Простая история

Стоп. Игорь медленно повернул голову вправо. Крупная черная тень у стены не двигалась – Доктор стоял на ногах. В том, что он и не думал падать, сомнений быть не могло. Секунды растягивались, как в замедленной съемке. Абсурдный спектакль двух идиотов срочно требовал вмешательства. Смаргивая едкую пелену, Гром зажмурился несколько раз, уверенно оперся ладонью о мерзлый бетон. Вот так, да. Еще немного. Бах! Воздух содрогнулся от резкого грохота. Игорь видел, как Доктор заторможенно согнулся. Рядом с ним стукнулось об пол что-то темное – кажется, спортивная сумка, выпущенная из рук. Звякнул металлический предмет, с нелепым дребезжанием откатился в сторону – прямо к ботинку Грома. Проклятье. Сорокин не понимал, кто шантажист, но, сам того не ведая, действовал верно. Застрелив Доктора, он выигрывал в любом случае: даже если вскроется крышевание, довольный Стрелков может сделать поблажку. А Игорь Гром, будучи у лысого на плохом счету и к тому же действуя против всех правил, пойдет лесом со своими обвинениями, тем более что и улик-то толком у него пока нет. «Думай!» – резко потребовал голос в голове. Преимущество имелось только одно: подражатель сейчас тормозил – очевидно, испытав на себе птичьи грязные приемчики. А это означало, что Чумного Доктора еще можно было спасти. – Ну что, мразь? – с трудом усмехнулся Сорокин – тяжелым, каркающим смехом. – Нравится? «Плохо», – успел подумать Игорь. И выстрел грянул в третий раз. Доктор безнадежно привалился к стене, медленно опустился на колени. Теперь стало видно, что он прижимал одну ладонь к торсу; из-под маски слышалось напряженное рваное дыхание, шумящее в микрофон. Загремела массивная поступь: Сорокин подходил ближе, не переставая целиться в Доктора. Гром мог бы на него кинуться – и, вероятнее всего, словить оставшиеся пули. Лезть в драку под перцовкой, угнетающей нервную систему, было равносильно самоубийству. Никому из них двоих это все равно не помогло бы. Что-то шваркнуло вбок – оброненный Громом пистолет оказался теперь вне досягаемости. Подражатель меду тем остановился совсем рядом с ослабевшей птицей – у стены напротив, боком к Игорю. – Уебок, – хрипло припечатал он. И треснул Доктора ногой – так, что тот согнулся еще больше. «Думай, думай, думай!» Сорокин вооружен. Пистолет далеко, спортивная сумка тоже. Времени нет. Слева – горелка, откатившаяся пламенем почти в угол. А у ботинка… Гром посмотрел на предмет у своего ботинка. Рискованно. Очень. Но теперь думать было некогда. Второй подлый удар заставил Доктора болезненно содрогнуться. – Стой! – заорал Игорь что было сил, сопровождая своим хрипом металлическое дребезжание отправленной в угол перцовки. И тут же закашлялся, безнадежно глотая воздух. Сорокин обернулся к нему. Навел прицел. – Стой… – опять прохрипел Гром, поднимая руки в капитулирующем жесте. – Он… нужен жи… вым… Воцарилось напряженное молчание. Подражатель тупил, и это было как раз то что нужно. – Ты еще кто? – спросил наконец Сорокин. Похоже, он никак не мог решить, в кого из них стрелять в первую очередь. То, что он не обратил внимания на перцовку, было поистине чудесным везением. Игорь моргнул несколько раз. Проклятые слезы все еще мешали нормально видеть. – Майор полиции… Игорь Гром… Опять повисла безмолвная пауза. Покалеченный Доктор тяжело дышал в своем клюве. Спасать жизнь этому кретину, уже во второй раз, разумеется, должен был «ничего не понимающий» в птичьем глубокомыслии Игорь. – Кто..? – не понял Сорокин. Однако секунд через десять сообразил: – А… с мусоровозом на Дворцовой? Прекрасно. Кажется, гребаный мусоровоз запомнил уже весь город. Гром медленно кивнул. Нарочно закашлялся, чтобы потянуть время. – Ага… Типа того… Сильнее запахло дымом: горелка продолжала «запекать» стену. Смотреть туда было нельзя – оставалось только надеяться на удачу. И продолжать тянуть резину как можно дольше. – М, – спустя несколько мгновений выдал Сорокин дебилистически. Поверив Грому на слово – впрочем, спрашивать удостоверение сейчас было бы еще тупее, чем не спрашивать, – он слегка опустил пистолет, чтобы опять прицелиться в Чумного Доктора. Ладно. Если повезет, будет диверсия, а с ней и шанс разоружить подражателя. Еще немного. – Наручники..? Игорь вытер ладонью глаза и холодные щеки. Черт бы побрал эту портативную самозащиту. – У меня нет. Разумеется, наручники были – даже две пары. Вот только просто так их с собой не таскают, и Сорокин, будучи ментом, наверняка осознавал это даже в малоадекватном состоянии. Диалог, который Игорь затеял с ним, неминуемо перетекал в «прощупывание почвы»: теперь вычислить шантажиста было важнее, чем устранить мстительного Гражданина. И подражатель, учитывая все обстоятельства, уже явно кое о чем догадывался. – Как вышел на него? – спросил вдруг Сорокин. Теперь он смотрел на Грома в упор, и пистолет в его руках, обманчиво наведенный на Доктора, мог сменить цель в любой момент. «Дерьмо», – констатировал внутренний голос. Зловещая тишина пульсировала неизбежной неопределенностью. Ну давай же. Давай. Дав… Раздался гулкий, хлопающий рев. Вокруг загудело, как от пушечного выстрела, свистяще зашипело. Сбоку обдало горячей волной. Гром инстинктивно развернулся; пригнулся, защищая руками голову. Лицо – поближе к стене, быстрее расстегнуть крутку, закрыться воротом. Не вдыхать. Один. Два. Три… Присесть на корточки. Ждать не меньше десяти секунд. Вперед. Прижимая ворот к лицу, Игорь слегка приоткрыл глаза. По комнате разливался ядреный серый дым. Сорокин был нейтрализован – от неожиданности он потерял равновесие и рухнул на колени, натужно кашляя. Четыре. Пять. Шесть. Так. Сначала – оружие: просто так не справиться. В полумраке и дымной пелене четко выделялись только два крупных человеческих силуэта, и Гром, сдерживая неизбежно подступающий кашель, выудил из кармана телефон с включенным фонариком. Есть! Матовый корпус чужого макарова обнаружился всего в паре метров. Рядом с крупным армейским ботинком; прямо у ноги Чумного Доктора. Игорь поднял взгляд. Птичья маска с поблескивающими глазницами смотрела прямо на него. «Не вздумай, – вдруг промелькнула в мыслях странно знакомая фраза. – Не вздумай, кретин, если жить хочешь». Семь. Восемь. Девять. Доктор осторожно шевельнулся: из последних сил он готовился к рывку. Захрипел в микрофон и… подтолкнул пистолет носком ботинка – ближе к Игорю. Десять. Впервые в жизни они с преступником были заодно. Сорокин между тем предпринимал тщетные попытки встать, едва не ли задыхаясь от едкого дыма. Игорь быстро убрал телефон, дотянулся до пистолета. Стрелять – не вариант: подражатель и так безоружен. Впрочем, не стрелять – тоже. Глаза опять слезились, кашель подступал с новой силой. Пытаться надеть Сорокину наручники в таком виде бесполезно. А ведь здесь еще раненный Доктор… Мысленно чертыхнувшись и все-таки закашлявшись, Игорь опять достал смартфон и кое-как вызвал оперов. «На ж/д. Скорую», – прохрипел он в трубку, когда гудки сменились голосом. И отключившись, посветил перед собой. Клубы дыма рассеивались ужасающе медленно. Подражатель двигался с трудом, но тем не менее уверенно полз к противоположному углу комнаты. Собственный пистолет Грома все еще лежал где-то там же, и это опять меняло ситуацию. Чумной Доктор подозрительно затих и не шевелился. Времени на раздумья опять не было. Поставив смартфон прямо на пол, у стены, свободной рукой Игорь переложил наручники в карман джинсов. Зажмурившись, проморгался; сглотнул, сдерживая кашель. Медленно приподнялся. И, отпустив вторую ладонь, прижимавшую ворот куртки к лицу, ринулся на Сорокина. Прежде чем собравшееся наверху едкое марево застлало глаза и заполонило носоглотку, Игорь успел нанести два удара. Один – по спине, сверху коленом, второй – ладонью по шее, в область сонной артерии. Подражатель издал адский гортанный рев, и Гром, задыхаясь от дыма, согнулся над ним, заламывая левую руку. Лоб резко налился свинцом. Легкие саднило, нервы