Psychological trauma is a disease of powerlessness.

      Проснувшись, девушка не поняла ничего, но потом ощутила невообразимое и неописуемое чувство. Аккерман ввёл ей морфий — ему так легче заботиться о Зоэ. Он не хочет её сопротивлений, не хочет её криков и слёз, лишь спокойствие. Он уже стал владельцем её тела, что позволяет ей полностью зависнуть над пропастью его тепла, это было особенно восхитительно. Преодолевая приятные ощущения и не раскрывая глаз, Леви ощутил, как колыхнулись её веки. У неё была отличная реакция — она мгновенно пришла в себя, ведь морфий притуплял её чувства. И уже через секунду она осознала, что случилось. Леви сидел напротив неё, и его глаза излучали нежность и радость, что, как она сразу же поняла, по её мнению, было для него ненормально.       Ханджи ощущала то самое туманное чувство. Это как одиночество, одиночество всегда берёт верх над самым большим счастьем. Человек всегда, даже в радости, думает о конце. И чем сильнее счастье, тем крепче одиночество, которое отнимает даже воздух, которым он дышит. Поэтому очень хорошо, что нельзя закрыть глаза и умереть на потерю самого большого счастья. Счастье — то, что Ханджи потеряла, когда появилась в его доме. Счастье не считается с чужими горестями и потерями. Оно само по себе радость. И то, что у неё есть было сейчас, не сравнимо ни с каким прежним счастьем.       Её лицо было бледным и осунувшимся, растерянным и сердитым одновременно. Когда она открыла глаза, то можно было хорошо увидеть синяки под ними. Вид у девушки был ужасно измученным и грязным, будто она в своих мыслях побывала где-то далеко и не сумела вернуться. Сдулась, как воздушный шар, из которого выпустили воздух. Она посмотрела на Леви глазами, полными такой боли и тоски, что он вдруг почувствовал свою вину, не понимая, что он сделал не так. В её глазах мелькнула надежда, но тут же погасла, отводя взгляд. Она очень устала. Ей нужно было отдохнуть, чтобы прийти в себя, и Леви молчал. Затем он вздохнул. Морфий подействовал и Зоэ начала вести себя как глупый ребёнок с отклонениями в здоровье. Лицо девушки смягчилось, и в глазах опять появился блеск. Она подняла на него глаза. Леви смотрел на неё с легкой улыбкой. Улыбка была печальной. Похоже, этот мужчина был навсегда покорён её красотой. Ну что ж, она сама подписала себе приговор, когда пошла к нему за помощью. Теперь бояться было нечего, потому что она была игрушкой в его руках. Раз он вколол ей морфий, она не сможет отказаться, хотя бы из принципа. Но было бы очень странно, если бы девушка так быстро сломалась под действием препарата. Леви не был уверен, что он действительно вколол ей наркотик. Может быть, это был лишь рефлекс? Может быть, морфий — это что-то вроде этого. Однако теперь всё встало на свои места, и было понятно, почему на его лице с утра такая странная, словно приклеенная, улыбка. Всё было как раньше: он использовал свой козырь, который должен был вызвать доверие Зоэ, а эффект превзошёл все ожидания. Поэтому девушка и не знала, что с ней делают, хотя он и обещал рассказывать ей интересные истории. Все слова, которые он говорил ей, были правдой — но не до конца.       Аккерман взял на руки Зоэ, очень стараясь не коснуться пальцами ее голой груди. Она смотрела прямо перед собой, но, похоже, происходящее вызывало в ней вполне отчетливые эмоции, и она вздохнула, когда Аккерман нес ее по коридору к лестнице, на этот раз — стараясь не трясти слишком сильно. Зоэ никак не отреагировала. Аккерман с любопытством посмотрел на ее бескровные руки, безвольно висевшие вдоль тела, и удивился, как Зоэ может таскать такую тяжесть — ее тонкое тело казалось легким, словно после часа занятий гимнастикой, но зато под кожей была настоящая мускулатура. Аккерман неожиданно почувствовал себя неловко от того, что ему приходится нести такое тело. Леви спустился на первый этаж и отнес Зоэ в ванную комнату. Привычная процедура по раздеванию, сдёргивание трусиков с расслабленной кожи и спуск воды избавили Аккермана от мрачных раздумий. Ханджи придётся к этому привыкнуть, так как именно ему придется лезть в ванну следом.       