Глава 27
24 ноября 2022 г. в 00:35
Пожалуй, из всего сделанного им на Небесах под лживым обликом Повелителя Земли, самым удачным и принесшим ему немало знаний, было решение использовать своих двойников. Знаний, что отличались между собой как обмелевшие, иссохшиеся ручьи – и неспокойные воды морей, способные поглотить и накрыть собой полностью. Знаний, которые временами оказывались незначительными, мелкими, что способны были лишь вызвать усмешку своей истинной глупостью, а временами - серьезными, неожиданными, такими, что ни за что не предположить, и не догадаться, какими глубокими могут быть воды, и какой густой темнота давних тайн, что скрывали все эти божества. Божества, что такое значение придавали внешним проявлениям роскоши и богатства, наподобие расшитых золотом одежд и редких магических предметов, витиеватой изысканности в словах и поступках, и мнимому величию, а на самом деле мало чем отличались от самых низко павших демонов, столь низменными и ничтожными были их желания, их дела, их устремления.
Его двойники стали младшими помощниками у многих – и у тех, кто вознесся совсем недавно, и не обладал ни достаточным количеством золотых слитков, ни достаточным количеством духовных сил, чтобы быть разборчивым в выборе помощников. И отвергать всех тех, кто казался излишне подозрительным, или излишне ленивым, или излишне покорным, поскольку что только ни скрывалось за внешней сговорчивостью и готовностью подчиняться. Подобные божества готовы были принять к себе в помощники – даже не во дворцы, а во временные жилища, что доставались каждому, кто не освоился еще в той мере, чтобы начать тратить добродетели, или чей дворец еще только строился – кого угодно, и Хэ Сюань этим пользовался, умело и ничуть не сомневаясь.
Но так же его двойники оказывались и у тех, кто был влиятелен настолько, что сложно было себе представить могущество большее, а возможности беспредельнее. Даже Император Небес не стал исключением. Изначально Хэ Сюань ничуть не сомневался, что это вряд ли принесет хоть что-то стоящее, что-то такое, чем можно будет воспользоваться, что позволит ему приблизиться к пониманию того, что сотворил Ши Уду с ним, и всем тем, что было ему важно – правители, что обычных людей, что божеств, глубоко скрывали свои тайные дела и порочные связи, и не позволяли приблизиться к ним даже самым доверенным, не то что каким-то младшим помощникам. Да и не получилось бы этими тайнами воспользоваться, даже окажись они в распоряжении Хэ Сюаня – он тонко чувствовал соотношение духовных сил, и та мощь, что принадлежала Цзюнь У, не шла ни в какое сравнение с его возможностями. Даже в облике Непревзойденного. Даже если его духовные силы не будет сдерживать ни облик Повелители Земли, ни все те условности и ограничения, что сковывали его в лживом образе божества.
И вот теперь – кто бы мог подумать, даже просто допустить такую мысль на мгновение – этот двойник, бесполезный младший помощник Цзюнь У, оказался именно тем, кто позволит ему получить желаемое, позволит обладать тем, что так давно хотел заполучить Хэ Сюань, и так давно даже надеяться на подобное не смел. Возможно, сами по себе горячие источники и не несли в себе никакого непристойного смысла – но ему было приказано принести масла, что облегчают проникновение при постельных утехах. Не только редкие вина, что призваны были услаждать чужой вкус, позволить расслабиться, и тонуть в желаниях своего тела, прежде чем умелые ласки перетекут в близость. Не только нижние одежды, что должны будут заменить те, что станут непригодными после любовных развлечений – вымокшие, перепачканные потом, и смазкой, и этими маслами. Не только все те вещи, что были окутаны лишь намеками, полупрозрачными и зыбкими. Нет, то, что не оставляло никаких сомнений в том, для чего это понадобилось Императору Небес, желающему провести эту зябкую, предзимнюю ночь со своим любовником.
Тело Хэ Сюаня охватила столь несвойственная ему дрожь предвкушения, а ладони сделались липкими и холодными от пота, лишь при мысли о том, что ему предстоит – близость Императора Небес с Ши Уду. Близость, не скрываемая и не утаиваемая ничем – ни полузадернутыми занавесями из золотистого, шелестящего подобно водам зимнего моря, шелка, ни неплотно прикрытыми дверями, увенчанными скалящимися драконами, ни сплетением комнат, что отгораживали спальню Императора Небес от излишне любопытных взглядов, и откровенных перешептываний. Лишь тронутые подступающими холодами, почти облетевшие ветви ивы с запутавшимися в них крохотными серебристыми фонариками могли хоть чуть-чуть прикрыть всю непристойность происходящего, но это не было ни помехой, ни непреодолимой преградой.
