Лед над водой и глубже

      Меч, что невесомо скользнул в руки Цзюнь У со своей подставки из светлого, словно покрытого серебристым инеем дерева, казался водой, волнами, холодными, горными потоками. Ножны, небрежно отложенные в сторону, открыли спрятанное под ними лезвие – ледяная вода, светлое, чистое серебро, столь звенящее и тонкое, что невозможно было поверить, что этот клинок тоже создан из стали, а не из снега, льда и зимних волн. Холодные, синие камни на рукояти поблескивали и мерцали в окружающей их полутьме, ловили бледные отблески луны и словно притягивали ее зыбкие отсветы.       - Этот меч – «Лед над водой», - Цзюнь У протянул Ши Уду серебрящийся в сумраке клинок, почти вложил в руки, почти заставил принять его.       Слишком неожиданно это все было, и слишком странно, и необъяснимо – и вовсе не из-за того, что такой подарок стоил целое состояние. Можно было подарить своему вынужденному любовнику белоснежные серьги, отделанные редчайшим золотом, можно было навязать хоть какие угодно редкие, необычные, дорогие украшения – но меч, это было нечто совершенно иное. Оружие, редкое, бесценное – Ши Уду слишком хорошо знал, что значило подобное оружие для Бога Войны. И знал, что так просто со столь редким клинком никто не расстанется. Даже ради кого-то по-настоящему близкого. Что уж было говорить о том, с кем всего лишь делили близость, постель, любовные утехи без всяких чувств или хотя бы их подобия, и давние, неприглядные тайны, что темнее самой безлунной ночи, и опаснее самой остро отточенной стали.       Ши Уду хотелось задать столько вопросов – в этом жесте наверняка крылось что-то еще, что-то, о чем Цзюнь У никогда не стал бы говорить, но то, что воплощало его желания, и какие-то одному ему понятные мотивы и намерения. И столько разных слов, что никак не желали складываться в предложения, так и остались непроизнесенными, когда он молча взял меч в руки, примериваясь и пробуя, определяя, удобно ли ложиться в ладони рукоять, и не слишком ли тяжелым, неповоротливым ощущается лезвие.       Он ожидал, что меч будет ощущаться чужим, таким, что сколько ни пытайся, сколько ни тренируйся, но никогда не сможешь овладеть им в полной мере, и никогда это оружие не будет частью тебя. Такой частью, какой для Ши Уду всегда был его веер. Но нет, он не почувствовал ничего из этого – напротив, с немалым удивлением понял, что этот небольшой, изящный меч почему-то ощущался намного более удобным и привычным, нежели тот меч, который у него был с собой, и которым он обычно сражался, если выпадала такая возможность.       Помимо этого, едва Ши Уду коснулся меча, его лезвие задрожало и преобразилось, в его светлой, серебристой поверхности отразились неспокойные, ледяные волны. Словно меч как будто чувствовал его духовные силы, и отзывался на них, тянулся к ним, как будто этот меч тоже был частью воды. Поскольку Ши Уду был совершенно уверен – пока этот меч держал в руках Цзюнь У, никакие волны не поднимались и не скользили сплошным потоком по его поверхности, лишь безмятежное, холодное серебро, отражающее свет осенней луны.       - Этот меч – тоже часть воды. И чувствует, знает ауры всех существ, относящихся к воде, и составляющих с ней единое целое, - Цзюнь У вновь на мгновение забрал меч из рук Ши Уду – и волны мгновенно утихли и растаяли, схлынули, рассыпаясь прозрачными брызгами, словно их и вовсе не было. – Как видишь, моя аура не относится к аурам воды. И на меня меч никак не реагирует, - он вложил меч обратно в ладони Ши Уду. Но не сразу отстранился и отпустил – нет, прошелся пальцами по его коже, поглаживая и лаская всегда холодные ладони Ши Уду, чуть сжал их в своих, удовлетворенно разглядывая стремительно проступающие на поверхности лезвия волны, едва меч вновь вернулся к Ши Уду. – А на тебя очень даже. Столько волн. Впрочем, неудивительно, ты и есть сама вода, - он улыбнулся чуть насмешливо, чуть понимающе, притянул Ши Уду еще ближе к себе, еще ощутимее, тесно-тесно. А потом разом отстранился, словно ничего такого и не делал, и не имел в виду.       