Лед над водой и глубже

      Время на этом Празднике Середины осени тянулось для Ши Уду бесконечно. Обычно он и не замечал, какими долгими и напыщенными кажутся все эти представления, придуманные про них людьми. Сколь однообразны и предсказуемы слова восхищения, которые все произносят в честь Цзюнь У, желая сделать ему приятное, заслужить его расположение, и подобострастно улыбаясь при этом. Как много, слишком много времени проводит Цинсюань с Повелителем Земли - что-то постоянно шепчет ему на ухо, почти касаясь губами неаккуратно собранных в хвост темных прядей, проводит пальцами по черным с золотом одеждам, касается неприметных, золотистых подвесок на поясе, и, главное, так и норовит оказаться ближе, совсем близко, так, как недопустимо по правилам приличия, и, в общем-то, по вкусу самого Ши Уду.       Или ему все это казалось лишь оттого, что он не мог развлечь себя привычными разговорами с Пэй Мином и Лин Вэнь? Не мог насладиться вкусом изысканных, выдержанных вин и специально приготовленных блюд? Не мог отвлечься на свои мысли, пробуя представить, какой теплой и прозрачной будет вода в горячих источниках, когда они отправятся туда все втроем после окончания праздника? И как густой, беловатый пар, будет окутывать его, оседать на обнаженной коже влажными каплями, что скатываются вниз лениво и медленно, словно не спешат снова слиться с водой, снова стать ее частью.       Он не мог себе позволить ничего из этого, ничего из того, что хотел бы себе позволить, что он привык себе позволять – и это неимоверно злило. Ему хотелось устроиться удобнее, подгрести к себе побольше подушек или вообще свернуться на них, наплевав на всех, но Цзюнь У не отпускал его от себя ни на мгновение. Касался волос, пропускал пряди сквозь пальцы, позволил себе расстегнуть больше ворот одежд Ши Уду, то и дело подносил к его губам источающие пряный, сахарный сироп сладости, и терпко пахнущие травами кусочки запеченного мяса. Словно удерживал в невидимых, но таких ощутимых оковах, словно опутал его цепями, что были прочнее стали и дороже золота.       И, когда Цзюнь У все же поднялся со своего места во главе праздничного стола – молча, не произнося ни слова, лишь мимолетно, едва уловимо кивнув собравшимся, так, что светлые камни на подвесках его головного убора мелодично звякнули, переплелись на мгновение, окруженные золотистым свечением, Ши Уду поначалу даже не поверил. Нет, он вовсе не обольщался на счет того, что теперь ему будет позволено уйти - и заняться своими делами, уйти – и провести время в эту ночь полной луны с теми, с кем он привык его проводить, уйти – и не думать о прикосновениях Цзюнь У в его спальне, среди золота и шелка. Но то, что, во всяком случае, Ши Уду не нужно будет дальше неловко пытаться устроиться удобнее на этих подушках, не нужно будет есть при всех таким непристойным образом, и не нужно будет терпеть при всех эти касания, взгляды, слова, сказанные низким, вкрадчивым шепотом прямо в ухо, его вполне устраивало.       Цзюнь У поднялся из-за низкого, пышно украшенного фонариками и лентами стола – и это означало, что основная часть празднества завершена, что ничье желание покинуть празднество теперь не будет расценено как проявление неуважения к Императору Небес и давним традициям, и дальше все собравшиеся могут заниматься своими делами. А это означало, что часть тех, кто устроился за праздничным столом, разумеется, за ним же и останется еще надолго, до самого рассвета, пока огромная, бледная луна, не превратиться в алое, предвещающее ненастье и скорые холода солнце. Но будут и те, кто предпочтут вернуться к делам и обращениям, или пойти куда-то еще – в свои или чьи-то еще владения, чтобы насладиться иными развлечениями, как всегда поступал сам Ши Уду. Или даже спуститься вниз, в мир обычных людей, как обожал делать Цинсюань, повсюду таская за собой Повелителя Земли.       