Он попытался заставить себя собраться, сосредоточиться, не думать слишком много, и не представлять слишком ярко, но тело не желало подчиняться. И образы, один откровеннее и непристойнее другого, сменялись в его мыслях, затмевая собой явь, раскрашивая ее в оттенки чужих стонов, полных бесстыдства, близости, таившей в себе болезненное удовольствие, перемешанное с необходимостью подчиняться, и нежеланием это делать, и лжи, что проливалась сплошным потоком, когда это касалось Ши Уду. Лжи, что когда-то разрушила его жизнь – а теперь по какому-то невероятному стечению событий разрушала жизнь самого Ши Уду, сковав его невидимыми оковами столь прочно, столь непреодолимо, что сложно было отпустить от себя это сумрачное, окутанное темнотой удовлетворение. Удовлетворение, что накрывало Хэ Сюаня всякий раз, едва он представлял, насколько неприятно и тяжело дается Ши Уду эта близость с Императором Небес, насколько неприемлемым для него наверняка является подобное, и как он почему-то не в силах разорвать эту порочную связь, не в силах изменить эту странную, необъяснимую договоренность.
Заменить собой двойника – в этом для Хэ Сюаня не было ни малейшей сложности, ведь он привык делать так время от времени, если происходящее требовало его присутствия, если какие-то дела божеств ему казались подозрительными, или, напротив, слишком скучными и обыденными, чтобы тратить духовные силы на своего двойника. Вот и теперь он заменил собой младшего помощника Цзюнь У, и ему даже не пришлось прилагать к этому какие-то особые усилия, или прятать ауру воды и темноты глубже, чем он это делал обычно, чем этого вполне хватало для того, чтобы провести всех тех недалеких глупцов, что почему-то возомнили себя облеченными величием и властью.
И внешность своих двойников он тоже намеренно делал похожей на свою – нет, не полностью, не так, чтобы это не оставляло сомнений в том, кто перед ними. Но он всегда оставлял что-то от себя, что-то такое, что подсказало бы кому-то, обладающему истинной проницательностью, что здесь что-то не то, что подобная внешность ощущается знакомой, и не просто знакомой, а такой, что доводилось сталкиваться множество раз, что вызывала смутные догадки и неосознанное беспокойство. Он мог собрать пряди своему двойнику в похожую прическу – такой же высокий хвост, удерживаемый простой, тусклого золота заколкой. Мог придать глазам тот же золотистый, хищный оттенок, в глубине которого плескались поглощенные проклятием воды. Мог сделать одежды столь же темными, а тело столь же тощим, так, что в этом будут угадываться смутные очертания, но никогда не будет уверенности.
Этим Хэ Сюань, несомненно, ступал на лед, тонкий и хрупкий, но он не мог заставить себя удержаться от подобного. Ведь ему и так приходилось быть не собой, он и так вынужден был постоянно скрываться за обликом Повелителя Земли, говорить не своими словами, облекаться не в свои желания, и не в свою ауру. И он одновременно привык к этому, привык за те бесчисленные годы, что провел в облике Повелителя Земли – и не желал терять себя, не желал подчиняться этой необходимости постоянно лгать и таиться, постоянно молчать и говорить короткими, отрывистыми предложениями. Когда-то раньше, когда он был еще обычным человеком, Хэ Сюань ненавидел ложь и притворство. Теперь же они стали его жизнью и его сущностью, и сам он изменился до неузнаваемости – и лишь мысль об этом вызывала у него усмешку, сумрачную и горькую.
К тому же, опасность, исходящая от его желания придать своим двойникам схожесть с собой, была не такой уж весомой – никто и никогда не поверит, что всегда мрачный и замкнутый Повелитель Земли может быть другим. Улыбаться, поднося кисточку и чернила решившему начертать свиток с обращением божеству. Смеяться над шуткой, плоской и неудачной, но нравящейся тому, кто ее произносит. Говорить витиеватые пожелания, наполненные такой неподдельной искренностью, когда того требуют правила приличия на празднествах во дворцах или у Императора Небес.
И так усмехаться, как он усмехнулся при виде масел для постельных утех, что нужно было отнести на горячие источники. Ведь эти полупрозрачные масла, терпко пахнущие так, что лишь один этот запах вызывал желание, и заставлял тело хотеть вещей вполне определенных, полностью выдавали то, что должно будет произойти между Императором Небес и его любовником.
