Глава 36
11 марта 2023 г. в 02:25
Морок прошлого, в котором очутился Хэ Сюань, проливался вокруг него сумрачными потоками, затапливал все вокруг, дрожал и колебался, подобно воде, в чьих глубинах таятся течения и водовороты. И, едва Ши Уду из прошлого завершил набрасывать Заклинание смены судеб и пролил в него духовные силы, морок вновь исказился, не позволяя узнать, что было дальше, не позволяя выяснить о Ши Уду больше, чем эти разрозненные, мимолетные обрывки.
И теперь Хэ Сюань с нескрываемым удивлением смотрел не на Ши Уду, а на себя из прошлого – лавка его родителей, такая знакомая и незнакомая одновременно, притягивала теплым светом масляных ламп, что рассыпали повсюду золотистые отсветы. Насыщенными, пряными запахами только что приготовленного риса с овощами в соусе из зеленых слив и сладких яблок в карамели. Неспешными разговорами, что смешивались, переплетались между собой, и слова теряли смысл, тонули в этих переменчивых, окутывающих звуках.
И резким, остро отточенным, подобно лезвию, контрастом из его воспоминаний - опрокинутые столы, перевернутые стулья, изломанные миски, разлетевшиеся на осколки чаши и заляпанные грязью, утратившие всю свою привычную опрятность занавеси. Отвратительный, отдающий затхлой сыростью запах грязи и прелых, предзимних листьев. Крики и проклятия, что разносились в лавке, о которой даже представить подобное было немыслимо, ведь это место Хэ Сюань привык считать своим домом. В тот день, когда он не выдержал. Не смог больше противиться судьбе. И сделал то, что сделал.
Хэ Сюань невольно отшатнулся, потряс головой, пробуя избавиться от затопившего его наваждения – и вновь вернулся в те времена, когда вечерами, вернувшись с учебы, помогал родителям в их лавке. Обыденные, безыскусные, ставшие давно привычными дела, что стоили дороже тысяч золотых слитков, и были важнее, чем все Небеса, и мир демонов, и мир обычных людей вместе взятые.
И в то мгновение, когда Ши Уду завершил Заклинание смены судеб, когда хищные изгибы иероглифов замерцали багряным, а потоки воды вокруг словно погрузились в темноту – поднос с посудой, что Хэ Сюань нес из зала, выскользнул, вырвался у него из рук. Чаши и тарелки разлетелись на сотни острых, мелких осколков, пролились дождем, тускло поблескивающим в неверном, окутанном ночными тенями свете, что лился от фонарей на улице. Хэ Сюань в прошлом недоуменно поднял руку – и Хэ Сюань в настоящем заметил глубокий, неровный порез, оставленный осколками, что пересек, перечеркнул его запястье. На той же руке, на том же месте чуть ниже ладони, как и у Ши Уду, когда он превратил веер в сталь для заклинания.
- Что произошло? – голос Мяо-эр – обеспокоенный, мягкий, такой болезненно знакомый и такой желанный – прошлое, всего лишь прошлое. То, что он потерял столь давно, что почти начал забывать оттенки, интонации, слова, прикосновения, крохотные – и такие важные, бесконечно важные – моменты.
Повязки, что неспешно опустились на его поврежденное запястье, скрыли его – и ладони Мяо-эр, бережные, теплые. И это ускользающее, полузабытое тепло – его Хэ Сюаню было не удержать, как бы он ни стремился, как бы он этого ни желал. Он потянулся к этим ладоням, коснулся их, забывшись на мгновение – глупо, как же глупо – и морок задрожал, распался на полупрозрачные, оседающие повсюду капли, столь похожие на брызги неспокойного, предштормового моря, или зябкую сырость тумана, что проливается влажностью на реки и озера.
Хэ Сюань закусил губу, не в силах сдержать, скрыть досаду – и с неудовольствием понял, что морок изменился, и вместо лавки родителей прошлое открывало перед ним их троих. Тех, кто был связан этим проклятым заклинанием сильнее и глубже, чем любыми, самыми прочными оковами.
Ши Цинсюань беззаботно смеялся – и из его опрокинутой чаши звонким потоком лилось рисовое вино на какого-то явно неприятного человека под одобрительные возгласы собравшихся в очередном трактире.
Ши Уду, недовольно кривясь и зажимая запястье, вновь проливал духовные силы на хищные линии Заклинания смены судеб – темное, запретное заклинание, что требовало еще, больше, столь много духовных сил, что невозможно было даже представить, сколько оно их способно вместить, сколько ему требовалось, чтобы переступивший грань мог получить желаемое.
И в то же самое мгновение Хэ Сюань неловким движением проливал чернила, потрясенно глядя на пустые листы. Листы, на которых должен был быть написан его экзамен. И Хэ Сюань был уверен, что написал его. И не просто написал, а правильно, выверено до мелочей, до каждого незначительного знака и иероглифа. И это могло означать лишь одно – преподаватели обманули его, зачем-то подменили листы, зачем-то не позволили ему получить то, что он заслуживал, то, к чему он так долго стремился.