Но, вместо того, чтобы просто вернуться по окончании Праздника Середины осени в свой дворец, как Цзюнь У это делал всегда, он обернулся к Ши Уду и подал ему руку. Учтиво, вежливо, так, как того требовали правила приличия, и как было принято, если кто-то желал добиться расположения и ответной страсти. И Ши Уду пришлось подчиниться и этому, принять это выверенное движение, и вложить свою чуть влажную от прохлады ночи ладонь в руку Цзюнь У. И подняться вслед за ним с измятых подушек – немного неловко, едва не упав обратно на серебрившийся светом луны шелк – сказывалось долгое время, проведенное в неудобной позе. Цзюнь У ему, впрочем, упасть не позволил – поддержал за талию, обнял, притягивая к себе. Словно ему и в самом деле было не все равно. Что ж, нужно было заметить, что свою роль он играл безупречно, и вряд ли среди собравшихся хоть кто-то усомнился в искренности его намерений по отношению к Ши Уду.       Цзюнь У потянул его за собой, в сторону своего, украшенного золотым и белоснежным, дворца, и этим лишь подтвердил опасения Ши Уду. Нет, он, конечно, и так догадывался, что в этот раз ему не будет дозволено провести время с Пэй Мином и Лин Вэнь, но этот жест, эта настойчивость, эта ладонь, столь крепко сжимающая его руку, окончательно развеяли его сомнения. И все это подсказывало, нашептывало неприятным, насмешливым шепотом прямо в ухо, что теперь его ждали совсем иные развлечения, вовсе не такие, к которым он привык, и которых желал.       Ши Уду все же не смог удержаться – поморщился недовольно, скрывая это, и таясь в призрачном полумраке, окутавшем Небесную столицу - и оглянулся коротко, мимолетно, на оставшихся за столом Пэй Мина и Лин Вэнь. Он знал, он предполагал, он почти не сомневался, что они тоже вряд ли обрадуются невозможности провести время вместе. Но все же их взгляды заставили его поморщиться еще сильнее, еще откровеннее. Так, что это становилось рискованно, так, что он мог выдать себя в любое мгновение, и слушать после этого вкрадчивый шепот Цзюнь У на ухо, напоминающий ему об их договоренности, и подсказывающий, не решил ли Ши Уду от нее отказаться.       В лиловом взгляде Пэй Мина сквозила столь неприкрытая досада, что и никаких слов не требовалось, чтобы почувствовать его недовольство. Он раздраженно откинул в сторону один из своих крохотных, алых фонариков, что украшали его место за столом, с грохотом отставил в сторону тарелку с недоеденным мясом, от которого поднимался густой, теплый пар, а после и вовсе отвернулся, делая вид, что происходящее его никак не касается.       В золотистом взгляде Лин Вэнь, напротив, читалась ирония и насмешливое понимание. Она чуть приподняла бровь и лениво вертела в пальцах палочки, как будто одновременно сожалела, что не получится провести время вместе, и в то же время понимала, что Ши Уду не станет отказывать Императору Небес в его желании провести остаток ночи в постельных утехах. Что для него это столь же приятно и желанно, как и для самого Цзюнь У.       Ши Уду не был уверен, не почувствует ли Цзюнь У колебания его духовной силы. Не ощутит ли он эти волны, холодные и прозрачные, что захлестывали все вокруг, когда Ши Уду использовал духовные силы. Не остановит ли его темным, пронизывающим взглядом или резким, коротким словом. И все же Ши Уду позволил себе это неповиновение, эту возможность сделать так, как хотелось ему, и только ему, одно-единственное за всю бесконечную ночь Праздника Середины осени. И бросил короткое по личной сети духовного общения, что предназначалась для Пэй Мина и Лин Вэнь:       «В другой раз». * * *       Ши Уду даже мысли не допускал, даже