И эту усмешку, полную понимания и предвкушения, Хэ Сюаню не удалось стереть, даже когда он опустил чаши с этими маслами на залитые водой камни, изгибистые и жесткие.
Хэ Сюань занимался приготовлениями намеренно медленно, едва-едва, так, чтобы не вызывать недовольства Цзюнь У – но и чтобы заставить Ши Уду почувствовать каждое неторопливое движение, каждую непристойную подробность того, что его ожидало. Белоснежный фарфор чаш с вином позвякивал чуть слышно, мелодично, когда Хэ Сюань, всем своим видом изображая лживое почтение, опустил их в том порядке, как было принято, как предписывали правила дворца. Нижние одежды – тончайшей работы шелк, струящийся сквозь пальцы, почти незаметная отделка – с тихим шелестом опустились рядом, сложенные так аккуратно, как мало кто из младших помощников был способен сложить.
А после настало время для чаш с маслами – и Хэ Сюань дал волю всей своей темноте и всему своему предвкушению, не удерживаемый более ничем. Правила приличия поблекли, необходимость быть не собой выцвела и рассыпалась пылью, и облик незаметного младшего помощника разлетелся на тысячи осколков, когда губ Хэ Сюаня коснулась пошлая, наполненная нескрываемым пониманием усмешка. И ему было все равно в то мгновение, заметит ли кто-то эту усмешку, догадается ли о лживом, ненастоящем облике, сделает ли ему замечание, или и вовсе отчитает и назначит наказание. Он слишком долго ждал, чтобы теперь сдерживаться, и лишь склоняться в низких, вежливых поклонах, как приходилось делать в этом облике.
И, все так же, не таясь, Хэ Сюань, словно случайно, словно по неловкости, чуть окунул пальцы в эти масла – тягучие, полупрозрачные капли липли по коже, ощущались скользкими и густыми, такими, что это и в самом деле должно было помочь при проникновении, должно было заставить тело стать более податливым, более открытым для близости. И взгляд Ши Уду на эти капли масел – сумрачный, недовольный – стал для Хэ Сюаня слаще любых, самых изысканных десертов, желаннее любой, самой невероятной духовной силы, приятнее любых, самых изощренных ласк. Ши Уду поморщился, его ладони неосознанно стиснули ворот одежд, как если бы он желал, чтобы эти одежды остались на нем, чтобы Цзюнь У даже дотрагиваться до них не смел, не то что бы стаскивать их, небрежно и лениво.
И это означало лишь то, что при виде этих масел для постельных утех у Ши Уду растаяли любые сомнения в том, что собирался делать с ним Цзюнь У на горячих источниках, как он желал провести время вместе, и что ему предстояло вновь ощутить, когда эти масла окажутся на чужих пальцах, а после и внутри него. И это понимание того, что произойдет дальше, что Цзюнь У вновь заставит его разделить с ним близость, не приносило Ши Уду ничего, помимо желания этого избежать, желания отодвинуть этот момент хоть ненадолго, желания подчинить себе воды источников – и обрушить их сплошным потоком на берег, разметав в беспорядке и эти вина, и эти нижние одежды, и эти ненавистные масла.
Разумеется, Ши Уду внешне не выказывал ничего подобного, не позволял себе - напротив, весь его вид был наполнен ленивым предвкушением, как если бы ему тоже не терпелось дождаться того мгновения, когда Цзюнь У возьмет его среди этой теплой воды и влажных камней, и призрачно мерцающих серебристых фонариков. Его ресницы были полу прикрыты, его неспешные движения были полны расслабленности, его слова лились плавно и завлекающе, словно это тоже было частью их близости, частью их разделенных любовных утех. Вот только от Хэ Сюаня не укрылось ни то, как Ши Уду закусил губу, ни то, как он вновь подернул ниже рукава одежд, ни то, как он заставлял себя делать все то, что ждал и желал от него получить Цзюнь У.
И темное удовлетворение захлестнуло Хэ Сюаня полностью, не оставляя в нем ничего иного. По его телу вновь прошла дрожь, и он отметил с мрачным удовлетворением, что удачно успел сделать все необходимые приготовления. Иначе бы ему было не удержать в руках ни эти чаши, ни нижние одежды, столь ярким и пронзительным было удовольствие от предвкушения, охватившее его тело, спутавшее все его связные мысли, залившее всю его скрытность и осторожность, все то, что он делал на протяжении стольких лет.