И это была лишь первая, не самая значительная неприятность в бесконечной череде тех, что последовали. Тех, о которых так хорошо – слишком хорошо – знал Хэ Сюань из настоящего. Но даже не догадывался Хэ Сюань из прошлого.
Видения прошлого менялись, знакомые и незнакомые, перетекали из одного в другое то плавно, неспешно, то захлестывали, подобно горной реке. Губы Хэ Сюаня сами собой разошлись в кривой усмешке, когда Ши Уду в мороке не смог справиться с собственным веером. Бумажные звенья, оправленные в льдистое серебро, звенья, что послушно раскрывались, подчиняясь едва уловимому движению ладоней, звенья, что способны были взметнуть самую ледяную, самую непокорную воду, и обрушить ее сплошным потоком – эти звенья противились и трепетали на невидимом ветру, едва Ши Уду пробовал использовать веер. Словно темнота заклинания коснулась и духовного артефакта Ши Уду, исказила и его тоже.
Обращения никуда не девались – напротив, с течением времени их становилось все больше и больше. И Хэ Сюань все так же мрачно усмехался, когда Ши Уду из прошлого, крепко стискивая в ладонях веер, и непрестанно поправляя синеватую, шелковую подвеску на нем, как если бы это могло хоть чем-то помочь, пытался усмирить разлившийся паводок. Наводнения не были редкостью в северных землях, но в этом поселке водные потоки неслись, сметая все на своем пути, закручивались в водовороты, разбрасывали сероватую, мутную пену, что вздымалась на их гребнях, несли в своем яростном течении мелкие камешки и грязный, речной песок.
Ши Уду догадывался, чувствовал где-то глубоко внутри себя, что веер, и духовные силы, вложенные в него, искажены и затемнены, и что ничего не выйдет – и все же раскрыл бумажные звенья. Медленно-медленно, нехотя, зная ответы на вопросы, которые знать вовсе не желал. И в следующее мгновение знак воды на рисовой бумаге рассыпался темным, словно вобравшим в себя призрачные тени, серебром – и воды паводка, вместо того, чтобы схлынуть, чтобы отступить, подчиняясь чужой воле и выверенным движениям веера, обрушились на поселок с удвоенной силой и яростью. Захлестнули дома и улицы, затопили извилистые переулки, поглотили пожухлые, выцветшие за зиму травы.
И лишь каким-то невероятным усилием воли ему все же удалось остановить воду, заставить ее схлынуть и выполнить обращение.
Еще одно обращение – и костяные рыбы, низшие демоны, с которыми обычно Ши Уду справлялся без особых усилий, даже не прибегая к помощи Богов Войны, вонзили свои острые кости ему в плечо. И вновь веер оказался бесполезным, вновь не подчинился Ши Уду. Ши Уду едва не выронил его из рук, почувствовав, как изогнутые, кривые кости раздирают плечо, впиваются в него, глубоко и болезненно. Но все же удержал в ладонях, все же сумел справиться с никак не желающим подчиняться артефактом, даже охваченный болезненными ощущениями и искаженными духовными силами.
А после с недовольным видом зажал поврежденное плечо ладонью – и все так же упрямо взялся за веер, не желая отступаться.
И не только обращения – даже простые попытки подчинить себе веер вновь и вновь оборачивались для Ши Уду ничем, заставляя его досадливо кривиться и злиться на всех подряд. Комната с водными потоками и многоцветными камешками всегда была для него тем местом, где никто не осмеливался мешать своим неуместным присутствием, вторгаться с глупыми, бессмысленными вопросами, предлагать вещи, которых ему не хотелось. Но даже в этой комнате, где никто не посмел бы его тревожить, звенья веера дрожали и не слушались, как если бы никогда не принадлежали Ши Уду, как если бы это и вовсе был не его артефакт.
Вода потоков, залившая шелковые ковры, меховые покрывала и аккуратно сложенные свитки. Камешки, разбросанные повсюду, мерцающие ярко-золотистым, глубоким синим, прохладно-зеленым.
Ши Уду смотрел на подрагивающий веер в ладонях – и в его взгляде мрачность мешалась с решимостью. А после медленно перевел взгляд на начерченное прямо на полу комнаты, среди тончайшей работы ковров и украшенных серебристыми подвесками подушек, заклинание, чьи изломанные линии высвечивались багряным, а отсветы таили в себе сумрачные тени.
Расплата за сделанное.
И Ши Уду тоже понимал это предельно ясно.
Но ни тени раскаяния или сожалении не мелькнуло на его сосредоточенном, упрямом лице.
Он не сомневался ни на мгновение – и ни на мгновение не задумывался о той цене, которую платит, и которую ему еще лишь предстоит заплатить.
И таким странным, таким неправильным ощущалось то, когда морок рассеялся и Хэ Сюань вновь оказался в своем доме – в тот день, когда все вокруг было словно затянуто багряной пеленой. И Хэ Сюань ощущал ярость гнев, отчаяние. И стискивал в руках обломки лезвий – сталь впивалась в ладони, оставляла глубокие порезы с неровными, болезными краями, подталкивала его все ближе и ближе к самому краю пропасти. Но Хэ Сюань уже ни на что не обращал внимания, почти не осознавал себя.