рвались от конвульсивной натуги. В ушах зашумело. Сорокин дернулся из последних сил, подгоняемый отчаянной злобой. Мышцы его вздулись буграми, и даже сквозь вязкую, звенящую лихорадку кашля Гром чувствовал, как он пытается бороться, – и в свою очередь мертвой хваткой давил на чужое запястье и спину. Хватит. Больше никто не умрет. И Чумной Доктор – кем бы он ни был, убийцей или нет, какой бы херни ни натворил – не умрет тоже. Еле двигаясь, Игорь кое-как защелкнул металлический браслет на заломленной кисти. Собственная голова будто трещала по швам, но отпускать гада было нельзя – только не сейчас, когда дело почти сделано. Подражатель рванулся опять, тщетно пытаясь освободить вторую руку, придавленную ботинком Грома. «Лежать», – со злорадной мстительностью подумал Игорь. Отравленные взорвавшейся дрянью, они оба были на пределе. В глазах потемнело – или это просто дым? Тошнотворная, дрожащая слабость расползалась по всему телу. Игорь не отпускал. Изо рта вырвался кашель, похожий на воронье карканье, – тугой, низкий; грудную клетку обожгло. Еще немного. Поднажать еще немного. Гром яростно сжал зубы. Надавил сильнее – и рывком заломил вторую руку Сорокина, попутно защелкивая второй браслет. Сил повернуться к Доктору у него больше не осталось. Осталось только пульсирующее напряжение, колкие искры адреналина и мутный полумрак. Время исчезло всего на секунду – а когда появилось опять, вместо удушливой шумящей комнаты Гром оказался в свежей, подозрительно безмолвной пустоте. Уши были словно заткнуты ватой. Глаза открылись не сразу. – Игорь, – вдруг позвал кто-то, склонившийся над ним. – Вы с нами? Меня слышите? Гром утвердительно захрипел. Морозный воздух облегчающе холодил лицо. – Ну вот и отлично, – как выяснилось теперь, голос принадлежал человеку в форме, явно одному из коллег. «Значит, доехали все-таки», – подумал Игорь, улавливая малопонятные обрывки разговора со стороны и наконец чувствуя, что лежит на мерзлой земле. В голове словно пузырь лопнул: послышался шорох, скрип шагов по снегу, отдаленный гул шоссе. Рябящий свет мигалки, разбавляющий ночной мрак, выхватил корпус полицейской машины. «А где..?» – хотел спросить Игорь, но вместо этого лишь зашелся надсадным кашлем и резко попытался сесть. Кто-то помог ему, удерживая за руку и плечо. Темнота поплыла, взбаламутилась перед глазами. Какого черта? Ведь секунду назад он валил Сорокина, а теперь… – Полегче, – участливо, но вполне себе жестко рекомендовала милая девушка в форменной куртке. – Скорая едет. Гром раздраженно зажмурился – не то! – Д…ок…тор… – с трудом выдавил, а вернее сказать, выжал из себя он. – Чум…ной… Чумной Доктор; идиот в дурацком костюме – вот кому нужна скорая. Если этот гад помрет от кровопотери, допросить его будет уже нельзя. Да и не только допросить… – Скорая… – уверенно продолжила девушка и вдруг, словно засомневавшись, метнула взгляд направо. Рядом кто-то хрипло закашлялся. – Чумного Доктора здесь нет, – сказала она с усталой невозмутимостью. – Только капитан Сорокин. Игорь, все еще заторможенный от слабости, обернулся к источнику звука. Подражатель лежал у стены заброшки, под присмотром двух оперов; наручников на нем больше не было, и от этого вдруг сделалось досадно: столько усилий, а все зря… Дерьмо какое-то. Раздался сухой электрический треск – зашипела рация. Игорева спасительница ловко вытащила устройство из поясного чехла. – Зима-два, это мост-пять. На месте. Конец связи. Опять закашлявшись, Гром придержал ладонью тяжелый лоб. «Чумного Доктора здесь нет». Твою ж мать… Гребаный птеродактиль. Нет, он вовсе не идиот. Идиот здесь только один: известный всему Петербургу, четырежды лоханувшийся майор полиции Игорь Гром. Стрелков во главе следственно-оперативной группы примчался быстрее скорой помощи. Увидев аж три машины, подъезжавшие со стороны шоссе, Игорь даже не удивился: там, где дело ведет «чупа-чупс», шоу будет продолжаться вечно. Сам он, измотанный дракой, успел только в общих чертах изложить патрульным ситуацию и обнаружить докторовские следы – неглубокие, но все же отчетливые отпечатки армейских ботинок. Преступник ушел в направлении ремонтных депо, от которых небольшая дорога поворачивала сразу на улицу Железнодорожную. Оставался шанс засечь его на местных камерах слежения, но, как и в случае с сорокинским убийством, рассчитывать на это, прямо скажем, не стоило. С уликами дело наверняка обстояло не лучше: миниатюрный взрыв гарантированно испортил пакет с загадочной надписью и перцовый баллончик, ну а чтобы птеродактиль забыл свою сумку, Игорь даже представить себе не мог. Однако кроме пресловутой сумки забывать было нечего: арсенал параноидной птицы обычно включал только самое необходимое, да и раскладывать «инструменты», как домушник перед сейфом, Доктор нужды не имел. Учитывая все это – а заодно и выдающиеся детективные способности «чупа-чупса», – обыск задымленной халупы уже казался бесперспективной затеей. Все три подъехавших автомобиля встали метрах в четырех от заброшки. Хлопнула дверца, за ней другая. Игорь поморщился. Вылезший из салона Стрелков – в классическом расстегнутом пальто, опять в костюме с иголочки – прошествовал навстречу патрульным. Быстро переговорив с ними, подошел сначала к Сорокину, побеседовал с ним и отослал в машину – правда, теперь снова в наручниках. И только потом удостоил вниманием Грома. Осклабившись гротескно сверкающими зубами, «чупа-чупс» молча окинул Игоря изучающим взглядом – и следующие двадцать минут заставлял его рассказывать все сначала, нарочно переспрашивая по сто раз и явно наслаждаясь мучительным кашлем и севшим голосом раздражающего майора. Когда все было кончено, Стрелков повел экспертов в заброшку. Игорь в компании двух оперов остался стоять на морозе – и прождал еще черт знает сколько до тех пор, пока «чупа-чупс» не вернулся опять. На сей раз его лицо украшала перманентная мерзкая улыбка, как у школьника младших классов, засунувшего дольку апельсина в рот и пародирующего рекламный оскал. – Задержать, – отрывисто велел ФСБшник, глядя Игорю прямо в глаза. – В машину. Гром, казалось бы готовый к чему угодно, вдруг ощутил прилив бесконтрольной злости. Опера молча переглянулись. – Сопротивляться будешь? – с веселой издевкой поинтересовался «чупа-чупс». Игорю безумно хотелось врезать по его мерзкой столичной харе – и плевать что будет потом. Но руки пульсировали слабостью, кулаки сжимались мягко, будто ватные, в черепной коробке резалась колкая мигрень. Вместо угрозы из горла вырвался предательский кашель; Гром инстинктивно закрыл рот ладонью, опустил голову. Стрелков торжествовал: дальнейшую судьбу крамольного следака он мог решить одним движением, словно римский император на гладиаторских боях. А бой, согласно российскому законодательству, между тем был проигран. – Позвонить… дайте… – прохрипел наконец Игорь, бросая исподлобья убийственный взгляд. «Чупа-чупс» только усмехнулся. Обернулся к помощникам, с мерзким шуршанием раскрыл файл для улик. – Телефон сюда, – угрожающе спокойно приказал он и вытянул руки в черных кожаных перчатках. Гром не двигался. Внезапно вспомнился Доктор, противившийся аресту с точно таким же остервенением, как теперь человек, пытавшийся его задержать… По иронии судьбы оказаться в наручниках предстояло вовсе не бешеной птице, и виноват в этом был отнюдь не Стрелков – виноват был сам Игорь. – Ну? – потребовал ФСБшник, опять пошуршав файлом. Спорить с ним было без толку. Так и не проронив ни слова, Гром вытащил из кармана смартфон с невыключенным фонариком и опустил в пакет. Почуявший его смирение «чупа-чупс» довольно ухмыльнулся. – Руки. Игорь сделал как было велено – уже во второй раз. А дальше начался какой-то поганый сюрреализм: холодный металл на запястьях, отвратительно долгий путь до участка, ошалелые взгляды коллег. Стрелков, видимо, решивший оторваться на полную катушку, поместил его сразу в обезьянник, в свободную камеру между двух