представить не мог, что Цзюнь У, по-прежнему сжимая его ладонь, потянет его за собой вовсе не в спальню. Ведь, если подумать, то Ши Уду и вовсе не доводилось бывать хоть в каких-то других комнатах и залах этого дворца, оставаться надолго хоть где-то еще, хотя и комнат здесь было предостаточно, и времени с ним Цзюнь У проводил не сказать, что мало. Но теперь они прошли мимо спальни. И ни тени сомнения не мелькнуло на изящном, холодном лице Цзюнь У, взгляд его темных глаз лишь равнодушно скользнул по плотно задернутым занавесям, не задерживаясь на них, и не подсказывая, что ждет Ши Уду за этими занавесями, как будто он и не думал о том, чтобы провести время вместе, предаваясь любовным наслаждениям.       Едва-едва, почти невесомо, колыхнулись золотистые занавеси спальни, когда они проходили мимо, послышался тихий шорох шелковых шнурков, осыпанных прозрачными камнями, и удерживающих эти занавеси приоткрытыми, если того желал Цзюнь У. Если ему мало было брать Ши Уду, но хотелось, чтобы другие слышали это, чтобы другие знали об этом. Пусть и не в подробностях, но так, чтобы эти подробности можно было представить, додумать, сделать такими, как хочется тебе самому, и как ты предпочитаешь, чтобы они звучали потом, во всех этих разговорах полушепотом, разговорах, что услаждали чужой слух так охотно и так уверенно.       Но теперь их путь лежал вовсе не в спальню, а куда-то дальше, много дальше. Дворец Цзюнь У и в самом деле поражал своими размерами и роскошью, казалось, он словно весь был соткан из яркого золота, шелка и тончайшего фарфора – такими величественными выглядели залы, мимо которых они проходили, такими изящными казались комнаты, что оставались позади одна за другой. Пока, наконец, Цзюнь У не остановился возле высоких, из светлого, прочного дерева дверей, и не толкнул перед собой их створки. Створки, что разошлись в стороны медленно и неохотно, с тихим шорохом, открывая вид на зал, в котором Ши Уду уж точно не доводилось бывать раньше.       Оружейная.       Наполненная столь разнообразным оружием, что Ши Уду невольно остановился, вскинул голову, пробуя разглядеть все это великолепие. Клинки, что удивляли разнообразием своих форм и размеров – совсем короткие, напоминающие кинжалы, и выгнутые, тяжелые, такие, что, казалось, их невозможно даже просто поднять и удержать в руках, не то что ими сражаться, и сражаться весьма умело. Совсем простые, выкованные из сероватой, тускло поблескивающей стали, без каких-то украшений, подвесок или камней по рукояти – и вызывающе роскошные, вычурные, отделанные светлым золотом и бесчисленными драгоценными камнями. Обычные, совсем простые клинки, что использовались повсеместно – и редкие, непривычных форм и кажущиеся совсем неудобными, но – в этом Ши Уду не сомневался – вряд ли бы кто-то стал создавать оружие, которым невозможно было сражаться.       Сам он не мог сказать о себе, что привык к оружию, или хорошо в нем разбирался – все же он не был Богом Войны, и знания и умения, что были доступны им, и без которых невозможно было представить Богов Войны, были ему недоступны. И, в общем-то, не так уж и нужны – хотя мечом Ши Уду владел давно, еще с тех времен, когда был обычным человеком. Но он никогда не относился к оружию так, как относились Боги Войны, никогда не понимал его так, как понимали Боги Войны, и никогда не владел им настолько искусно, насколько владели Боги Войны.       