И посреди всей этой грязи, сломанного оружия, разрушенных, изломанных обломков того, что когда-то было для Хэ Сюаня домом, белоснежные одежды спустившегося Ши Уду казались такой резкой, такой неуместной противоположностью. Хэ Сюань все смотрел и смотрел на него, не в силах отвести взгляд, и эти одежды словно были созданы из какой-то особенной, несуществующей ткани, к которой не липла грязь, не цеплялись пожухлые, устилающие двор листья, не оставляли свои следы лезвия, разбросанные повсюду в полном беспорядке.
Тогда Хэ Сюань не понимал, никак не мог определить ускользающим сознанием, зачем Ши Уду вообще спустился – божество, вне всякого сомнения, занимающее высокое положение, и обладающее всем, чем только можно пожелать, во всем своем белоснежном великолепии. Об этом несложно было догадаться, если заметить светлое серебро изящных украшений, прозрачную синеву камней отделки и тончайшей работы шелковые подвески. Теперь же, зная все то, что он знал, Хэ Сюань ощущал, как ярость внутри него понимается штормовыми волнами, готовыми обрушиться на берег и затопить все вокруг – убедиться, удостовериться в том, что задуманное получилось, что Заклинание смены судеб получило свою жертву. И что Ши Цинсюань может и дальше предаваться своей беспечной праздности, даже не догадываясь о том, какую цену за нее заплатили они двое.
Взгляд Ши Уду казался синим, темным, подобно глубинам северных морей, еще не подернутых инеем и не закованных в лед, но поддавшихся холоду подступающей зимы и усыпанных снегопадами. Но в этом взгляде не было ни тени торжества или нескрываемого удовлетворения. Напротив, Ши Уду непрестанно хмурился, и веер в его ладонях чуть покачивался, шелестел бумажными звеньями, позвякивал едва уловимо серебристой подвеской, словно разделял те же сомнения.
Сомнения – ну, еще бы, ведь Ши Уду не был уверен, подчиниться ли ему вновь веер, после того, как заклинание поглотит Хэ Сюаня. Или его духовный артефакт столь глубоко отравлен ложью и темнотой, что таит теперь в себе лишь опасность и непредсказуемость, которые покажет в самый неподходящий момент.
И эта мысль вызывала у Хэ Сюаня в настоящем лишь еще одну кривую усмешку – похоже было, что Ши Уду знал, слишком хорошо знал, что Ши Цинсюаню не пройти самому Небесное испытание. Ведь и судьба божества, и божественная аура, и духовные силы Повелителя Ветров ему не принадлежали, никогда не были его сущностью, и не могли вознести его, сделав одним из тех, кто принадлежит Небесным чертогам. И не зря Ши Уду с такой мрачной решимостью поглядывал на свой веер – если бы не его помощь, не его возможности и умения, Ши Цинсюаню ни за что не удалось бы пройти Небесное испытание и вознестись. Никогда. И все сделанное, вся та темнота, в которой тонул Ши Уду, вся та запретность, которой он облекался, оказалась бы напрасной.
- Полагаю, веер ему все же подчинился, - Хэ Сюань хмыкнул едва слышно, больше самому себе, чем кому-то еще. И странная, сложно объяснимая горечь затопила его так глубоко, как никогда раньше.
Морок истаял, рассеялся – и Хэ Сюань вновь очутился в Доме Блаженства, все таком же пышно украшенном и окутанном своим алым с золотом великолепием.
- Ну что, убедился? – в голосе Хуа Чэна сквозила привычная насмешливость, хотя выражение его лица оставалось серьезным. Как если бы раньше он лишь догадывался о прошлом Хэ Сюаня, лишь обладал разрозненными, ничего не значащими обрывками, а теперь это прошлое раскрылось перед ним во всей своей неприглядности.
- Убедился, - прозвучало это, пожалуй, излишне мрачно, как если бы Хэ Сюань – сожалел? – о чем-то. Хотя о чем было сожалеть, ведь все это время он стремился к обладанию этим знанием, к тому, чтобы больше не сомневаться и не ощущать смутное, темное торжество, при виде того, как недовольно кривится Ши Уду, как он закусывает губу и неохотно запрокидывает голову, принимая нежеланные ласки и грубоватые прикосновения Императора Небес. Не о чем было сожалеть. – Что я тебе за это должен? – стоило выяснить сразу, чтобы не оказаться после должным еще больше, чем он уже был должен.
И тем удивительнее прозвучал ответ, который Хэ Сюань получил.
- Ничего, - коротко, без излишних пояснений. И не разобрать было, что кроется за этими словами. И за этой непроницаемостью, которой временами облекался Хуа Чэн – и не догадаешься, и не поймешь.
- Что ж, тебе всегда была свойственна подобная спонтанная щедрость, - Хэ Сюань хмыкнул и прибавил, чуть подумав. – Ну, во всяком случае, временами.
И Хэ Сюань притянул ближе к себя свиток с Заклинанием смены судеб, спрятал его, намереваясь вернуться к себе и отыскать все же решение к тому, что, казалось, решения не имело.