-то. Разумовский. – Игорь, – констатировал знакомый голос в динамике. Усмехнувшись неизвестно чему, Гром уже обирался ответить, как вдруг Разумовский продолжил – правда, теперь не слишком уверенно: – Привет, я… – он коротко выдохнул, как будто готовился к чему-то важному. – Я свободен и могу встретиться. – Через час? – спросил Игорь неожиданно довольным тоном. – Да, то есть… – произнес Разумовский, однако теперь с каким-то нервным весельем. – Я приеду, – внезапно закончил он. – Что? – непроизвольно вырвалось у Грома. «Я приеду». Вот так сразу – просто, без церемоний. – Разговаривать лучше не в офисе, – осторожно пояснил Разумовский. – И вообще без свидетелей. Ты далеко от центра? – Почему не в офисе? – с некоторой злостью возразил Игорь. Дремавшее где-то на подкорке сознания раздражение живо дало о себе знать. – Потому что там есть камеры и люди. А еще ты теперь местная знаменитость. Понимаешь? – Разумовский выдержал секундную паузу и, не оставив шанса на возражения, произнес уже более жестким тоном: – Я не могу в офисе. Так что? Гром молчал. Этого только не хватало: Разумовский у него в квартире. Не то фигурант, не то эксцентричный умник, а может, и то и другое сразу. У Игоря дома. В его личном пространстве. На последнем рубеже к его внутреннему миру: в голову к Игорю, точнее в его мысли, Разумовский уже пролез. – Кафе? Библиотека? Музей или какие еще у тебя там фантазии? – наконец язвительно предложил Гром. Динамик смартфона зашелся трескучим шорохом – Разумовский напряженно выдохнул. – Игорь, – произнес он медленно и настойчиво, – если хочешь поговорить, я приеду. Адрес? Вот как, значит. Теперь Разумовский предъявлял требования. Однако придраться тут формально было не к чему: Гром ведь сам ему позвонил. Сам вызвал его на беседу… Раздраженно сжимая в ладони неудобный смартфон, Игорь окинул квартиру быстрым взглядом. Что ж. Похоже, другого выхода и впрямь не осталось. – Ладно, – согласился он скрепя сердце. И неохотно продиктовал свои координаты. Первым делом Игорь собрал все материалы Доктора и спрятал их за кроватью – даже если Разумовский вздумает что-то искать, тут ему уж точно ничего найти. Досадно, конечно, что пришлось нарушить логический порядок, но рисковать Гром не собирался: просто отнести в соседнюю комнату или закрыть чем-нибудь было явно недостаточно. Вслед за Доктором в спальню отправились два ноутбука и Юлины вещи, явно не предназначенные для чужих глаз. Подумав, Игорь добавил к ним материализовавшееся откуда ни возьмись потерянное полотенце, высохшие футболки, а еще корзину для грязного белья, которая стояла на виду у стиральной машины и первое время дико бесила Юлю одним только фактом своего существования. Он даже успел отнести на кухню две чашки, покрытые изнутри двухдневным чайным налетом, когда раздался внезапный и настойчивый звонок в дверь. Оглядев квартиру в последний раз, Гром пошел открывать. На лестнице, как и ожидалось, стоял Разумовский. Вот только выглядел он совсем не таким, каким Игорь привык его видеть. Первым, что бросалось в глаза, был костюм. Да, именно костюм. Черное классическое пальто с полоской темно-серого шарфа. Белый треугольник рубашки с расстегнутым на две пуговицы воротом, обрамленный лацканами застегнутого пиджака. Черные кожаные перчатки на руках. Черные классические брюки, ботинки с вытянутым носком. Одетый как бизнесмен и аккуратно причесанный, Разумовский выглядел почти что взрослым, однако слишком бледное лицо с порозовевшими от холода щеками и выделявшимися теперь голубыми глазами все равно придавало ему какие-то детские, трогательные черты. Игорь стоял напротив — в старом поношенном свитере и спортивных штанах, небритый, нормально не стриженный и похожий, должно быть, на потрепанного жизнью работника завода. Он чувствовал себя так, будто увидел инопланетянина, непонятно зачем спустившегося из глубокого космоса к нему на лестничную площадку. И все же, несмотря на странную обстановку, следовало признать: Разумовский сейчас выглядел по-настоящему привлекательным. Некоторое время они молча разглядывали друг друга – абсолютные