Лед над водой и глубже

      Волны штормового моря затапливали все вокруг, отзываясь на его эмоции – темное, ни с чем не сравнимое торжество, сумрачное, неприглядное удовольствие и странная, охватившая его дрожь – не то от предвкушения сделанного, не то от осознания того, что ему удалось то, что он желал столь долго и столь безнадежно.       Кости дракона, что нес его на своей изогнутой, призрачной спине к острову Черных вод, чьи очертания терялись в густой, водной дымке, скользили под ладонями, вымокшие и затянутые туманом, и Хэ Сюань удобнее перехватил ладони, не желая таким нелепым образом очутиться в своей же воде.       У него не получилось бы воспользоваться Заклинанием перемещения и не получилось бы скрыться за мороком – и костяные драконы оставались единственной возможностью вернуться в свой Чертог до того, как тот вместит в себя этих бесполезных божеств, что будут пытаться понять, как же они столь долгие годы не замечали, даже представить не могли, что соприкасаются рукавами вовсе не с Повелителем Земли, а с Черным демоном Черных вод. И до того, как их глупые, бессмысленные слова и возмущения превратятся в действия – не менее глупые и бессмысленные, но до невозможности раздражающие.       Что ж, он успеет укрыть мороком и остров, и Чертог, и озеро, что таило в себе все те ловушки и тайны, о которых не знал никто, помимо него.       То, что Император Небес все же спустился, желая спасти своего любовника – это оказалось тем, чего Хэ Сюань одновременно ждал и не ждал. И это вызывало в нем досаду – и в то же время удивление, странное, сумрачное удивление, что рушило его представления и его уверенность в том, что между ними происходило, что поднимало в нем смутные, неопределенные сомнения, в которых он тонул ничуть не меньше, чем в своем прошлом и своей воде, что затягивала на самое дно.       Все, что он замечал между ними – вся эта грубость, и жесткость, и властные ладони, уверенно дергающие за растрепавшиеся пряди, и принуждение, не явное, нет, но уловимое на совсем ином уровне, уровне догадок и ощущений, и неудовольствие Ши Уду, что у него не получалось скрыть, как он ни пытался – все это подсказывало, что Император Небес просто использует Ши Уду для постельных утех, поддавшись своей похоти. И уж точно не станет делать для него что-то значимое. Что-то важное. Что-то такое, чтобы поставить под сомнение свою репутацию и свою добродетель.       Но так же и то, что Император Небес привык обладать Ши Уду, получать его для себя и только для себя, заставлять его подчиняться тому, чему он подчиняться вовсе не желал, выдавало в нем совсем другие намерения. Выдавало его и нашептывало то, что он может прийти – придет – за Ши Уду. Хотя его намерения и будут далеки от достойных. Но иначе он никогда – при всей своей силе, власти, возможностях – не сможет больше ничего получить от Ши Уду, как бы того ни хотел.       Мысль вызывала усмешку – эти их отношения, отношения Императора Небес и Повелителя Вод, насквозь пронизанные ложью, и темнотой, и отвращением, по сути оказались крепче, нежели самая яркая любовь, и теснее, чем самые добродетельные брачные узы.       И единственное, что вызывало в Хэ Сюане невозможное удивление, было то, что Император Небес почему-то не направил свои духовные силы на Хэ Сюаня, не решил с ним сразиться, а бросился к Ши Уду и остался с ним. На какое-то мгновение взгляд Хэ Сюаня столкнулся с взглядом Императора Небес – темное золото и прозрачное серебро – и на какое-то неуловимое мгновение Император Небес замер, засомневался, коснулся меча столь неуверенно, что никто в Небесных чертогах не поверил бы, что такое возможно.       Но после все же бросился к Ши Уду.       Как если бы Ши Уду был ему важнее, несравнимо важнее, чем своя сила, и власть, и искусство сражений.       И как подхватил Ши Уду на руки – и в этом неожиданно неловком, торопливом движении было столько всего намешано, столько всего перепуталось, столько всего невозможно было понять, как ни пытайся, что даже Хэ Сюань засомневался в том, кто же для Императора Небес на самом деле Ши Уду.       