Уж в этом он имел возможность убедиться не раз и не два, тренируясь с Пэй Мином, слушая его чуть насмешливые речи и замечания. Пробуя повторить потом, оставшись в одиночестве, те приемы, которые показывал Пэй Мин. Ши Уду никогда не рассказывал об этом не только Пэй Мину – вообще никому не рассказывал, как он пробует не растерять те навыки обращения с мечом, что у него были, и, возможно, приобрести какие-то новые, более сложные и более подходящие. Не говорил – и поэтому Пэй Мину, возможно, казалось, что Ши Уду совершенно равнодушен к их тренировкам, и этим лишь уступает желаниям самого Пэй Мина. Это было не так, совсем не так, но Ши Уду почему-то не хотелось признавать, что для него эти тренировки тоже были важны и желанны.       Все это время Цзюнь У смотрел на него едва заметно улыбаясь, явно удовлетворенный произведенным впечатлением – и за все это время так и не выпустил его руку из своей. И теперь, воспользовавшись этим, вновь потянул Ши Уду за собой, туда, где в неприметном по первому впечатлению уголке были собраны мечи – не менее ценные и редкие, чем все остальное оружие в этом зале, и не менее разнообразные, чем все остальное оружие. На изогнутых, деревянных подставках, украшенных резьбой и иероглифами, так, что сталь ножен касалась начертанных слов и изогнутых, переплетающихся между собой линий.       Ши Уду, конечно, слышал, и не раз, о том, сколь многими поистине бесценными мечами обладал Цзюнь У, слышал об этом от Пэй Мина в их редких разговорах, касающихся оружия в целом и мечей в частности, слышал в мимолетных фразах, что бросали между собой Боги Войны, когда собирались вместе для решения каких-то весомых вопросов, что касались безопасности Небесной столицы и их дозоров, слышал даже от Цинсюаня, хотя так не спросил, откуда тому были известны такие подробности. Но одно дело было слышать все эти рассказы от других, и совсем другое – самому оказаться в оружейной Императора Небес. На расстоянии, из чужих слов, невозможно было представить себе ни великолепие этих мечей, ни то, какими разнообразными, совершенно не похожими один на другой могут быть клинки и сталь, ни то, как много их может оказаться собранными вместе.       Внимание Ши Уду привлек один из мечей, что выделялся среди прочих зыбким, серебристым туманом, что окутывал его длинный, тонкий клинок, и отделанную светлым серебром рукоять. Как будто меч сам источал этот туман, как будто, если взять его в руки, и высвободить это изящное лезвие, то сам тоже окажешься окутан этим туманом, тоже будешь укрыт им, и спрятан за ним. Этот невесомый туман, казалось, был весь пронизан влажным, зябким холодом, и напоминал о речных туманах, что поднимались над водой ранним утром, и оседали каплями влаги на густых, высоких травах, и листьях, что клонились к самой реке.       - Этот меч скрывает ауру в сражении, если это по какой-то причине необходимо, - мягкий, вкрадчивый голос, вновь шепотом прямо на ухо. Цзюнь У заметил – или почувствовал - его интерес, подхватил меч с подставки и выдвинул его из ножен. Тонкий клинок и в самом деле оказался тоже окутан полупрозрачным туманом, что клубился по его серебристой поверхности, но не истончался и не оседал, как обычные туманы, а, напротив, словно становился еще более густым и непроницаемым.       Ши Уду, не задумываясь, накрыл ледяными волнами своей ауры ауру Цзюнь У – и вместо привычного, такого же холодного ощущения льда и снега, и долгой зимы не почувствовал ничего. Вот вообще ничего. Он попробовал еще раз - нахлынули, накатили прозрачные волны, рассыпались бесчисленными брызгами – и почти мгновенно схлынули обратно с тихим плеском. Меч и правда скрывал ауру, и так, что невозможно было сказать, небожитель перед тобой или демон. Совсем слабый, едва вознесшийся, или едва переставший быть призрачным огоньком – или влиятельный, обладающий бесконечной силой и властью, подобно Императору Небес или Непревзойденному.       - Убедился? – с насмешливым любопытством спросил у него Цзюнь У, а потом просто вернул меч в ножны и на предназначенное для него место. Чуть слышно звякнула сталь, туман вновь сгустился, а после немного рассеялся. Серебристо поблескивала в полумраке изогнутая рукоять, полуспрятанная за туманной дымкой.       Ши Уду не стал ничего отвечать – Цзюнь У и так ощутил, как он касался его ауры своей, и как это не принесло ничего, помимо недоуменного плеска ледяных волн. Любые слова здесь были бы излишни, любое удивление бессмысленно. Вместо этого Ши Уду заметил еще один меч – совсем не похожий на этот, светлое серебро, окутанное туманом. Клинок этого меча являл собой полосу широкой, плоской стали, что вобрала в себя тени ночи, и струилась темнотой с редкими проблесками лиловых всполохов. Ножны были совсем простыми, как и рукоять, и столь сильно отличались от остальных, богато украшенных мечей, что это невольно притягивало внимание. И заставляло задаться вопросом, представляет ли этот меч хоть какую-то ценность, или оказался в этой оружейной случайно, каким-то непостижимым образом.       - Этот меч обладает несколько иными свойствами, - в голосе Цзюнь У зазвучало что-то такое - темное, опасное – что проявлялось в его облике, манерах и жестах время от времени. Что-то важное, сокрытое глубоко и надежно. Как те следы на коже, словно от клыков. Как те прикосновения, грубые и несдержанные, болезненные, заставляющие закусывать губу и сдерживать стоны, прикосновения, столь неподходящие Императору Небес. – Этот меч, если им ранить, - с этими словами Цзюнь У медленным, выверенным движением стянул еще один заинтересовавший Ши Уду меч с подставки, потянул за рукоять, извлекая из ножен струящуюся по клинку темноту, пронизанную лиловыми проблесками. – Способен отнять часть духовных сил того, кого ранят, - он вытащил меч из ножен полностью. Прошелся по широкому лезвию пальцами, оценивая и любуясь, перечеркнул лиловую темноту несколькими штрихами, словно начертал на стали невидимые иероглифы. – И передать эти духовные силы тому, кто владеет этим мечом.       Движение получилось столь стремительным, столь неуловимым, что Ши Уду не успел бы защититься, даже если бы хотел это сделать. Даже если бы предполагал, что ему позволено будет это сделать. Остро отточенное, темное лезвие оказалось возле его шеи, сталь касалась обнаженной кожи, что открывал слишком низко расстегнутый Цзюнь У ворот. Сталь, что ощущалась горячей, жаркой, словно расплавленной, готовой в любое мгновение превратиться в разрозненные, окутанные ночными тенями брызги. Сталь, что напоминала знойное марево лета, душную, безветренную ночь, затопившую собой все. Ночь, что таила в себе грозовые всполохи где-то далеко, такие, что сверкают до самого рассвета, но не приносят с собой ни капли дождя.       - Желаешь позволить мне самому в этом убедиться? – голос Ши Уду звучал равнодушно, чуть насмешливо. Хотя разгоряченное лезвие, касающееся шеи – и с каждым мгновением все сильнее и сильнее – неприятно давило на кожу, и Ши Уду лишь усилием воли не позволял себе ни отшатнуться, ни выказать хоть малейшее замешательство или недовольство. И ощущалось все это так, словно Цзюнь У заранее знал, что приставит лезвие меча к обнаженной шее Ши Уду, заранее предполагал такую возможность и желал ее – и поэтому еще больше расстегнул ворот его одежд, еще больше развел в стороны белоснежную ткань, еще больше примял и растрепал серебристую вышивку. И не позволил застегнуть обратно – едва Ши Уду коснулся застежек ворота по окончании Праздника Середины осени, Цзюнь У мягко, но уверенно, отвел его руку в сторону. Стиснул, сжал запястье, оставляя следы на коже, дернул Ши Уду на себя, заставляя прижаться еще теснее. Тем самым давая понять, что он предпочитает ворот одежд Ши Уду расстегнутым, а его самого рядом с собой, как можно ближе. Так, чтобы все в этом убедились, и ни у кого не оставалось больше ни тени сомнений.       - Тебе ведь и самому интересно, верно? - в тон ему отозвался Цзюнь У – и в следующее мгновение темное, ночное лезвие прошлось по коже. Несильно, нет, и не глубоко – но так, чтобы заставить Ши Уду скривиться от горячей, накатывающей волнами боли. И невольно потянуться к шее, к неспешно стекающим каплям крови, что оставляли липкие следы на коже, вновь, как совсем недавно, пачкали одежды, и падали на пол оружейной Цзюнь У. Медленно, плавно, одна за другой, оставляя алые потеки на безупречно светлом полу – таком же светлом, как и весь этот дворец, пышно отделанный золотом и шелком.       Но это было единственное, что все же позволил себе Ши Уду, эта едва уловимая слабость, и это невольное, неосознанное движение. Он не отшатнулся, не застонал, не произнес ни слова. Лишь продолжал смотреть по-прежнему непроницаемо на лиловые всполохи клинка, на изящно покачивающиеся, прозрачные камни в украшениях Цзюнь У, на темноту, что плескалась в его взгляде. В следующее мгновение лезвие вошло в кожу шеи еще чуть глубже, чуть сильнее, чуть ощутимее, чем раньше, и Ши Уду почувствовал, как его духовные силы, эти зимние волны неспокойного моря, стремительным потоком переливаются от него к Цзюнь У. Словно меч поглотил их – и передал другому, тому, кто владел этим мечом. Тому, кто нанес эти раны. Тому, чья сила и так впечатляла, и ей не было равных ни среди демонов, ни среди небожителей. Тому, чей снег и лед в это мгновение смешивался с прозрачным, холодным морем, заметал его замерзшие берега густой метелью, сковывал воду серебристым слоем льда.       - Похоже, этот меч и в самом деле обладает подобными свойствами, - Ши Уду произнес это нарочито лениво, чуть растягивая слова, так, словно его и вовсе не беспокоила ни горячая, пульсирующая боль, ни капли крови на одеждах, ни то, что еще мог и желал сделать с ним Цзюнь У. – Весьма полезные свойства, - он хмыкнул, а потом все же, не удержавшись, застонал, когда Цзюнь У, отправив и этот клинок обратно в ножны, а потом на его привычное место, вдруг приник губами к ране на шее Ши Уду.       Он слизывал капли крови с краев обнаженной кожи, разошедшихся под остро отточенным лезвием меча, медленно, охотно. Так, словно только ради этого все и затеял, так, словно его и не интересовало ничего другое, и не нужно было ничего другое. И лишь в этих неспешных, обманчиво мягких движениях, и крылся весь смысл, и таилось нечто такое, запредельно темное и запредельно желанное для него. И лишь так он мог получить то, что по-настоящему хотел.       - Я знал, что ты оценишь, - двусмысленно, как и многое из того, что делал с ним Цзюнь У, как и он сам, как и вся его сущность.       С этими словами Цзюнь У потянул к своим губам пальцы Ши Уду – и Ши Уду только теперь заметил, ощутил на них липкие следы крови. Похоже, он все же коснулся шеи, хотя отдернул ладони почти сразу, почти не позволил себе ни дотронуться до раны, ни зажать ее, ни попытаться стереть кровь. Разомкнутые губы Цзюнь У на его пальцах, собирающие с них кровь, охотно проходящиеся по коже, ласкающие, были столь горячи, столь настойчивы, что Ши Уду почти ощущал возбуждение. Почти желал большего. Почти готов был пожалеть, что они не в спальне, не среди этих шелковых покрывал, и подушек, и золотистых, витых шнурков, и покачивающихся в такт их движению подвесок, что украшали просторную кровать.       Почти.       - Но тебе я хочу подарить кое-что другое, - сказанное Цзюнь У вернуло Ши Уду к реальности, что начала так не вовремя истаивать и ускользать от него, пока Цзюнь У ласкал его рану губами, и слизывал капли крови.       И Ши Уду с немалым удивлением понял, что, произнеся это, Цзюнь У потянулся к одному из своих бесчисленных и бесценных мечей.