противоположности, разделенные только истертым бруском порога. Но тут Разумовский отвел взгляд и несколько смущенно откашлялся. Ах да. Игорь ведь до сих пор не пригласил его войти. – И откуда такой разодетый? – усмехнулся Гром вместо приветствия, наконец впуская гостя в квартиру. Разумовский, стряхнувший неловкое оцепенение одним ловким движением, повесил пальто на старую вешалку и ухмыльнулся. – От спонсоров, – сказал он, расстегивая ботинки и снимая перчатки. – А ферзя где своего оставил? – как бы в шутку поинтересовался Игорь, имея в виду Волкова. Разумовский медленно выпрямился. И ответил со странной невозмутимостью: – На D1. Само собой, каламбур у него вышел удачный. Однако Гром даже не улыбнулся: все это недоверие к телохранителю лишний раз напоминало о том, что Разумовский приглашен сюда вовсе не для дружеской беседы. Бесконечная игра, в которую они играли с момента первой встречи, вдруг показалась Игорю раздражающе утомительной: ради чего устраивать цирк, если можно иначе, проще? С другой стороны, «проще» с Разумовским никогда бы не вышло. Как и с Доктором. – Садись, – почти велел он Разумовскому, указывая на диван, – и тут же с досадой отметил собственный неожиданно приказной тон. Разумовский, однако, продолжал стоять, не сводя с Грома внимательного взгляда. Щеки его от сильного контраста температур теперь покрылись настоящим румянцем. Некстати вспомнились объяснения Рубинштейна про эмоции во сне, но Игорь немедленно оборвал уже зарождавшуюся в связи с этим идиотскую мысль. – У тебя квартира… холодная, – сообщил Разумовский и вдруг улыбнулся. Сказав это, он вопреки здравому смыслу тут же снял пиджак, почти небрежно бросил его на диван и закатал рукава рубашки. Проследив за чужими движениями с какой-то бездумной, мнительной осторожностью, Игорь глянул на старое деревянное окно, заделанное всем чем только можно – но, разумеется, все равно покрывшееся тоненьким льдом у самого подоконника. – Какая есть, – ответил он, пожимая плечами. А затем констатировал, даже не собираясь предлагать: – Чай. Разумовский снова улыбнулся и покачал головой, указывая на край журнального столика – туда, где из-под вороха пустых бумажек выглядывала сложенная шахматная доска. – Мне нужен реванш, – сказал он. В тускло-золотистых лучах зимнего солнца его глаза азартно блеснули, и Гром внезапно ощутил прилив такого же завлекательного азарта. Что бы там Разумовский ни удумал, а так или иначе ему придется выложить все начистоту. – Реванш, значит? – усмехнулся Игорь, расчищая место для партии одним безжалостным движением руки. – Ну попробуй. Они уселись играть друг напротив друга: Разумовский, как и в первый раз, пошел белыми, Гром – черными. – Итак, – предложил Разумовский после второго хода, – что ты хочешь узнать? Кривовато улыбнувшись, Игорь метнул исподлобья проницательный взгляд. – «Мы с тобой поладим», – произнес он, как ни в чем ни бывало двигая слона на три клетки вперед. – Как думаешь, что бы это могло значить? Разумовский в одно мгновение замер. Ладонь осталась занесена над доской. Губы напряженно дернулись, сжимаясь в тонкую, жесткую линию. Брови сдвинулись и зло выступили над переносицей. Вопрос явно застиг его врасплох: без тени прежнего язвительного веселья он уставился на Грома так, словно готов был убивать – ни больше, ни меньше. «Попался», – не без удовольствия прокомментировал голос у Игоря в голове. Вот теперь игры кончились. – Серьезно? Она у тебя? – вдруг спросил Разумовский, будто мгновенно очнувшись. Его рука опять двинулась, но тут же остановилась на полпути к новой фигуре. – А я думал, что… – он вдруг прижал ладонь ко лбу и нервно улыбнулся, глядя куда-то в сторону. – Она в участке, – зловеще прокомментировал Игорь, стараясь выхватить и запечатлеть в памяти каждую реакцию собеседника. Разумовский напряженно выдохнул, улыбнулся еще шире и в конце концов опустил руку. – Так чья это записка? – тяжело отчеканил Гром, пригвождая его взглядом, как невидимой булавкой. Вместо ответа Разумовский накрыл глаза ладонями, продолжая нервно улыбаться. С силой провел по щекам и, сложив руки вместе, наконец отнял их