И чем дольше Ши Уду стискивал в руках эту светлую, серебристую рукоять, усыпанную синеватыми камнями, чем дольше пробовал, как будут ощущаться движения и выпады с этим мечом, и сколь надежен будет он при защите, когда светлая сталь столкнется с другой сталью, высекая и разбрызгивая крохотные искры, тем больше недоумевал. Это и в самом деле было удивительно, это ощущение, исходящее от меча – словно он держал в руках не холодную сталь, а чистый, прозрачный поток воды. Словно этот меч создали специально для него, настолько удобно он ложился в руки, настолько умелыми и стремительными получались движения с этим клинком. Настолько приятной чувствовалась вода, что текла сквозь него, что принадлежала ему, и была его частью.       И это был по-настоящему стоящий, по-настоящему неожиданный подарок. Ши Уду все сжимал в руках светлую сталь, что ловила и отражала неяркие отсветы луны, и никак не мог понять, зачем все это было нужно Цзюнь У. Ведь этот меч, в отличие от такой ненужной, излишней вычурности, как серьги, что подарил ему Цзюнь У почти в самом начале их договоренности, был поистине бесценным подарком. И - Ши Уду в этом не сомневался - редким настолько, что ни в одном из Трех миров не существовало больше ничего подобного, ни одного клинка, что хоть немного повторял бы этот, ни единого меча, что являл бы собой такую же чистую, ледяную воду. Что угодно, любой, даже самый дорогой и редкий подарок, можно было создать заново, можно было отсыпать за него бесчисленное множество золотых слитков – и получить вновь, можно было отыскать, добиться, заменить. Но не этот меч. Поскольку даже Ши Уду, не слишком хорошо разбирающийся в оружии, понимал, что этот меч уникален, что другого такого нет, и быть не может – как и многие другие мечи, что были собраны в оружейной Цзюнь У. И объяснения такому подарку у него не находилось.       Но и отказаться от столь бесценного подарка у Ши Уду не было никакой возможности.       - Благодарю, - прозвучало это сдержанно, чуть холодновато, словно Ши Уду так и не догадался, насколько необычное оружие держал в руках, словно был уверен, что в этом мече не было ничего особенного. Хотя это было не так, совсем не так. Ши Уду попробовал развернуть меч в разные стороны, примериваясь, как он будет ощущаться, если использовать те приемы, что удавались ему особенно хорошо. Вскинул клинок верх и в сторону, закрываясь от невидимого, несуществующего выпада. Коснулся пальцами мгновенно встрепенувшихся, мгновенно отозвавшихся на его ауру волн на льдистой поверхности. Задумчиво провел по ним ладонью, почти наяву ощущая этот холод и эту влажность, что им принадлежали.       И, похоже, Цзюнь У заметил, заметил, несмотря ни на что – слова благодарности прозвучали непроницаемо, холодновато, и сам Ши Уду держался все так же отстраненно – но Цзюнь У умел разбираться в скрытом, в том, что не было на поверхности, а таилось глубоко-глубоко, под слоем воды и сдержанности. Вот и теперь он понял. Понял - и улыбнулся едва заметно, чуть приподняв уголки бледных, тонких губ, и чуть прищурившись темными, почти черными глазами. Весь его облик – тихо зашелестевшие, золотые звенья украшений, когда он кивнул Ши Уду, сжавшиеся на рукояти его собственного меча пальцы, едва уловимое движение, когда он откинул назад мешающиеся пряди, нарушающие безупречность момента – все это, все эти мелочи, незаметные для других, но ставшие привычными для Ши Уду, говорили о том, что Цзюнь У был по-настоящему доволен. Доволен настолько, насколько редко бывал доволен – ни на пышных празднествах Небесной столицы, ни во время значимых разговоров с другими Богами Войны, ни в своем уединении во дворце.       - Этот меч особенно хорош в сражениях с теми, чья аура тоже относится к воде, - Цзюнь У вновь накрыл ладонь Ши Уду своей ладонью, и продолжил рассказывать то, что Ши Уду стоило знать. Его ладонь оказалась неожиданной теплой, чуть влажной – совсем не напоминающей засыпанный снегом лед, каким ощущалась аура Цзюнь У. Тепло, так непохожее на постоянно мерзнущие ладони Ши Уду, которые ему никак не удавалось согреть. Не удавалось согреть, даже когда лето опускалось на Небесную столицу душной жарой, и потоки воды звенели чуть тише, и текли чуть ленивее, как будто иссушенные этим зноем. Даже когда он грелся возле потрескивающего поленьями очага, окруженный множеством крохотных золотистых огоньков свечей прохладными, зимними ночами. Ночами, что выдавались особенно ненастными и сумрачными в его владениях, хотя они простирались не только на север, но и немного южнее. Туда, где не каждую зиму случались снегопады, а, если снег и выпадал, то почти сразу таял, превращаясь в лужи, покрытые тонким, хрупким слоем льда.       