занятых. В поганой клетке стоял дубак и грязновато-серая мгла, хулиганы по соседству разгалделись, как ошалелые. Гром не знал, сколько времени прошло и сколько еще пройдет, прежде чем весь этот абсурд кончится и ему наконец дадут телефон позвонить Юле. На допрос он попал только к утру, не раньше: двое охранников с явно сочувствующими лицами доставили Игоря в знакомую комнату, где ФСБшник снова и снова задавал тупые вопросы, ухмылялся и скалился на разные лады, бросал на стол исчерченные карты, тряс распечатками сорокинского досье и, в общем, показывал, кто здесь главный. После этого мракобесия Грому позволили остаться в чужом запертом кабинете и выпить чаю – кофе уже давно не было – а через пару часов вызвали опять: на этот раз в кабинет к Прокопенко. Иссиня-черный костюм Стрелкова был отчетливо виден даже сквозь приспущенные жалюзи. – Ну что, – издевательски насмешливо предложил «чупа-чупс», как только Игорь закрыл за собой дверь. – Давай по-быстрому? Он сидел в кресле за столом, напротив Федора Ивановича. Выглядевший мрачнее тучи полковник между тем хранил зловещее молчание. Разумеется не дождавшись ответа, ФСБшник продолжал: – Сокрытие информации от следствия, использование личных данных сотрудников, безосновательное проведение ОРМ [1], регулярное нарушение устава и превышение полномочий, – Стрелков усмехнулся, в который раз за эту отвратительную ночь, и Грому вдруг сделалось тошно: вот же бюрократская мразь. Интересно, сумел бы Доктор его проучить, если б мог? – Пиши рапорт, – «чупа-чупс» легонько стукнул рукой по столешнице, – и вперед, свободен. Последнее слово он произнес нарочито весело, как самую остроумную шутку, рожденную спонтанно и оттого еще более смешную. Игорь молчал. Федор Иванович молчал тоже – ясно было, что сказать он сейчас может только веское, но абсолютно бессмысленное «Доигрался?». Неприятная пауза чересчур затягивалась. Стрелков, единственный бодрый и довольный из всех присутствующих, уже нетерпеливо покачивал ботинком. «Да пошло оно», – внезапно решил Гром и шагнул к столу. Не глядя заполнил две графы на распечатанном шаблоне, черкнул зигзагом подпись, потянулся за удостоверением… и вдруг осознал, что документов нет: их забрали – вместе со всем остальным, при задержании. – Ксива твоя у меня, – издевательски задорно прокомментировал ФСБшник. А затем добавил: – Выход сам найдешь или проводить? В другой ситуации Игорь рассказал бы ему, кого именно тут надо проводить и куда, но теперь вместо агрессии осталась только ужасная безразличная усталость. Проигнорировав мерзкий сарказм, он повернулся к Федору Ивановичу: – Это всë? Прокопенко кивнул. – Потом поговорим, – мрачно заметил полковник, и Гром без лишних церемоний покинул кабинет. Вестибюль, как обычно сделавший ставки, наверняка провожал его сотней взглядов, однако Игорю было плевать: сейчас его интересовал возврат телефона, хоть какая-нибудь еда и сон. Пропущенных от Юли оказалось ровно тридцать – цифра катастрофическая, особенно в свете недавней ссоры. Гром перезвонил; разумеется, не получил ответа, тут же набрал второй раз, но ничего не изменилось – да и разве могло бы за несколько минут? – Игорь, она все знает, – осторожно сообщил материализовавшийся невесть откуда Дима. – Я предупредил ее, как только узнал сам. От этой новости заметно полегчало – и в то же время стало еще хуже: «решив» основную задачу, мозг расслабился, а идея прилечь до обеда в холодной камере показалась весьма недурственной. Гром, которого такая перспектива на рациональном уровне все же не устраивала, мысленно одернул себя, поблагодарил Диму, забрал вещи и потащился на автобусе домой. Всю дорогу его периодически терзала мысль о грядущем объяснении с Юлей, обещавшим только усугубить и без того поганую ситуацию. Однако дома было пусто: к малодушному облегчению Игоря Юля уехала по своим делам, о чем сообщала в записке на кухонном столе вместе с постскриптумом: «Салат в холодильнике». Быстро позавтракав и выпив чаю, Гром уже собрался пойти лечь – и тут его взгляд наткнулся на знакомые клювы в углу гостиной. Чумной Доктор. Или, лучше сказать, хитрая пафосная мразь. Так, словно перед ним были не распечатки, а вполне себе живой человек, Игорь уставился на птеродактиля враждебным прищуром. Только что тяготившая его усталость вдруг отступила, разгораясь безотчетным, тупым раздражением. Шесть – вот уже шесть месяцев птицеголовый кретин играл с ним в дурацкие игры! Решение возникло само собой: Гром сходил в спальню, достал скотч, вернулся к доске и снял одну из бумажек. Молча наклеив портрет Доктора на боксерскую грушу, Игорь встал напротив и посмотрел ему в глаза. В голове комкались сотни невнятных реплик, но вслух сказать было нечего. Да и какой смысл разговаривать с картинкой? Разговор тут не поможет. Тут надо что попроще. Сделав шаг назад, Гром принял исходную стойку – и нанес первый удар. Раздался глухой стук, голова резко заныла, но это было уже не важно: от вида помятой «птичьей рожи» внезапно сделалось по-дурацки легче. За первым ударом последовал второй, за вторым – третий. Игорь бил до тех пор, пока бумага не измялась до дыр, повиснув черно-белыми обрывками. «Все равно сядешь», – мысленно пообещал он изуродованной распечатке. И наконец отправился спать. Первым, что увидел Игорь, был слабый оранжевый свет: претенциозно длинные закатные лучи целились прямо в глаза, однако слепить не слепили – яркости пока не хватало. Благословенная тишина обволакивала невидимым одеялом, мерно тикали настенные часы, где-то далеко, снаружи, привычно шумел город. Тяжело выдохнув, Гром снова прикрыл веки и потянулся за телефоном. Пальцы, обнаружившие знакомый чехол, сомкнулись вокруг прямоугольного корпуса, а на ум тут же пришло закономерное «Интересно, не звонила ли… Юля». Юля! Игорь резко сел на кровати. Вчерашний день мелькнул перед ним беспорядочной чередой картинок. Документы на рабочем столе, белая маска Доктора, темное небо над промзоной, дым и бумажный пакет; гадливый имплантовый оскал, грохот выстрела, снова Доктор у кирпичной стены… Твою ж мать. А еще тридцать пропущенных… Игнорируя режущую боль в черепе, Гром нажал разблокировку и уставился на экран без единого уведомления. Никто не писал и не звонил, а самое главное, что среди этих «никто» была Юля, которая все еще отсутствовала. Вопреки всем обстоятельствам Игорю сейчас очень хотелось просто услышать ее голос, так что он позвонил в третий раз – и нарочно прождал до автоматического сброса, словно не желая признавать поражение. Ладно, допустим. Может, это и к лучшему. На самом деле Гром откровенно не знал, что ей сказать, и не понимал, какой ждать реакции… а впрочем, не понимал ли? Отправляясь утром на работу, он даже не предупредил Юлю, что задержится, и до часа ночи бедная Юля пыталась выяснить хоть что-нибудь, звонила и наверняка сильно волновалась. Внезапное чувство вины буквально обожгло Игоря – ну каков идиот? – однако тут же сменилось холодным, колким раздражением: да, идиот, но как вести себя с обиженной девушкой? Выход всего один: молча ждать, когда успокоится. Вот он и ждал, чтобы не сделать хуже. А в итоге, естественно, получилось «как всегда». Гром опять прикрыл веки, устало провел ладонями по лицу. Мозг настойчиво требовал встать и заняться делом, вот только каким – было неясно: отработанная стратегия жизни трещала по швам. Слишком запутанно, слишком противоречиво. Слишком сложно, в конце концов. Зачем-то взявшись снова за телефон, Игорь бессмысленно поглядел на абстрактные формы заставки и, за неимением лучшего, ткнул иконку списка вызовов. Звонить Юле бесполезно – уж если она решила не брать трубку, не передумает ни за что. Кроме нее среди абонентов высвечивался Дима, парочка неизвестных номеров, приезжавший в заброшку патруль Фрунзенского района, а перед этим – Разумовский. Действительно. Разумовский. Ведь он был последним, с кем Игорь разговаривал накануне вчерашней встречи. Однако допрашивать его спустя