от лица. Улыбка его еле заметно подрагивала – так, будто он вот-вот засмеется: может, от облегчения, а может, от сильного беспокойства. – Не знаю, – произнес он на выдохе – и посмотрел на Игоря совершенно диким, ошалелым взглядом. Черные точки зрачков расползлись по голубой радужке, увеличившись в размерах, и у Грома едва дух не захватило – вот оно. Какое-то скверное, яркое, будоражащее дежавю, еще сильнее закручивающее водоворот тщательно замаскированного поединка. – Не знаешь? – Игорь опасно усмехнулся и подался вперед, сокращая расстояние между ними на несколько значимых сантиметров. – Нет, – признался Разумовский – опять с придыханием. Глаза у него лихорадочно блестели, а губы судорожно изгибались. – Не знаю… Когда я нашел ее в кармане штанов, она была вся мятая. Голова в тот день просто раскалывалась, и я не мог вспомнить, откуда взялась эта хрень, – продолжал он, вновь накрывая лицо руками и проводя вниз, как будто стягивая с себя тяготящие эмоции. – Бросил со злости где-то в офисе. И она просто исчезла. – Разумовский вдруг усмехнулся, – Я уже думал, крыша едет. Чем дольше он говорил, тем больше уходила из его голоса напряженность, постепенно сменяющаяся взбудораженным облегчением: – Искал, но ничего не нашел. Посмотрел камеры наблюдения, но сам понимаешь: днем в кабинете все как обычно, а после девяти вечера запись отключается. Спросил у Олега, проверил все комнаты, – теперь Разумовский смотрел Игорю в глаза – прямо и внезапно пронзительно. – Не думал, что она у тебя. Игорь, в свою очередь, испытующе глядел на Разумовского. – Ты же вроде боишься Доктора, – саркастически продолжал Гром свой допрос. – Не думал, что послание от него? – Может быть, – Разумовский улыбнулся одним уголком рта. – Почему тогда не рассказал? – потребовал Игорь уже более жестким тоном. Разумовский насмешливо хмыкнул. – И что я должен был тебе рассказать? – риторически вопросил он. – Что с бодуна нашел бумажку, которая теперь неизвестно где? – То есть непонятные записки у тебя в карманах каждый день появляются? – уточнил Гром без тени сарказма. – Нет, Игорь, – Разумовский слегка качнул головой. А потом с иронией добавил: – Но и ты не каждый день у меня их крадешь. Твой ход, – он кивнул на доску, быстро переставляя забытую пару минут назад фигуру. «Крадешь…» Гром раздраженно выдохнул. Ладно. Этого следовало ожидать. – Чумной Доктор обещал, что «вы поладите», а потом заживо сжег человека, – продолжал Игорь. – И для тебя, значит, больше не опасен? – Ты же знаешь, что это не он, – напряженно возразил Разумовский. – Чумной Доктор не настоящий преступник. – И кто же, по-твоему, настоящий? – Гром наконец походил конем. – Тот, кто поддерживает коррумпированную систему правопорядка, – выдал вдруг Разумовский. Игорь молча уставился на него. Их взгляды – пристальные, едва ли не прожигающие – сцепились в бессловесном поединке. Повисла короткая, звеняще натянутая пауза. – Поподробнее с этого места, – глухо отчеканил Гром. На долю секунды ему показалось, что лицо Разумовского стало холодно-безразличным – но тут Разумовский слегка нахмурился и подался вперед, раскрывая ладонь в убеждающем жесте. – Сам подумай: кто виноват в появлении людей, которых Доктор наказывает? – спросил он. – Если деньги и власть отменяют любой справедливый приговор, закона как такового нет. Делай все что хочешь – и ничего тебе за это не будет. Доктор – не причина, а следствие. Ему не совладать с системой, поэтому он назначил инструментом правосудия себя. – Ну и как? – поинтересовался Игорь. – Получается? У Доктора «получалось» с переменным успехом: историю с Гречкиным в итоге замяли, разбирательство с деньгами Исаевой по-прежнему тянулось, однако справедливого исхода не обещало, и только журналист с Бехтиевым получили свое. Обстановка в городе была, как всегда, умеренно напряженной, и богатеи, кажется, не особенно беспокоились. – Доктор хотя бы не ждет перемен, а действует, – уверенно заметил Разумовский и вновь посмотрел на шахматное поле, очевидно, планируя следующий ход. – Это все он тебе лично рассказал? – вызывающе уточнил Гром. Разумовский энергично