Вот и теперь, когда ладони Ши Уду касались этого меча, его ледяной рукояти и светлой стали, он ощущал зябкий холод и желание плотнее закутаться в свои одежды. И сложно, почти невозможно было сказать, приятны ли ему прикосновения теплых, уверенных рук Цзюнь У, или это всего лишь невольные потребности тела, а не его осознанные желания. И что даже ледяной холод желаннее такого ненастоящего тепла.       - Помимо прочего, этот меч не только откликается на водную ауру, но и усиливает в сражении возможности того, кто обладает аурой воды, - Цзюнь У, впрочем, мало волновали желания и сомнения Ши Уду, он и не подумал убрать ладонь. Напротив, накрыл ею руки Ши Уду еще более уверенно, еще более властно. Давая понять, что он будет поступать так, как сочтет нужным, и делать то, что предпочитает делать он сам, позволяя себе ровно столько, сколько хочется позволить.       - Я изучил твой веер и духовную силу, что его составляет, - неожиданно, без всякого перехода произнес Цзюнь У. Небрежно кивнул на сложенные звенья веера Ши Уду, а после, не спрашивая, потянул за синеватую шелковую подвеску. Веер мягко скользнул ему в руки, словно тоже подчинялся решениям и желаниям Цзюнь У, как вынужден был починяться ему Ши Уду, словно тоже являлся частью их договоренности, частью этих слов о прошлом. Белоснежные звенья раскрылись с мягким шорохом, знак воды мерцал не прозрачно-синим, а тусклым, золотистым, впитывая непривычные духовные силы, что не принадлежали Ши Уду. – Так что этот меч должен подойти тебе больше всех остальных. Он лучше всего отзывается на твои духовные силы, и будет хорош в сражениях, если таковые тебе выпадут. Во всяком случае, из тех мечей, которыми я владею, - Цзюнь У не спешил возвращать веер, как будто пробовал вновь убедиться, что верно прочитал сочетание духовных сил и ауры Ши Уду, которые он вложил в создание своего артефакта. Можно было не сомневаться, что вот уж кто-кто, а Цзюнь У в таких вещах разбирался отменно, намного тоньше и глубже, чем кто-либо иной из небожителей. Ведь его собственный опыт и его собственные знания были столь велики, что почувствовать направление и количество духовных сил в чужом артефакте для него наверняка не составляло труда.       Ши Уду невольно вспомнилось, как долго и задумчиво разглядывал и изучал его веер Цзюнь У тогда, после их близости. Когда они оба, полностью обнаженные, мокрые от пота и разгоряченные после постельных утех, устроились на измятых шелковых коврах прямо на полу, не в силах добраться хотя бы до кровати. В тот момент Ши Уду это показалось лишь пустой прихотью, очередной возможностью напомнить ему о том, что он теперь полностью зависит от воли Цзюнь У, и вынужден подчиняться любым его желаниям. Но, как теперь становилось понятно, дело было совсем не в этом. И вовсе не из пустой прихоти Цзюнь У столь внимательно и долго изучал послушно раскрывшиеся звенья веера, знак воды и плавные линии волн на его обороте, шелковую подвеску, украшенную синеватым камнем. По всему выходило, что все это имело свой смысл и свое значение.       В то время Ши Уду, слишком уставший после проведенной вместе ночи, после долгих, настойчивых ласк, после близости прямо на полу спальни, среди измятых ковров и разбросанных подушек, не обратил внимания на то, что делал Цзюнь У с его веером. Просто не смог сосредоточиться на чем-то, помимо желания вернуться к себе и отдохнуть, помимо желания добраться до купальни, отделанной все тем же светлым золотом, и смыть с себя эти следы, оставшиеся от их постельных утех, смыть эту навалившуюся сонливость и излишнюю расслабленность, смыть оставшееся на обнаженной коже ощущение прикосновений – ласкающих, почти невесомых, и грубых, жестких, таких, что наверняка снова оставят следы и ссадины.       Но теперь, когда он воссоздал в памяти эти моменты, словно сквозь густой, наполненный влажностью туман, проступили мелочи, которым он раньше не придал особого значения. Мелочи, наподобие того, что Цзюнь У вовсе не просто разглядывал его веер из праздного любопытства, а касался его звеньев по-особому, надавливая и вычерчивая определенные линии, что позволяли почувствовать духовные силы, вложенные в артефакты, что позволяли понять, как много их было вложено, и в какой последовательности. И как они взаимодействуют с артефактом, что принадлежит создавшему его. Иными словами, любые особенности, любые, самые незначительные колебания духовной силы Ши Уду были теперь известны Цзюнь У. И, похоже, он этим воспользовался вовсе не в каких-то своих целях.       