И он бы продолжил наслаждаться этим удовольствием, но ощущения подсказывали ему, что еще немного – и Цзюнь У открыто выскажется о его излишней неторопливости. В его темном взгляде и так уже проскальзывало нетерпение, смешанное с похотью и желанием, он и так уже готов был отослать нерадивого младшего помощника, что мешал ему своим присутствием. И, догадавшись об этом, Хэ Сюань нарочито вежливо поклонился им обоим, поправил еще раз фарфоровые чаши, что чуть сдвинулись, пока он возился с приготовлениями – и, не теряя ни мгновения, направился в сторону дворца.
Вернее, сделал вид, что направился в сторону дворца. Но в месте, где дорога разделялась – одна ее часть так и оставалась широкой, прямой, усыпанной светлым речным песком, с вкраплениями многоцветных камешков, что встречались столь редко, что иной раз ценились выше золотых слитков, и вела к дворцу Императора Небес, а другая – извилистая, полузаросшая травами и невысоким кустарником, едва заметная среди ветвей ив, что потоком ниспадали на землю, сворачивала обратно к горячим источникам. Именно ее и выбрал Хэ Сюань, добравшись ровно до того поворота, за которым уже невозможно будет разобрать в стремительно сгущающихся, предзимних сумерках, что он вовсе не шагнул к пышно украшенным, высоким створкам ворот дворца, а нырнул в темноту, и влажность, и опускающуюся блеклой дымкой прохладу, что напоминала о скорых снегопадах, и холодно поблескивающем инее, готовом сковать все вокруг.
Ивы, что росли неподалеку от горячих источников, почти полностью облетели, и серебристые с прозеленью листья опали, и теперь устилали пожухлую траву, на которой устроился Хэ Сюань, сплошным невесомым ковром. Но этого укрытия оказалось достаточно, хотя изначально сомнения в том, не слишком ли ненадежно полагаться на тени и полумрак подобных, поддавшихся наступающим холодам, деревьев охватили Хэ Сюаня. Но ветви этих ив сплетались между собой, падали до самой земли нескончаемым водопадом, и словно сами источали темноту. И это укрытие ощущалось даже более удобным, чем он представлял, чем он желал, чем ему вообще было необходимо.
Поколебавшись пару мгновений, Хэ Сюань все же решился, все же сделал то, что было для него важнее его лжи и давних тайн, важнее проклятого морока, что окутывал его, важнее любых доводов против. Он знал все о возможных последствиях, но даже это его не останавливало. Не могло остановить. Медленно-медленно, словно во сне, он заставил истаять облик младшего помощника - подобно каплям влаги, упавшим в озерные воды, черты выцвели, размылись, перестали иметь значение. Ложь, подобная рассеявшемуся под предутренними лучами туману, больше не скрывала ни его сущность, ни его намерения.
И Хэ Сюань принял свой настоящий облик.
Не младшего помощника Императора Небес.
Не Повелителя Земли.
А Черного демона Черных вод, чья аура лилась подобно отравленным проклятием водам, а духовные силы источали сумрак и пустоту.
Распущенные волосы, более не удерживаемые заколками и шпильками в прическе, упали ему на плечи. Одежды из белоснежных с алым и золотом, принадлежащих дворцу Императора Небес, превратились в черные с тусклым серебром, что неспокойными волнами спускалось по жесткой, грубоватой ткани, столь непохожей на шелка и тонкую отделку одежд прочих божеств. Длинный, костяной хлыст привычно коснулся ладони, зашелестел своими острыми, зазубренными краями по рукавам, ложась в ладонь так удобно, что, если бы Хэ Сюаню предстояло сражаться, то он успел бы нанести не один удар этим хлыстом, пока возможный противник только вытягивал бы оружие из ножен.
Это было опасно, слишком опасно. И рисковал он тоже многим.
Но ему хотелось знать, хотелось чувствовать и почти наяву ощущать, как недоволен Ши Уду, как он морщится от нежеланных прикосновений, как не может себе позволить отстраниться от этих настойчивых ласк и этой несдерживаемой грубости Цзюнь У, как позволяет делать собой все, позволяет вдоволь наслаждаться своим телом - в своем настоящем облике. В облике демона, а не мнимого божества.
И Хэ Сюань не стал себе в этом отказывать.
И, едва этот облик, его истинный облик, вновь оказался принадлежащим ему, он ощутил невозможное, непреодолимое желание взметнуть, обрушить на берег эти воды горячих источников, подобно волнам в шторм. Стереть их прозрачность, то тепло, что их окутывало, и им принадлежало, превратив в сумрачные и темные, ледяные, безжизненные, такие, что таят в своих глубинах лишь призрачных, костяных рыб, и водных драконов, что давно обратились в прах. Заставить их пролиться на камни, затопить золотистую прозрачность вина, залить и перепачкать нижние одежды, такие изысканные, такие окутанные нескрываемой роскошью.