Аккерман забрался в горячую ванну, погрузился в нее целиком, и через несколько секунд из его груди вырвался тихий стон. Зоэ как безвольная кукла на это смотрела, но не двигалась. Ей было стыдно, очень стыдно видеть доктора голого, но ей казалось, что если она не поддастся своему смущению, то будет ещё хуже. Девушка понимала, что его нагое тело она видела во время их «случки», но, откидывая эти мысли, Ханджи во всём обвинила свои инстинкты, из-за которых они «спарились как кролики».       Леви взял мочалку и приподнял Ханджи, чтобы потереть ей спину. Зоэ поняла, что перестала сопротивляться и полностью погрузилась в любовную волну. Леви провел мочалкой по ее телу, словно мыльной пеной, и стал водить ею от затылка к спине. Его движения были какими-то замедленными, во всем его теле чувствовалось напряжение, словно он расслаблялся с усилием. Потом Ханджи легла на спину, и Леви смог потереть ее груди. Зоэ не могла уже сдерживаться и, приподнявшись на локтях, потянулась к нему. Леви осторожно поцеловал ее в губы, и она уже готова была сказать, что больше так не может, но он тут же положил на неё мочалку, заставляя её расслабиться и стал быстро намыливать ее тело. Он растирал ее, словно кожу краба, с такой же нежностью, как гладят и разминают чужие пальцы. Ханджи почувствовала, что ей становится все легче лежать под горячим потоком воды. «Как же хорошо — подумала она — какое наслаждение от жизни!»       Леви снова улыбнулся, и Ханджи покраснела от собственной глупости. Наклонившись над ней, он стал с большой интенсивностью намыливать ее груди. Зоэ расслабилась и потеряла контроль над своим телом. Ей не хотелось его останавливать — напротив, ей хотелось, чтобы все продолжалось бесконечно. Ее затопило ощущение чего-то безумно прекрасного, удивительно теплого и волшебного. Она почувствовала, что готова ко всему, и уже не так болезненно переживала, что теперь ей придётся жить с мужчиной, которого она презирала и ненавидела. Может, это не так? «Что я несу! Он хочет моего подчинения! Он хочет, чтобы я была его собственностью! Он… Нет, нет — он не посмеет! Нельзя думать об этом сейчас! — сердито прикрикнула она на себя — Я ничего не должна ему!»       Аккерман начал гладить ее. Ханджи старалась не поворачивать головы, но его рука скользила по ее щеке, лбу, губам. Его пальцы уже завладели ее сосками, но она их даже не ощущала. Наклонившись, он стал нежно целовать ее шею, подбородок. Его рука скользнула ей в мокрые волосы. Он отстранился, чтобы вымыть её и себя, и поцеловал в плечо. Она почувствовала, что этот человек испытывает к ней какое-то трепетное чувство, чего раньше не было. А потом все кончилось. Аккерман вылез из ванны. По его телу стекали капли, оставляя смазанные следы на белой плитке пола. Ханджи смотрела на него, как завороженная. Все происходящее было для нее совершенно новым, незнакомым. Казалось, она тонет в пучине и видит вокруг не то реальность, не то сон. Аккерман, в свою очередь, смотрел на Ханджи. Его взгляд был далек и загадочен. Он будто не узнавал ту, кого он сейчас мыл в холодном водяном пространстве. Сделав первое движение, Леви достал её из ванны и прижал к себе. Он держал её на руках так нежно и так бережно, как будто носил в колыбели в первые месяцы своей любви. Ханджи охватило радостное волнение. У нее по щекам катились слезы, и она смотрела в глаза Аккерману. Она чувствовала, что ещё немного, и весь мир может исчезнуть из её жизни. — Не плачьте, Ханджи. Вы должны помнить, что иногда слезы приносят разочарование. Они подобны звездам в темной ночи, которые для глаз смертного становятся источником невыносимого страдания. Иногда слёзы приносят облегчение, но иногда слезы не приносят даже его.        