двадцать часов после разборки, без доказательств и очевидных преимуществ, не стоило даже пытаться: предъявить нечего, да и кто теперь Гром такой, чтобы допросы вести? Репортаж про гребаный мусоровоз обнародовали спустя тридцать минут после фееричного въезда на Дворцовую, а значит, новость об «отставке» весь город читает уже как минимум часов восемь. Ничего кроме очередного издевательства или, что еще хуже, вторжения в личное пространство, от рыжего ждать не приходилось. Следовательно, звонить ему тоже было бесполезно… «Ну, вот и все, – насмешливо передразнил Игоря внутренний голос. – Доигрался?» Швырнув смартфон на кровать, Гром встал. Вспомнилась гнусно использованная перцовка, абсолютно дикий взрыв баллончика, жалкий огрызок портрета на боксерской груше. Правда была в том, что Чумной Доктор побеждал со счетом «шесть – ноль». И все же не потому, что был умнее всех, нет – а потому, что Игорь выбрал ошибочную тактику. Чтобы изменить ход игры, требовалось кардинально переосмыслить ситуацию. Начать с самого начала. И, очевидно, с того, кто умел профессионально вскрывать чужие головы. Наступивший вечер показался Игорю самым длинным и самым тяжелым за всю его жизнь. Они сидели друг напротив друга в сумрачной кухне, как лидеры враждующих государств накануне войны, – он и Юля, справедливо рассерженная, глубоко расстроенная. Говорили мало и тихо; каждое слово ложилось камнем в давящее безмолвие, выстраивая четкую линию обороны. Сначала она ждала. Потом звонила, уже не помнит, сколько именно раз. Потом звонила Диме, он обещал помочь. В ожидании новостей она исходила всю квартиру из угла в угол. Она никогда не была паникершей, но сейчас ей было страшно: он же «нашел третьего». Что если все пошло не по плану и скорая в этот раз не успеет? Может, он просто забыл ее предупредить? Нет. На Игоря не похоже. Если надо, она все бросит и поедет его искать. Узнает в участке, где и во сколько его видели в последний раз, доберется до его стола всеми правдами и неправдами, перероет вещи в поисках ответов. Вызовет Федора Ивановича. Какая ирония – искать мента в ментовке! Она горько улыбалась и настраивала себя мыслить только рационально. Звонила еще. Потом еще. Как раз в тот момент, когда она решила набрать Прокопенко, перезвонил Дима: что-то происходит, Стрелков и Ко собираются на выезд. Игорь вроде бы где-то там. Федора Ивановича лучше пока не дергать. Она сказала, что все понимает, – но легче не стало. В ожидании ходила из комнаты в комнату, раздумывала, как быть. Бензина предостаточно. Она не знала, сколько еще продержится, но следующего звонка, разумеется, дождалась: Дима сообщил, что Игорь в участке. А еще через полчаса узнал: Игоря официально задержали, и теперь уже ничего не понятно. Возможно, он будет дома позже («но я не уверен» – угадывалось в интонациях Димы). Спать она не ложилась. Утренний выпуск кратко упомянул происшествие на ж/д. Ни слова о Громе в новостях не было. Это все. Если Игорю есть что сказать, пусть рассказывает. И Гром рассказал – сухо, без подробностей, очень коротко и с большим трудом. Слова казались тяжелыми, как чугунные гири, способные при любом неосторожном движении разбить хрупкое стекло доверия. Он не хотел причинять Юле боль; он не хотел – и в то же время не знал, что с этим делать. Когда между ним и расследованием вставал кто-то другой, все шло наперекосяк: эмоциям тут не место, здесь есть только цель и средства ее достижения. Юля боялась за его жизнь, не зная, что этого делать нельзя – преступникам все равно, кто ждет тебя дома. Чтобы ловить их, приходится играть совсем по другим правилам, а значит, идти на риск, отбрасывать лишние сомнения и чувства, верно расставлять приоритеты между долгом и личной жизнью. Юля, напряженно глядевшая с другого конца стола, отказывалась признавать этот постулат напрочь. Чумной Доктор, по ее мнению, «не стоил чужой жизни», особенно жизни такого человека, как Гром. После этой реплики Игорю вдруг вспомнились слова Разумовского, пытавшегося втирать ему нечто похожее, и мозг тут же выдал парадоксальную мысль: есть у них обоих какая-то общая важная черта, больше, чем просто рыжие волосы, или характер, или манера себя вести… Вот только какая, понять было невозможно. Спонтанное обсуждение Доктора бесповоротно завело разговор в тупик, так что пришлось оставить все до завтра и ложиться спать. Игорь, чувствовавший себя не лучше выжатого лимона, честно боролся с усталостью еще целый час. Идиотское увольнение все никак не укладывалось в голове – вчера он уверенно собирался покончить как минимум с одной птицей, а сегодня птицы, сами того не ведая, покончили с ним. Новости активно мусолили драку на месте преступления с одним подозреваемым в убийстве – видно, Стрелкову все же хватило ума хоть немного заняться расследованием! – и не упускали возможности поактивнее афишировать изгнание Грома. Смотреть на все это было в равной степени противно и смешно, так что в конце концов Игорь убрал смартфон с глаз долой. Уже засыпая, он совершенно некстати понял: у Юли и Разумовского был один и тот же типаж. Новенький синий автобус бодро катил вперед. За окном мелькали голые деревца лесистой обочины, мокрый от снега асфальт, редкие машины на встречке. В салоне, кроме двух бабулек, не было ни души, и это вполне устраивало Игоря, вытянувшего свои длинные ноги между пустующими сиденьями. Ехать оставалось еще минут двадцать, заняться было нечем, так что Гром неизбежно возвращался к одним и тем же навязчивым воспоминаниям. Прошедшая неделя выдалась на редкость пустой и непродуктивной. В первый безработный день, с утра и до самого вечера, разные люди объясняли Грому, как надо жить, а точнее, как надо «бросить ерунду и оставить Чумного Доктора в покое». Поначалу Игоря все подмывало спросить, почему никто не оставит в покое его, однако в итоге он с удивлением обнаружил, что теперь сомневается и сам. Пришлось идти прочищать голову от антидокторовской пропаганды: всю среду и весь четверг он шатался по центру и окраинам, стараясь высвободить место для конструктивной логики, а в пятницу встретился с Димой, который пересказал новости из участка. Разумеется, птеродактиль снова вышел сухим из воды. Сомнительные улики в количестве трех штук – чудом уцелевшие огрызки бумажного пакета, помятый баллончик перцовки, горелка Лебедева [2] – только-только отправились на экспертизу, а взятый собаками след, ведущий до Железнодорожной улицы, обрывался на асфальте: очевидно, преступник сел в машину и выехал через дворы, избегая дорожных камер. В отличие от неуловимого мстителя, Сорокину повезло меньше – «чупа-чупс» провел обыск в намеченных Игорем гаражах, обнаружил там кое-что интересное и теперь собирал нужные материалы для полноценного дела. Убийство сослуживца ему пока не вешали, но, судя по энтузиазму Стрелкова, явно собирались в ближайшем будущем. Влияло на ситуацию и новое обращение Доктора: на другой день после драки вышел ролик, начинавшийся фразой «Я знаю, что вы обо мне думаете» и обличавший Сорокина целой тирадой о правосудии. Заканчивалась вся эта умопомрачительная речь посланием Грому на латыни, в котором нетрудно было разобрать Canis sordidus pestifer. «Кажется, он назвал тебя грязной больной псиной. В смысле разносящей чуму», – осторожно заметил Дима после быстрой консультации с Гуглом. Неготовый к такому бреду Игорь внезапно рассмеялся в ответ – подумать только, каков пассаж! – однако после некоторой дискуссии опознал в этом надпись на подгоревшем пакете, из чего следовало, что псиной именовался подражатель, а Доктор со своим тончайшим юмором намеревался продолжать игру. Версию произошедшего Гром уже знал: ее озвучивали по телику. Раньше всех в заброшку явился мнительный птеродактиль со всей своей экипировкой, занял выгодную позицию на втором этаже и стал дожидаться. Как он сумел одолеть Сорокина, до сих пор оставалось загадкой, но, вероятнее всего, удар электрошокером в шею можно было считать чистой