Что ж, хотя бы в этих своих желаниях он полностью совпадал с Ши Уду.
Мысль вызывала усмешку, и Хэ Сюань не стал ее прятать, позволяя себе намного больше, чем он привык, чем вынужден был позволять, скованный обликом Повелителя Земли, и всеми теми условностями, которыми полнились Небеса.
Условностями, не вызывающими ничего, лишь желание откинуть их.
С влажных, пахнущих промозглой сыростью листьев свисали серебристые нити паутины, кора ивы под пальцами Хэ Сюаня ощущалась мокрой и шероховатой, с прозеленью мха по сторонам. Он неосознанно собрал эту влагу пальцами – прозрачные капли дрожали и серебрились на коже – и чуть отодвинул ветви – так, чтобы удобнее было замечать каждое движение, каждую тень, закрывающую лицо Ши Уду, но не слишком, чтобы не выдать себя случайно, чтобы не потерять возможность насладиться тем, чем ему так давно хотелось насладиться.
Очень сложно было заставить себя скрыть духовные силы демона, а не обрушить их на воды источников, но все же Хэ Сюань не мог себе этого позволить. Как бы ему ни хотелось не сдерживаться, как бы ему ни хотелось поддаться своей сущности, для этого было не место и не время. Хотя духовных сил ему хватало, даже больше, чем он мог рассчитывать, чем он был уверен, что у него останется после того, как он вытянул из рукава свой костяной хлыст, чьи острые звенья опутали помощников этого напыщенного глупца, генерала Мин Гуана, поглощая их духовные силы, превратили их в воду и темноту.
Ведь Ши Цинсюань зачем-то принял его вину на себя во время разбирательства у Императора Небес и отдал свои духовные силы взамен отнятых Хэ Сюанем и его костяным хлыстом.
По всему выходило, что, похоже, Ши Цинсюань относился к нему как к настоящему, близкому другу. Такому, для которого можно было совершать поступки, совсем себе не свойственные, проливать слова, темные и недостойные, и тонуть в самой глубине лжи и порочности, если бы это хоть на мгновение, хоть чуть-чуть могло помочь. Вряд ли бы Ши Цинсюань в подобных стремлениях зашел слишком далеко – даже ради него – но вот в том, что, по его мнению, составляло мелочи, незначительные, не способные причинить истинный вред, он вполне этому соответствовал.
Вот и теперь – ложь Императору Небес как раз и была такой мелочью, ради которой можно было поступиться некоторыми своими правилами и условностями. Ведь всеми ими – и Ши Цинсюанем тоже, особенно Ши Цинсюанем - Повелитель Земли воспринимался как тот, кому приходилось прилагать немалые усилия, чтобы достичь приемлемого количества добродетелей, чтобы обладать необходимым для выполнения обращений количеством духовных сил, чтобы позволить себе хотя бы нескольких помощников. И это было глупо, так глупо – если бы только Ши Цинсюань догадывался, только представить мог, насколько духовные силы Черного демона Черных вод превосходили его собственные, и сколь разрушительными, пронизанными холодом и темнотой, они были, он бы не был так самоуверен в своем стремлении быть другом.
И что бы сказал Ши Цинсюань, если бы знал, что в это самое мгновение тот, кого он считает близким другом, о ком он так заботится, таится среди влажных ветвей ивы, что полу скрывают горячие источники. И наслаждается предвкушением, как Цзюнь У возьмет Ши Уду, войдет в него, грубовато прижимая к себе, прямо среди всей этой неспокойной воды, густого, теплого пара, и влажности, дрожащими каплями оседающей на их обнаженной коже и измятых одеждах. И что узнает, узнает наверняка, сколь сложно и болезненно дается Ши Уду вся эта близость, все то, что связывает его с Цзюнь У, все его ошибки и грехи, за которые он вынужден расплачиваться так полно и так глубоко. И что это и только это предвкушение приносит ему истинное, глубинное удовольствие, в отличие от мнимой привязанности Ши Цинсюаня, о которой тот почему-то думает, как о чем-то важном и настоящем.
А в следующее мгновение Цзюнь У коснулся одежд Ши Уду, потянул их, с явным намерением снять, избавиться от них, как от чего-то лишнего, мешающего, такого, что сдерживает самое большое искушение, и самые темные, непристойные желания – и Хэ Сюань откинул все прочие мысли, как ненужные и несущественные, весь обратившись к происходящему на горячих источниках.