Аккерман некоторое время внимательно вглядывался в её лицо. Постепенно его взгляд стал менее изучающим. Ханджи чувствовала, что все происходящее в ванной должно быть на самом деле сном, и именно это ощущение волновало её сейчас. Но чувство, тем не менее, было реальным. Леви понёс её из ванной комнаты, держа на руках, как маленького ребенка. Она знала, что это не сон, и ужаснулась бы, увидев себя в зеркале со стороны в таком виде. И все равно решила посмотреть на себя, будто это могло снять возникшее чувство ужаса. Увидев своё искажённое отражение, Ханджи почувствовала, что в её груди что-то сломалось, и она потеряла контроль над происходящим. Её руки безвольно повисли, и Леви опустил её на диван. Она почувствовала, что опять плачет, на этот раз не от боли, а от гнева. Что-то маленькое и мокрое оказалось на её шее. Ханджи открыла глаза. Леви приложил к её лучевой артерии влажные пальцы, проверяя её пульс. Ее лицо скривилось. Но она не издала ни звука.       Леви ухмыльнулся, взяв и укутав её в полотенце, висевшее на стуле. Ханджи не удивилась, что у него тоже было в руках полотенце. На полу у дивана остались лужи воды и брызг, которые она попыталась вытереть, но Леви остановил её, склонившись над ней и поцеловав в щеку. Это не был поцелуй любви, как ей показалось. Аккерман сам приберёт здесь, потому что он следит за чистотой своего дома. Укутав нижнюю часть своего тела тканью, он открыл шкаф, в котором лежали вещи Ханджи, и достал оттуда красное платье. В её глаза ударил нестерпимо яркий свет. Она зажмурилась. Ей не надо было смотреть на одежду, чтобы понять, что это такое. К такому платью она вряд ли смогла бы привыкнуть. Она всегда одевалась в чёрное.       Она в тумане видела его движение, но они были видны отрывками. Ханджи чувствовала, что красное платье уже на ней и оно с разрезом на спине. Аккерман привёл её волосы в порядок, уже забыв про её очки, которые пылились в его комнате, когда он привёл Ханджи в дом. Затем Леви застегнул на ее шее тоненькое жемчужное ожерелье и закрепил его кольцом, сделанным из мелких бусинок. Это было так красиво, что на глазах Зоэ сами собой навернулись слёзы. Леви убрал прядь волос, упавшую ей на лицо. Теперь она выглядела ещё моложе, а может быть, и просто выглядела так от горя. Внутри у нее что-то вздрагивало, будто от землетрясения, но на эту дрожь не было сил, чтобы обратить на неё внимание. Она поняла, что никогда не была красивее, чем теперь. Её сердце обливалось слезами. Так она будет ходить всю жизнь? Леви обнял её за плечи, и она почувствовала на своём лице его горячее дыхание. Как прекрасен мир, в котором она существовала… — Дорогая, почему ты плачешь? — спросил он. — Неужели ты разлюбила меня? — он попытался поцеловать её в губы, но она отвернулась. Он вздохнул и опять крепко обнял её, на этот раз за талию. Она не сопротивлялась. Всё её тело тряслось от пережитого волнения, от усталости и ужаса, от морфия… Всё это было ужасно несправедливо, но она понимала, что так устроен этот мир, и нужно смириться.       Леви прижался губами к её шее, и она ощутила на своих губах его горячий язык. От него пахло карамельками, коньяком и еще чем-то странным, похожим на запах молодых веточек жасмина — а может, это был запах волос, давно выбеленных солнцем? Этот аромат показался ей до такой степени притягательным, что, вместо того чтобы оттолкнуть Леви, она сама обняла его обеими руками, тяжело, но неудержимо прижимаясь к нему всем своим телом. Она чувствовала сквозь лёгкую одежду, что он возбужден до предела, и если это и есть вожделенный конец пути, то он наступил. Постепенно эта мысль успокоила её, и она даже начала тихо мурлыкать какую-то мелодию. «Всё, — подумала она, — это конец». — Ты же не хочешь пропустить наше свидание? — спросил Леви, оторвавшись от её шеи и переводя дыхание. — Наш ужин остывает. Продолжение следует...