удачей. Нейтрализовав предполагаемого шантажиста, Доктор зажег горелку, повязал его и в предвкушении возмездия надел на голову пакет, после чего, одумавшись, стал проверять сорокинские карманы. За этим делом его застал Игорь, ну а дальше пошло-поехало. Что касается Сорокина, то он очухался и освободил руки довольно быстро – птеродактиль, легко вязавший мажоров, видать, не рассчитал, что на здорового мужика с боевой подготовкой требуются узлы покрепче. Когда Сорокин выстрелил, Гром уже не думал. Позволил себе не думать, действуя на эмоциях, и получил соответствующий результат. Разумеется, Доктор, с его-то предусмотрительностью, имел бронебойный скафандр. Если бы пуля угодила ему в открытую часть тела, все кончилось бы плохо, однако дуракам везет: подражатель, едва стоявший на ногах, соображал туго и в полумраке не особо раздумывал, куда целиться. Поняв, что в него выстрелили, только со второго раза, Доктор умудрился разыграть «подстреленного воробья» и воспользоваться ситуацией. Игорь поверил ему: да и как не поверить, если человек весьма натурально падает и тяжело дышит, получив огнестрельное ранение бэтменовского костюма? В соответствии с задачей трех дуэлянтов, которая между прочим была хорошо известна Грому, Доктор был самым слабым, а значит, имел самые высокие шансы победить [3]. Маска защитила его от дыма, и он просто сбежал, оставив мордобой профессионалам. Игорь много думал об этом. Все разговоры и увещевания бросить докторовский казус рождали мучительный вопрос: как он ошибся? Почему ошибался вообще? Может быть, слишком рассчитывал на то, что преступник обязательно где-нибудь да проколется – хотя история знает немало обратных примеров. Но ведь после больницы и всего этого дурдома он усвоил урок, наконец-то понял, что «с Доктором надо соглашаться». Тогда почему все опять полетело к чертям? Ответов не было. Впрочем, как и пути назад… – Остановка «Кронштадтское шоссе, квартал шестнадцать», – вдруг объявил извечно веселым, полумеханическим голосом автоинформатор. Игорь встрепенулся, быстро слез с теплого места и вышел из автобуса, попутно выуживая из кармана смартфон. Пятнадцать двадцать. Ну вот, почти вовремя – до встречи с Рубинштейном оставалось ровно десять минут. Психиатр изначально не стал приглашать его в НИИ: там закрытое учреждение, нужен пропуск. Удобнее всего было встретиться в «учебном пространстве», где Вениамин Самуилович читал лекции, а иногда даже принимал пациентов, и Гром согласился без лишних вопросов. Если не считать дорогу из Питера в Кронштадт, занявшую примерно час, добраться туда оказалось довольно легко. Вежливая девушка из регистратуры показала гардероб и проводила Игоря буквально до нужной двери, открыв которую, Гром очутился в просторном кабинете – светлые обои мягких оттенков, тяжелые длинные шторы, рабочий стол темного дерева, три кресла и диван из дорогой кожи, пустующие стеллажи, большая картина на старинный манер, почему-то выглядевшая смутно знакомой. Царящая здесь лаконичная роскошь, несмотря на всю аккуратность и предполагаемую безмятежность, вызывала вместо ощущения комфорта смутное беспокойство. – Рад видеть вас в добром здравии, – сказал Рубинштейн с улыбкой, поднимаясь из-за стола. Отсутствие халата придавало ему какой-то более «гуманный» вид: теперь на нем был серый шерстяной пуловер с белой рубашкой, синие классические брюки и классические ботинки – сразу и не представишь такого в дурке среди шизиков и смирительных рубашек. В знак приветствия они с Громом обменялись рукопожатием, и психиатр жестом пригласил Игоря сесть в одно из кресел. – Сожалею, что наша беседа не состоялась раньше, – участливо заметил Вениамин Самуилович. – Впрочем, как известно, лучше поздно, чем никогда, и ваше упорство я нахожу достойным всяческих похвал. Если не возражаете, перейдем сразу к делу. Для начала я хотел бы узнать побольше о нашем объекте, то есть о Чумном Докторе. Расскажите мне все от начала и до конца – естественно, исключая сугубо конфиденциальную информацию: с чего начиналось расследование, какой была ваша первая встреча и две последующих, как вел себя объект по отношению к вам и, самое главное, какие чувства вы испытываете к объекту теперь. Прошу вас, однако, быть искренним, ведь никто из нас двоих не заинтересован в заведомо ложных теориях. Игорь, ощущавший подозрительный избыток комфорта в удобном кресле, непроизвольно выпрямился. Он знал, что идея прийти сюда была не из лучших; он догадывался, чего потребует Рубинштейн в обмен на информацию. Он знал, что эта сделка неизбежна, но все равно медлил с ответом. Чистый альтруизм Вениамина Самуиловича выглядел уж больно красивым и неправдоподобным: жизнь устроена так, что единственной спутницей высокого статуса и достатка бывает только личная выгода. Какую выгоду получал из его рассказа Рубинштейн, Гром не определил до сих пор, а это значило, что придется играть вслепую. Биография Вениамина Самуиловича являла собой превосходный образчик досье глубокоуважаемого специалиста и, естественно, не изобиловала какими бы то ни было зацепками. Он не разбрасывался деньгами, никогда не попадал в скандалы, не был замешан в махинациях да и в целом казался человеком умным и дальновидным. Создавалось впечатление, будто он рассчитывал на Грома как на единственного способного приструнить буйную птицу, однако едва ли все это задумывалось чисто в целях эксперимента. Таким образом, Игорь оказывался в идиотском положении и на девяносто девять процентов мог снова облажаться.  С другой стороны, терять было и так нечего: почти все подробности Рубинштейн наверняка уже знал, ну а обсуждение узкого спектра докторовских эмоций и еще более узкого – эмоций его собственных едва ли могло повредить зашедшему в тупик расследованию. – Итак? – спросил психиатр, внимательно глядя на Игоря сквозь дорогие очки. Гром кивнул. И в очередной раз за несколько дней принялся рассказывать. Хронология событий легко укладывалась в простую историю без лишних подробностей: кажется, все, что было связано с Доктором, закрепилось в мозгу не хуже таблицы умножения. Игорь свободно выдавал факты в необходимой последовательности, опуская все что считал не предназначенным для чужих ушей, однако на вопросы «личного характера» отвечал со скрипом – про какие вообще «чувства» может идти речь? Он – мент, Доктор – хулиган и в юридическом смысле преступник. Преступника надо поймать, желательно вместе с бешеным двойником и побыстрее, ведь никто другой, включая Стрелкова, этим заниматься не будет. Добавить нечего, ясно как день божий – и тем не менее Вениамин Самуилович продолжал спрашивать. Казалось, его медицински ласковый взгляд просвечивает Грома насквозь, словно рентгеновский луч, и в какой-то момент Игорю на ум пришла скользкая, будто внушенная извне мысль: они с Доктором давно перешли на личности. Уголовный розыск трансформировался в игру, где оба участника в равной степени интересовали и презирали друг друга, но было ли ошибкой допускать это, если цель оставалась неизменной? Стоило ли отгородиться от Доктора вместо того, чтобы подбираться к нему близко? Нет, чушь – вон «чупа-чупс» дистанцировался, а толку никакого. Но тогда где ошибка?.. Вежливое покашливание Рубинштейна вернуло Грома обратно в реальность. – Хотите что-то добавить? – поинтересовался психиатр убеждающим тоном. Игорь непроизвольно усмехнулся: ишь как любит сведения вытягивать. – Нет. – Что ж, – на лице Вениамина Самуиловича было по-прежнему написано вежливое спокойствие. – В таком случае позвольте я дам комментарий, – он сделал короткую паузу и, сложив пальцы непринужденным движением эксперта, обстоятельно продолжал: – Ваш рассказ в некоторой степени подтверждает мои опасения: у объекта можно выделить симптоматику психического расстройства. Наблюдается театральное поведение, признаки мании величия, патологическая агрессивность, наличие системных бредовых убеждений. Чрезвычайно вероятна психическая травма, особенно в