покачал головой. Длинные медные пряди, выбившиеся из аккуратной укладки, опустились на край лба. Игорю вдруг пришла на ум странная и некстати забавная мысль, что, вопреки представлениям фанатов, Разумовский не умеет быть «идеальным» дольше нескольких часов. – Это мое нескромное мнение, – на губах Разумовского вновь заиграла короткая ироничная улыбка. – Чумной Доктор не преступник в общепринятом понимании и не убийца. Впрочем, не мне судить. У него сомнительные методы, и он по-прежнему может быть опасен – как для меня, так и для тебя. Игорь машинально усмехнулся – раздражение и колкий азарт спора еще больше разжигали природный сарказм. – Ну спасибо за заботу, – прокомментировал Гром с издевкой. – Не пойму только, откуда она взялась: сначала ты собирался помогать и утверждал, что Доктор «слетит с катушек», вот он слетел, но теперь ты на его стороне и убеждаешь меня бросить это дело. Разумовский прикрыл глаза и снова уложил руку на лоб. На этот раз он улыбался беспокойно – и все же притягательно искренне. – Скажем так, твоя судьба мне небезразлична: в этом городе осталось слишком мало надежных и добросовестных людей. И я не хочу, чтобы стало еще одним меньше, – Разумовский открыл глаза и посмотрел на Игоря с явной симпатией. – Что касается Доктора, то… Он уже давно убил бы тебя, если бы действительно захотел. Ты намерен разобраться с ним в одиночку, и это ни для кого не секрет – значит, у Доктора и настоящего убийцы преимуществ намного больше, чем у тебя. Вот что я думаю. Ничего не ответив, Игорь смерил Разумовского скептическим взглядом. Само собой, в его словах был резон – но не бесспорная истина: Доктор разыгрывал хорошо продуманную, пускай и не с самого начала, партию, испортить которую он позволить не мог – особенно явившемуся невесть откуда майору полиции, который решил остановить экзекуцию. Впрочем… Постойте-ка. Четко идущая до этого мысль вдруг дала совершенно неожиданный поворот: Разумовский что, сейчас ему комплимент сделал? Гром уже собирался выдать какую-нибудь едкую и остроумную ремарку, однако вышла только насмешливая и, пожалуй, – ладно, стоило это признать – несколько сконфуженная ухмылка. Поздно – странное открытие все-таки сбило его с толку. Разумовский между тем продолжал улыбаться, Игорь – смотреть на него, и на какое-то время в комнате воцарилась странная, успокаивающая тишина. Которую, ясное дело, скоро нарушил завибрировавший где-то поблизости телефон. Разумовский отреагировал первым: встрепенувшись, он полез в карман брюк за источником шума. Поглядел на экран – и на лице у него отразилось нечто среднее между тревогой и недовольством: брови нахмурились, губы напряженно сжались. С ответом он явно медлил. – Да, – взяв наконец трубку, сказал Разумовский. – Нет, я не… Легко было догадаться, кто ему звонил: судя по всему, в шутке про оставленного ферзя имелась немалая доля истины. Последовавший за этим немногословный разговор кончился так же быстро, как начался, и Разумовский, явно раздосадованный, стал оперативно собираться на выход. – Мне нужно ехать, – сообщил он, натягивая пиджак и устремляясь к вешалке, где висело его пальто. Гром молча направился следом. Пока Разумовский второпях застегивал ботинки с естественной неграциозностью опаздывающего человека, он бросил взгляд на шахматную доску. Партия оборвалась сразу после дебюта, в самом начале настоящей игры, как будто ставила символический вопрос: «Кто победит?» «Он или ты?» Доктор или я?.. Ощутив внезапный приступ раздражения, Игорь повернул ключи в замке и открыл входную дверь. Разумовский, уже полностью облаченный, остановился прямо напротив него. Рассеянно поправил вновь сползший шарф, наскоро откинул со лба выскользнувшие из испорченной прически вихры. Секунду он рассматривал Грома так, словно бы искал что-то забытое перед уходом. И вдруг одним плавным движением решительно подался вперед. Ладони его ухватились за предплечья Игоря, голова, а следовательно и губы, вновь оказались непозволительно близко от Игоревой щеки. – Помни: я на твоей стороне, – произнес Разумовский, негромко и чуть насмешливо. От него пахло