Во всяком случае, ни единой недостойной причины подбирать ему меч, исходя из особенностей его духовных сил и его ауры воды, Ши Уду так и не смог представить.       Во всяком случае, пока не смог.       - Идем, тебе же наверняка будет интересно его опробовать, - Цзюнь У снова едва заметно улыбнулся и кивнул на неброско серебрящийся меч в руках Ши Уду. И жестом поманил его за собой вновь, вглубь этих изящных переплетений коридоров и залов дворца, что казался бесконечно роскошным и бесконечно величественным. * * *       Площадка для тренировок с мечом, что располагалась вне дворца, показалась Ши Уду знакомой, как будто ему уже доводилось здесь заниматься. Хотя такое было совершенно невозможно. И лишь через несколько мгновений он догадался, что та площадка во владениях Пэй Мина, где они обычно тренировались с мечами, мало чем отличалась от этой, что все они, в общем-то, были похожи между собой, поскольку предназначались для одного и того же.       Вот только у Пэй Мина край площадки зарос густыми, высокими травами, что касались одежд своими покрытыми росой стеблями, если не заметить и отступить слишком далеко. А возле этой площадки для тренировок располагался глубокий, с неровными, извилистыми берегами пруд с кои и отцветающими водяными лилиями. Вода в пруду тихо плескалась, накатывалась на берег, был слышен едва уловимый шорох рыжеватых и белых плавников кои, и то, как медленно время от времени опадали высохшие, поблекшие лепестки водяных лилий, что устилали водную поверхность сплошным белоснежным ковром. Наверняка пышно цветущим летом, но поредевшим и увядающим теперь, поздней осенью, обещающей скорые холода и хрупкий, искристый иней на белоснежных лепестках и темно-зеленых листьях.       Луна, все такая же огромная и бледная, заливала все вокруг серебристым светом, но на востоке, далеко-далеко, на самом краю, небо чуть посветлело, превратившись из густо-синего в серебристо-голубое. Значит, они провели на Празднике Середины осени почти целую ночь. Значит, не зря Ши Уду казалось, что даже шелковые подушки стали жесткими, а блюда и вина чересчур приторными или, наоборот, пресными. Он и подумать не мог, что провел возле ног Цзюнь У столько времени, что в этот раз празднество длилось намного дольше, чем было принято, и чем оно длилось обычно. Ши Уду хмыкнул этим мыслям, одновременно удивленный и раздосадованный, а потом обернулся к Цзюнь У, ощутив, как тот обманчиво мягко касается его обнаженной шеи, убирая и поправляя его растрепавшиеся пряди.       - Можешь забрать мою шпильку, чтобы собрать волосы. Раз уж твоя осталась на нашем месте на празднестве, - с этими словами Цзюнь У небрежным движением, ничуть не заботясь об аккуратности своей прически, вытащил причудливо изогнутую, светлого золота шпильку, украшенную такими же белоснежными шелковыми нитями, как и серьги, подаренные Ши Уду. Это был необъяснимо странный, неправильный способ сделать очередной подарок. Как будто Ши Уду мог отказаться, если бы Цзюнь У просто передал эту шпильку со своими помощниками, что время от времени наведывались во дворец Ши Уду с различными мелкими поручениями и делами. Или если бы Цзюнь У отдал ее сам, в своей спальне, после того, как они провели время вместе, и после всего устроились расслабленные и взмокшие среди разбросанных покрывал и измятых простыней. И все же он выбрал отдать эту шпильку вот так, невзначай, словно и не подарок вовсе.       - Благодарю, Владыка, - Ши Уду чуть помедлил, прежде чем забрать парную к своим серьгам шпильку из рук Цзюнь У. Рассыпавшиеся пряди и в самом деле мешали, особенно если они собирались тренироваться на мечах, и Ши Уду собрал их неспешными движениями, позволяя золотой с белоснежным шелком шпильке удерживать их в заново собранной прическе. Так и в самом деле стало гораздо удобнее, волосы больше не падали в беспорядке на плечи, не касались щекотно шеи и лица. И даже такое подобие прически было намного лучше, чем ее отсутствие.       «На нашем месте». Отдаленным эхом прозвучали слова, произнесенные Цзюнь У, и Ши Уду мысленно усмехнулся. Даже наедине с ним, даже в ничего не значащем разговоре совершенно о другом, Цзюнь У не преминул подчеркнуть, что Ши Уду теперь придется находиться лишь там, где ему скажут, и лишь там, где того пожелает сам Цзюнь У. Но было в этих словах еще что-то такое, сложно-объяснимое, что заставляло Ши Уду ощущать, что показать всем остальным их близость для Цзюнь У было даже важнее, чем лишь самому о ней знать. Как будто мало было всех этих слухов, сплетен и домыслов, как будто добавив еще подробностей – настоящих, не выдуманных – он не оставит никому места для сомнений, и подчеркнет тем самым то, сколь безоговорочно подчиняется ему Ши Уду.       Пока Ши Уду возился с шпилькой и растрепавшимися прядями, Цзюнь У успел достать свой собственный меч, что отличался от водного меча Ши Уду настолько, насколько только могли отличаться между собой клинки. Наверно, Ши Уду не смог бы даже в руках нормально удержать меч, что принадлежал Цзюнь У, таким широким и неудобным казалось его лезвие, такой массивной ощущалась рукоять, и такой непривычной сама форма. Заметив его интерес, Цзюнь У лишь неуловимым движением перекинул меч в руке, направив лезвие, рассыпавшее искры света луны, вниз, почти коснувшись им пола площадки для тренировок, и произнес мягко:       - Полагаю, тебе стоит для начала попробовать привыкнуть к новому мечу. Каким бы подходящим и удобным он ни ощущался, но новое оружие – это новое оружие, - вот теперь эти слова, вне всякого сомнения, были словами Бога Войны. И звучали столь странно и непривычно, но так, что становилось понятно – суть всегда оставалась сутью, неважно, что к ней добавлялось, и что ее затмевало. Цзюнь У мог сколь угодно долго проводить с ним время в своей спальне, предаваясь ласкам и любовным наслаждениям, мог касаться его, зарываться пальцами в волосы, притягивать к себе и прижиматься тесно-тесно – но едва речь заходила о серьезных вещах, так или иначе относящихся к делам и повседневности Богов Войны, он мгновенно становился совсем другим, совсем не похожим на себя среди этих шелковых покрывал и простыней. Серьезным. Собранным. Умелым.       И тем более одновременно ожидаемыми и неожиданными оказались следующие слова Цзюнь У.       - Насколько мне известно, ты весьма неплох в защите. Но вот атакующие приемы у тебя гораздо слабее. Поэтому попробуй выбить у меня меч из рук, - и Цзюнь У отступил на пару шагов, по-прежнему небрежно перевернув меч в ладонях еще раз, теперь приготовившись отразить возможный удар меча Ши Уду.       «Он знает. Он все знает наверняка», - Ши Уду так сильно стиснул в руках рукоять меча, что, казалось, холодные, синие камни рассыплются сотнями ярких брызг, разлетятся на мелкие осколки под его пальцами. По всему выходило, что Цзюнь У откуда-то знал и про его тренировки с Пэй Мином, и про их долгие разговоры, и про его слабые стороны, и про его не слишком выдающиеся навыки в обращении с оружием. Знал – и даже не счел нужным это знание скрывать. Знал – и дал понять Ши Уду, что обладает этим знанием, и что использует его, если сочтет необходимым.       Стоило стать еще осторожнее, еще осмотрительнее в словах и в сделанном. Цзюнь У уже не впервые давал ему понять, намекал вовсе не прозрачно, что ему не нравятся ни излишние разговоры об их близости, ни сомнения в причинах, по которым они оказались вместе, ни мысли, допускающие хоть какую-то недобровольность и принуждение. А Пэй Мин и сомневался, и предполагал всякое, и высказывал вслух и свое недоумение, и свое желание предложить помощь, если – когда – Ши Уду это потребуется. Или Цзюнь У все же не нравились не слова Пэй Мина, а что-то совсем иное, что-то, о чем не догадывался Ши Уду, и не представлял как возможную причину?       Но все же стоило хотя бы не допускать больше этих разговоров, этих слов, полных сомнений, этих предложений, что могли все разрушить. И, решив как-то заставить Пэй Мина перестать сомневаться и предполагать нелестные для Цзюнь У варианты – как угодно, пусть даже рассказывая подробности проведенных вместе ночей, полные непристойных деталей и нескрываемой похоти, пусть даже говоря о своих несуществующих чувствах, вспыхнувших столь внезапно и столь ярко, как угодно, лишь бы Цзюнь У не обратил на это еще больше внимания, не посчитал, что Ши Уду каким-то образом пренебрегает их договоренностью, находясь рядом с Пэй Мином – Ши Уду медленно поднял меч и развернул его для возможного выпада.