детском возрасте, которая вполне может обусловливать мотивацию – желание мстить за пережитые обиды условно «аналогичным» обидчикам. Ритуальная концепция преступлений характеризуется неизменной любопытной деталью – использованием огня, что дает основание предположить связь между наказаниями и убийством; поведение объекта в течение нескольких месяцев может соответствовать фазам болезни: внешний триггер, то есть нечто связанное с первым преступлением, запускает острую стадию, или активность преступника, которая достигает апогея в неожиданном серьезном приступе, а затем наступает ремиссия, или бездействие. Кроме всего перечисленного следует отметить и сверхценную идею поучительного возмездия – довольно идиллическую, предположительно травматической этиологии. И вот что интересно: эта идея напрямую связана с вами. Однажды он увидел в вас своего главного идеологического противника и решил победить любой ценою. Такое состояние ближе всего к одержимости с искаженным чувством реальности – например, той, которую испытывают влюбленные или фанатики. Мы видим, что у объекта развито критическое мышление, логика, но тем не менее он воспринимает игру, то есть всю концепцию Доктора, на полном серьезе. Для наглядности вот вам случай из практики, – Рубинштейн улыбнулся с непоколебимой благожелательностью, словно Игорь был одним из чересчур буйных пациентов, и мягко продолжал: – Больной – назовем его С. – страдал исключительно любопытной формой дисморфофобии, то есть имел сверхценную идею физического недостатка. Он утверждал, что внутри его тела обитает некая сущность: черная масса, проступавшая под кожей пятном, впоследствии выраставшая и отделявшаяся от тела. По словам С., сущность была настроена крайне агрессивно и призывала его к насилию. Чтобы уследить за ней, он часто разглядывал себя, смотрелся в зеркало или в любые отражающие поверхности. Итак, формально здоровый человек, гиперболизировав идею собственного несовершенства, уверовал в придуманную им же сущность. Ваш Доктор, – Рубинштейн бросил на Игоря многозначительный взгляд, – так же уверовал в то, что он и есть единственное правосудие. Но затем появились вы – а ведь вы сходным образом полагаете единственным правосудием себя, а точнее правоохранительные органы. Что же получается? Правосудие только одно. Вас двое. Личный конфликт неизбежен. И поскольку мыслите вы по аналогичным схемам, преимущество всегда у того, кто делает первый ход. Повисло молчание. Гром, которому весь этот разговор нравился все меньше и меньше с каждой секундой, исподлобья глядел на психиатра. В каком это смысле он – «единственное правосудие»? Какие еще «аналогичные схемы»? Нет, если Доктор действительно сумасшедший, это, конечно, многое объясняет. А если Разумовский и есть Доктор, значит, сумасшедший управляет огромной компанией, формирующей социальное пространство, владеет терабайтами личных данных, миллиардами и, как следствие, имеет почти безграничную власть. Вот только логика у Доктора уж слишком адекватная, да и не тянет он, и тем более Разумовский, на убийцу. Своей экспертизой Рубинштейн каким-то уму непостижимым образом заставил Грома сомневаться абсолютно во всем процессе расследования, а «сомневаться» всегда означало «проигрывать». Настал момент срочно переводить стрелки. – А что было дальше? – внезапно спросил Игорь. Вениамин Самуилович еле заметно вскинул брови – похоже, он ждал не такого вопроса, – однако тут же уточнил как ни в чем не бывало: – Хотите знать, что стало с тем пациентом? Гром кивнул. – Назначенное лечение оказалось эффективным. Впоследствии С. выписали, и он жаловался только на повышенную тревожность и бессонницу. – Так вы его отпустили? – А что же вам не нравится? – ласково поинтересовался Рубинштейн. – Ведь институт не тюрьма: если человек достаточно здоров, чтобы вернуться в общество, насильно изолировать его не будут. – И поэтому теперь вы «склонны подозревать бывшего пациента»? – не удержался Игорь. В светлом кабинете с элегантным убранством витало нечто скрыто-враждебное, гнавшее отсюда прочь. Казалось, что еще немного – и глядь! а в психушке уже он сам, и Рубинштейн наблюдает за ним, как за объектом, через окошко или стекло. Психиатр между тем осуждающе покачал головой. – Увы, никто не застрахован от рецидивов – и вам наверняка это известно, – на лице Вениамина Самуиловича отразилась властная, хорошо замаскированная ирония. – Но вернемся к вопросу о личности Доктора и моих подозрениях относительно конкретного лица. Ввиду этических соображений, вашего статуса и неясной динамики болезни я могу дать лишь общую информацию, однако эти сведения все равно пригодятся вам. Итак, пациент, о котором пойдет речь, впервые попал ко мне в состоянии острого психоза, вызванного чрезмерными когнитивными нагрузками. Первоначально я склонен был даже поставить шизофрению, однако терапия и медикаменты сняли тревожные симптомы. И все же его психика казалась мне неустойчивой: интересно, что больной имел фрагментарную память отдельных периодов жизни, демонстрировал патологическую склонность к насилию, а также маниакальную жажду «справедливости»; кроме того, наблюдались эпизоды вычурного поведения и бред воздействия, когда пациент озвучивал якобы контролирующую его сущность и совершал поступки от ее лица. Обладая завидной способностью к рисованию, он умел в деталях изобразить свой недуг как нечто похожее на большую черную птицу – впрочем, эти картины, вместо терапевтического эффекта, вызывали у него страх и тут же уничтожались, иногда с настойчивыми попытками заставить меня или персонал их сжечь. Он был весьма умен и хорошо образован, несмотря на трудное детство; имел травматический опыт, сильно повлиявший на его характер: в частности наблюдалась замкнутость, нелюдимость, низкая самооценка. В общей сложности больной проходил лечение около трех месяцев, причем положительная динамика отмечалась уже после первого месяца. – И его вы тоже отпустили? – поинтересовался Игорь с непроизвольным сарказмом. Вениамин Самуилович добродушно усмехнулся. – Разумеется, как только состояние пациента стабилизировалось. Неужели вы хотите, чтобы все люди с расстройствами психики находились в лечебных учреждениях пожизненно? Если они не опасны для общества, для чего же обрекать их на такую участь? Гром едва не хмыкнул: вон куда загибает. Уж если на то пошло, дело тут не во «всех» больных, а только в тех, которые ложатся в элитную дурку Рубинштейна за немалые деньги. Ищи-свищи таких «вольноотпущенных» теперь – небось, даже случайных свидетелей нет, не то что документов. – Пожизненно лечить суд вместе с комиссией отправляет, – заметил Игорь, мысленно отмечая что пора бы на выход: дольше необходимого оставаться здесь он не собирался. – Мое дело найти и вину доказать. А за информацию спасибо. – Был рад помочь, – отозвался Вениамин Самуилович. – Обращайтесь, если вам что-нибудь понадобится. Желаю удачи. Они оба поднялись с кресел и вновь пожали друг другу руки. Попрощавшись, Гром направился было к дверям, как вдруг притормозил – его внимание привлекла картина на противоположной стене. Вообще-то, стоило бы рассмотреть ее еще при входе в кабинет, потому что теперь ощущение смутного дежавю только усилилось: картина и впрямь выглядела знакомой. Игорь, разумеется, мало смыслил в искусстве – ну какой прок от того, что отличаешь один рисунок от другого? – однако память на детали, естественно, имел хорошую. Странные женщины в античных драпировках на фоне черных деревьев, то ли идущие, а то ли танцующие, были на кого-то похожи. – Я смотрю, вам понравилась «Весна», – отметил между тем Рубинштейн в своей дружелюбно-успокаивающей манере. Гром оторвался от картины. Этот мягкий тон его напрягал. – «Весна»? – Разумеется. Одна из самых известных картин Боттичелли, – сказал Вениамин Самуилович так, словно любой здравомыслящий человек обязан был знать этот факт. И продолжал, как бы вдруг спохватившись: – Ах да, простите. Вы, должно