знакомым одеколоном, и мысль о том, что запах приятный, появилась неожиданно быстрее, чем желание отодвинуться: Гром, может, и позволял Разумовскому вторгаться в свое личное пространство, когда еще был в неадекватном состоянии после комы, но всему есть граница. – Хорош, – предупредил Игорь, стараясь, чтобы голос звучал требовательно и жестко – однако вышло как-то плоско и нелепо. Неправдоподобно. Разумовский в ответ только улыбнулся, отнял руки и выставил ладони перед собой в защитном жесте. А затем отстранился, уже отступая к двери. – До встречи, – попрощался он и, легко развернувшись, шагнул в тусклый полумрак лестничной клетки. В первый рабочий день участок встретил Игоря слегка удивленными дежурными, зверски холодным вестибюлем и едва ли не полусотней изучающих взглядов. Пока он шел к своему столу, попутно кивая в знак приветствия и едва успевая здороваться, около его места уже материализовалась небольшая группка самых «неравнодушных» сослуживцев. Не теряя времени зря, они тут же начали со стандартных вопросов, однако Гром, которого разговоры про здоровье и тому подобную чушь уже порядком достали, предпочел ретироваться – прямо в кабинет к Прокопенко. Полковник, несмотря на мрачный настрой, все равно был рад его видеть. Широко улыбаясь, Федор Иванович обменялся с Игорем крепким рукопожатием – но тем не менее свою угрозу, озвученную в больнице, все-таки исполнил. Имела место очередная короткая, однако довольно напряженная беседа касательно безответственности Игоря в вопросах собственной жизни, и Гром вернулся на рабочее место, чувствуя, как окружающий мир непроизвольно действует ему на нервы каждым посторонним движением и звуком. На столе царил чужеродный, абсолютно непривычный порядок: материалы оказались сложены в пачку на углу, обычно разбросанные шариковые ручки убраны в ящик, и даже коврик для мыши аккуратно поправлен рукой неизвестного благодетеля. В процессе возвращения рабочего беспорядка обнаружилась только одна пропажа: исчезла папка с бытовым убийством, которым Игорь даже не успел заняться из-за непредвиденной встречи с Доктором и его огнеметами. Это означало, что теперь у Грома осталось только дело угонщиков, зависшее без новых улик и все еще разыскиваемых подозреваемых. Впрочем, учитывая постоянную мигрень и раздражительность, даже такой рутины пока было достаточно. После десяти утра явился Стрелков, не преминувший тут же вызвать Игоря к себе для нового мини-допроса. Лысый как всегда бесил одним своим видом, и после общения с ним чертовски хотелось кому-нибудь врезать. Зашедший поздороваться Дима несколько разрядил обстановку, однако после его ухода непреодолимая тяга к насилию вернулась опять. Приступая к изучению результатов экспертиз и показаний, Гром пообещал себе снова повесить в квартире боксерскую грушу. Время до обеда ушло на то, чтобы пересмотреть все имевшиеся по делу материалы – можно сказать, вспомнить хорошо забытое старое. По возвращении из столовой Игорь вынужден был принять таблетки от адски болевшей головы, буквально угрожавшей расколоться надвое, и наконец занялся планированием дальнейшего расследования. Однако долго этому не суждено было продлиться, поскольку к шести вечера бдительный Федор Иванович самолично выдворил его с работы. Дома ждала тишина и заранее приготовленный ужин – Юля, позвонившая еще днем, снова уехала добывать интервью для своего блога. Воспользовавшись ее отсутствием, Игорь провел час или около того в компании докторского профиля, затем обследовал квартиру в поисках нового, более удачного места для тренировок и даже полистал свежие новости в интернете. Около десяти Юля вернулась, и они пили чай на кухне до тех пор, пока Игорь окончательно не сдался накопившейся усталости. Часы показывали двадцать три тридцать. Гром уже собирался ложиться спать, когда в тишине вдруг раздался характерный «пилик» вотсаппа. В сообщении от Димы оказалась ссылка на новостной канал, которую Игорь, поколебавшись несколько секунд, все-таки открыл. Как выяснилось, не зря. «Чумной Доктор снова жжет» – гласил заголовок только что опубликованной экстренной новости.