быть, не интересуетесь итальянским Возрождением… Сандро Боттичелли – очень видный его представитель. – Откуда она у вас? – спросил Игорь, вновь поглядывая на подозрительную репродукцию. Женщины. Должно быть, все дело было в них… – О, это подарок, – Рубинштейн многозначительно качнул головой. – Благодарность за некоторую… услугу. Говорят, что привезли из Венеции. «Весна» – символ обновления… – он посмотрел на Грома с улыбкой. – Вы сказали: «одна» из известных. А еще какие есть? – Многочисленные портреты, мадонны… И конечно, «Рождение Венеры». Рождение… Стоп. Теперь все встало на свои места за считанные секунды. «Венера» имелась в башне. В кабинете у Разумовского. Губы Игоря сами собой растянулись в победной усмешке, и Рубинштейн тут же поинтересовался учтиво: – Что-нибудь вспомнили? – Вроде того, – Игорь усмехнулся опять – на этот раз осознанно. – И что же? – Картину, – Гром кивнул в сторону «Весны». Черты лица башенной Венеры теперь отчетливо угадывались в лице почти каждой участницы сюжета. – Видел похожую. Рубинштейн величественно поправил очки. – Ах вот как, – сказал он. – Ну что ж, неудивительно. Полотна старых мастеров приобретают сегодня все бо́льшую популярность. Надеюсь, что эти сведения тоже вам пригодились. – Очень, – ответил Игорь с усмешкой. И, попрощавшись во второй раз, наконец вышел из кабинета. На улице он первым делом достал смартфон и позвонил Разумовскому: в свете новых обстоятельств требовалось назначить встречу в башне и как следует поговорить с рыжим. Потянулся гудок; затем второй, третий. – Здравствуйте, Игорь! – вдруг отозвалась с неуместной жизнерадостностью Марго. – К сожалению, Сергей не может сейчас ответить на ваш звонок. Гром, уже решительно настроившийся на беседу, раздраженно выдохнул. – Почему? – Мне жаль, но в данный момент Сергей не может ответить на ваш звонок, – беззаботно повторила Марго, и Гром аж поморщился от ее искусственных, однотипных формулировок. – Он перезвонит вам, как только будет в офисе. «Будет в офисе». Как интересно. У Разумовского же не стационарный телефон, да и номер этот – личный, а не рабочий. – А где он сейчас? – Такой информацией я не владею, – Марго, не знавшая никаких других эмоций кроме радости, парадоксально радовалась даже своей неспособности помочь. – Пожалуйста, дождитесь его звонка или перезвоните позже. – Когда позже? – не унимался Гром. В первый раз, после встречи с Доктором на складе, Разумовский очень удобно оказался в Китае. Теперь, после драки в заброшке, исчез в неизвестном направлении, оставив при этом смартфон в офисе, где, по его же словам, вообще-то жил. – К сожалению, мне непонятен вопрос, – отвечала непоколебимая Марго. – Пожалуйста, измените формулировку. Пытаться вытянуть из нее хоть что-то толковое смысла не было. Но Игорь попробовал в последний раз: – А как давно его нет в офисе? Марго на секунду «задумалась». – Такой информацией я не вла… – попыталась вновь повторить она, однако Гром не дал ей закончить, нажав на сброс. «Черт с тобой», – решил он, пряча в карман замерзшую ладонь. Торопиться уже некуда. Значит, как все «обыкновенные» следаки, он подождет. Остаться безработным ментом в России оказалось куда хуже, чем Игорь мог себе представить. Агонизирующее бездействие поджидало его повсюду: на аккуратно заставленных полках ванной, в шкафчиках с вымытой посудой, перед надежно закрепленной боксерской грушей, у большого окна, где весеннее солнце ужасающе медленно тащилось над крышами и куполами по лазурному небу. Разобравшись утром с мелкими бытовыми вопросами, Гром постоянно ловил себя на мысли, что вот уже пять, а то и все десять минут бесцельно ходит из угла в угол в поисках нового занятия. В такие моменты Юля провожала его почти незаметным, но все же ощутимо сочувствующим взглядом, от которого немедленно хотелось что-нибудь сделать – желательно, какому-нибудь ублюдку да побольнее. И хотя после трех тяжких разговоров отношения вновь наладились, Юлина жалость неизменно пробуждала у Игоря давящее чувство вины. С последнего аванса он купил дорогущий букет цветов, так или иначе возымевший определенный эффект, клятвенно пообещал хотя бы на время «забыть Доктора» и проблему вроде решил, вот только из подсознания эта проблема все равно никуда не делась. Добровольный отказ от разбора докторских выходок только усиливал фрустрацию, но в действительности разбирать было пока нечего. Вернувшись от Рубинштейна, Игорь в тот же день сел анализировать составленный профиль и обнаружил несколько хорошо вписывающихся деталей: для безумного Доктора огонь действительно мог быть важнейшим элементом всех преступлений, записки «Оставь меня в покое» и «Мы с тобой поладим» могли иметь отношение к воображаемой сущности, о которой упоминал психиатр, а кроме того большая черная птица, агрессия и обостренное чувство «справедливости» в сумме однозначно равнялись Чумному Доктору. Разумовский, который явно демонстрировал неадекватное поведение, искал общественного признания, имел неоднозначное алиби, был согласен с преступником и при этом же его боялся, что-то скрывал и вдобавок проявлял чересчур нездоровый интерес к Игорю, отлично подходил для роли сумасшедшего подозреваемого. Да и мотивация в таком случае прослеживалась четко: Гречкин убил сироту из приюта, заново отстроенного Разумовским; Исаева портила жизнь малоимущим и, что важно, клеилась к Разумовскому; журналист Самохвалов выступал «против народа» и при этом требовал интервью, которое Разумовский давать не хотел; Бехтиев сделал из предназначенного для граждан объекта культуры элитный притон и вообще открыто конфликтовал с Разумовским. Убийство митрополита вписывалось сюда на общих основаниях – огонь, вред городу, непредсказуемость психа, – но требовало более серьезных доказательств. В биографии Разумовского из разных источников, даже самых критикующих, не было ни одного намека на съезд кукухи, поэтому здесь решающее слово оставалось за «Венерой». Тем не менее до нее предстояло еще добраться, а учитывая, что рыжий не звонил и трубку не брал, оставалось только ждать – очередное размазывание давно изученных деталей по тарелке логики обещало больше вреда, чем пользы. Официальное расследование интересовало Игоря постольку поскольку. Судя по новостям, за пару недель Стрелков так и не собрал новых сведений о Чумном Докторе кроме наличия у того гипотетической черной машины и берцев с необычным рельефом подошвы. Зато до Сорокина докопался весьма успешно: подражатель давно крышевал местных бандитов и действительно убил коллегу-шантажиста из-за кругленькой суммы, которую тот, обнаглев, решил заломить в феврале месяце. Ублюдочный «чупа-чупс» вообще-то мог объявить Грому амнистию по случаю успешно спланированной провокации, однако присвоивший себе кое-какие заслуги лысый, очевидно, был слишком занят реабилитацией в глазах Москвы. На повестке дня между тем возникла более серьезная проблема: заканчивались деньги. Новой адекватной работы было не найти, полезные некогда связи стали бесполезными – что Гром, дурак, что ли, просить с безбожно испорченной репутацией помощи у Федора Ивановича или других сослуживцев? – а устраиваться охранником после угрозыска казалось настоящим кощунством. Решение, пусть и довольно безумное, пришло к нему в виде уличной драки: быстро разняв двух шкетов, зарядивших друг другу в челюсть, Игорь неожиданно вспомнил про бойцовский клуб Игната. Еще неделю он для чистки совести боролся с принципами, но в итоге опять плюнул на все и явился к Бустеру с выгодным предложением: майор Гром, давно слывший на районе отличным боксером, против любого желающего; «гонорар» от ставок – пополам. – Никто: ни ты, ни все твои кореша, – разъяснил Игорь, используя самую выразительную мимику из своего арсенала, – этого не видел. Игнат расплылся в подловато-дружеской ухмылке и обещал, что «не вопрос, братан» и «вообще могила!», однако Гром для профилактики объяснил по-плохому, после чего все зрители живенько сдали телефоны и поклялись молчать под страхом изгнания из банды. В тот вечер Игорь выходил из клуба под задорные крики, в синяках и с умеренно небольшой пачкой денег в кармане. Юля, как ни старалась, так и не сумела добиться от него комментариев. Наступила вторая неделя марта, и вместе с ней наконец объявился Разумовский. Однажды вечером он позвонил Игорю сам, на вопрос «Что происходит?» выдал издевательское «Приболел», но встретиться в офисе, куда раньше было нельзя, согласился без кривляний. Договорились на четверг, после шести – утром и днем не получалось, – впрочем, Грома, посещавшего башню глубокой ночью, таким было не удивить. В назначенный день Игорь даже не торопился: странное, иррациональное спокойствие, которое он испытывал после встречи с Рубинштейном, всегда означало затишье перед бурей. Что бы ни случилось теперь, оно казалось неизбежным – ставки исчезли, ходов оставалось все меньше, игра подходила к концу. Вагон электропоезда мчался с одной станции на другую, заунывно шумел тоннель, рядом с Игорем галдела компания подростков или, может, студентов. – Лен, чё смотришь? – спросил в тишине остановки девчачий голос. Последовало вдумчивое молчание. – «Доктор вышел убивать», – наконец ответила Лена. – Бабу какую-то сжег. Гром встрепенулся. Кажется, буря действительно началась. Новости он посмотрел тут же: пока еще заметки, свежие, без развернутых описаний и подробностей. На этот раз жертвой стала бизнесвумен, в прошлом врач и владелица частной клиники, закрывшейся после скандала. Вирусный ролик с отложенным стартом разлетелся по сети всего минут тридцать назад, и не успела полиция обнаружить местонахождение трупа, как экстремистское видео уже заблокировали. Игорь, тщетно пытавшийся его отыскать, тоже не успел: до Василеостровской оставалось ехать ровно две минуты, и вот теперь опоздать было нельзя – если рыжего штырит, значит, есть шанс выбить из него хоть какое-нибудь признание. На улице завибрировавший смартфон естественно выдал имя Разумовского, но Игорь, дождавшись окончания вызова, просто врубил авиарежим и сорвался на бег – остаться ни с чем у входа в башню значило облажаться с концами. Ему повезло: двери открылись, охранник с кислой миной разблокировал турникет, стеклянный лифт послушно устремился к назначенной цели. Войдя в серверную, Гром отчетливо различил сквозь механический гул приглушенную речь и на автомате ускорил шаг. Первым, что он увидел в офисе, оказалась неподвижно застывшая фигура Разумовского. Разумовский был бледен как смерть. Правая рука душила смартфон, так что казалось, пластиковый корпус сейчас затрещит, левая сжималась в кулак, будто сведенная судорогой; напряженные мышцы плеч выпирали из-под черной футболки. Взгляд его был прикован к плазменным панелям, где приятная телеведущая обстоятельно вещала про сегодняшнее убийство. Гром сделал шаг вперед – и Разумовский вздрогнул, заметив, что больше не один в комнате. – Игорь? – хрипло выдавил он, уставившись на Грома абсолютно дикими голубыми глазами. – Ну я. А ты, Серёга? Воцарилось тяжелое молчание. Новостной выпуск совершенно некстати продолжал рассказ о падающих в оттепель сосульках. – Что случилось-то? – усмехнулся Игорь, шагнув еще ближе. Разумовский отпрянул, словно ошпаренный, – но тут же быстро взял себя в руки. – …Ничего. Гром саркастически пожал плечами. – Ну как знаешь. Притормозив на пути к столу, он вдруг развернулся и медленно направился в противоположную от Разумовского сторону. Звуки вещания врывались дергающими нотами в пустоту офиса. Игорь остановился напротив пресловутой «Венеры»: рожденная из пены богиня скромно улыбалась застывшей навеки полуулыбкой и, естественно, ни о чем не подозревала. – Все хотел тебя спросить, – начал Гром, оборачиваясь к Разумовскому. Тот, по-прежнему сжимая обе руки, не двигался с места: в отличие от Венеры, он явно что-то подозревал, однако это ему все равно бы не помогло. Гром кивнул на картину. – Это же копия? Разумовский оцепенело моргнул. – ...Что? – Красотка твоя. – ...Копия ...конечно, – выдал Разумовский настороженно, но уже с явным изумлением. Тактика переключения темы начинала работать. – М, – коротко отозвался Гром. – Я думал, ты настоящие коллекционируешь, – он вновь бросил взгляд на «Венеру». – А откуда копия? Прежде чем наконец прозвучал ответ, последовала команда Марго заглушить трансляцию. Смартфон был отпущен из мертвой хватки в джинсовый карман. – Из Венеции… На заказ. – А зачем оттуда везти? Тут не найти, что ли? Разумовский выглядел сбитым с толку. Лучшего сценария, чем ничего не понимающий фигурант, придумать было нельзя. – Ну, как бы тебе объяснить? – воцарилась короткая пауза. – Там… другое качество. – И что, ради одной картины так заморачиваться? – Была еще вторая… – Разумовский явно колебался. Но, кажется, стресс от «убийственной» новости все-таки притупил его бдительность: – Я ее подарил. – Серьезно. И кому же так повезло? – Одному… человеку. За помощь в серьезных делах. Человеку, значит. За помощь в серьезных делах. Учитывая, что «Весну» Рубинштейну подарили в «благодарность за некоторую услугу», и судя по стоимости копии, услугой этой могло быть именно лечение. И лечение вполне конкретное: Вениамин Самуилович не зря считался одним из лучших психиатров Петербурга. – Интересно, – Гром кивнул. – А что на второй было? Ну, в смысле что за картина… – «Весна» Боттичелли, – неохотно ответил Разумовский. Настороженная растерянность, написанная на его лице, вызывала у Игоря смутное насмешливое торжество: нет, он не подозревал. Кажется, любовь к живописи сыграла с ним злую шутку. – «Весна», говоришь… Гром наконец отвернулся от картины. Сунул руки в карманы, расправил плечи. – Я тут вспомнил твои слова… а что если Доктор и впрямь с катушек слетел? Что если он больной, в психушке лечился… – Игорь нехорошо улыбался. – Скажем, в кронштадтской вот – он же наверняка мажор, с таким-то костюмом. Ведь сходится все: огонь, наказания, записки… Как считаешь? – Хотел держать богатеев в страхе, – продолжал Гром жестким тоном, – а они не испугались. И решил убивать во имя справедливости. Трудное детство, комплекс неполноценности… Циничная пафосная сволочь, которая строит из себя благодетеля. Ведь он где-то рядом, раз ты его так боишься. Может, даже ближе, чем кажется, м? Разумовский молчал. Во всем его облике теперь отчетливо проступило нечто агрессивное, безжалостное и очень знакомое. ­­­­­– Марго… – внезапно велел он, однако закончить приказ не успел: рефлекторно сжав кулаки, Игорь двинулся прямо на него. Разумовский попятился – медленно, словно не желая сдавать позиции, но отступать было некуда – сзади его вероломно подстерегал интерактивный стол. Застигнутый врасплох таким предательством, он неловко спотыкнулся и замер, резко выпрямившись. Гром навис над ним, упираясь одной рукой в столешницу. Путь к бегству был отрезан. Тиски захлопнулись. Лицо Разумовского оказалось вдруг слишком близко. В его голубых глазах говорил ядовитый гнев и потаенный страх, но приоткрытые губы молчали. Зло и рвано выдохнув, он сглотнул – почти что с нервным беспокойством, – однако смотреть продолжал в упор. Игорь не двигался. Чужое дыхание коснулось его шеи, и прежняя злость вдруг рассыпалась колкими искрами, отступая под напором напряженного замешательства. Гром неосознанно скользнул взглядом по ямочке над верхней губой, сердито вздувавшимся крыльям носа, аккуратно очерченной скуле. Только сейчас Игорь заметил, что у Разумовского очень правильные, по-настоящему красивые черты лица. Мягкие изгибы гармонично сочетались с острыми контурами, придавая его внешности какую-то неуловимую, заманчивую притягательность. Когда Игорь снова поднял глаза, то обнаружил, что Разумовский смотрит прямо на его губы. Все произошло слишком быстро. Гром не успел ничего понять. Ладони Разумовского скользнули вверх, левая крепко обхватила шею, правая легла на затылок, а губы прижались к губам. Разумовский поцеловал его.