Впрочем, Хэ Сюаня устраивала эта неопределенность чужих желаний – иначе ему пришлось бы окутать мороком все вокруг, не позволяя Императору Небес сразиться с ним. Поскольку в прямом столкновении он точно проиграл бы тому, кто столь умело владел оружием и обладал такими духовными силами. Хэ Сюань никогда не был излишне уверен и глуп – он знал свои возможности и возможности тех, с кем ему доводилось столкнуться. И он никогда бы не стал делать то, что не принесло бы ему ничего, только невозможность получить желаемое, невозможность получить от этого удовольствие, и невозможность выяснить то, что он давно желал выяснить.       Волны захлестнули его, осыпав ледяными брызгами, накрыв его холодной влажностью и рассыпающейся, прозрачной дымкой, и Хэ Сюань отряхнул вымокшие пряди, и перепутавшиеся нити на серьгах, и костяной хлыст, что так не спрятал, и тот впивался ему в ладонь своими зазубренными костями. Он с удивлением заметил ссадины, оставленные своим же хлыстом, и, чуть помедлив, все же спрятал его в рукав, не желая поддаваться этому странному желанию вонзить кости хлыста в ладонь еще сильнее, еще ощутимее.       Его мысли вернулись к Ши Уду, к тому, что происходило между ними, и Хэ Сюань не мог сосредоточиться ни на чем другом, не мог думать ни о чем другом, как только о том, как же приятно, как же до невозможности желанно было узнать Ши Уду таким – смотреть, как он выдыхает с усилием, и эти выдохи смешиваются со стонами, едва уловимыми, но все равно слышимыми. Как его губы кривятся в усмешке, хотя можно только догадываться, чего ему эта усмешка стоит – Хэ Сюань знал, слишком хорошо знал, насколько Ши Уду было сложно выдерживать эти вонзившиеся кости дракона, и этот яд, что полнил их своей темнотой. Для того, кто, как и он, принадлежал воде, и этот яд, и эта демоническая аура, должны были ощущаться совершенно невозможно, подобно проклятой воде, подобно ледяным лезвиям, подобно призрачным огням.       В который он и должен был обратиться.       И как Ши Уду заставлял себя облекаться едкими словами и ложью, как заставлял себя усмехаться, а не стонать, как заставлял себя не поддаваться темноте, и льду, и холоду.       И как в его синем, насмешливом взгляде плескалась ярость, и отвращение, и ненависть – но и усталость тоже. И Хэ Сюань догадывался – не догадывался – скольких усилий Ши Уду стоили те слова, которыми он столь уверенно задевал Хэ Сюаня.       Невозможно, просто невозможно было не думать, что такой Ши Уду – с растрепавшимися, вымокшими прядями, в измятых, потерявших всю свою серебристую утонченность отделки одеждах, Ши Уду, закусивший губу, чтобы сдержать стоны и выдохи – что все это подходило ему несравнимо больше, чем самые изящные, рассыпающие синеватые и прозрачные искры камней шпильки в прическе, чем самые изысканные, с тончайшей отделкой одежды, чем все то великолепие, что всегда исходило от него и на заданиях, и на празднествах, и во дворце Императора Небес.       И знать Ши Уду таким оказалось тем удовольствием, в котором Хэ Сюань не хотел – не мог – себе отказать. И, если бы мог, то заставил бы Ши Уду ощущать все то, что он ощущал – до бесконечности. И до бесконечности наслаждался бы этим, повторяя снова и снова.       И именно поэтому он намеренно сдерживал яд костяного дракона и его демоническую ауру – чтобы не позволить Ши Уду развоплотиться в призрачный огонек слишком быстро, слишком просто. Так, чтобы почувствовать каждое мгновение – и каждое мгновение ощущать то темное, недостойное, мало с чем сравнимое удовольствие от такого Ши Уду.       И так не вовремя появившийся Император Небес.       Хотя, его появление все равно ничего не изменит – того, что успел сделать Хэ Сюань, хватит, вполне хватит, чтобы Ши Уду пришлось испытать все то, что испытал Хэ Сюань. Так даже лучше, еще лучше – ведь можно будет прийти к Ши Уду, прийти прямо к нему, больше не скрываясь и не таясь под обликом Повелителя Земли - и сполна насладиться тем, как он вынужден все больше, все ощутимее поддаваться чужой и чуждой для себя ауре, как проклятая вода заменяет собой прозрачную воду его морей, и как истаивают и искажаются его духовные силы.       Пожалуй, он так и сделает.       Хэ Сюань пытался сосредоточиться на мороке, что ему придется опустить на остров и Чертог, на волнах, что затапливали все вокруг, на влажных, скользких под ладонями костях дракона – но мысли не желали его слушаться, и, помимо воли, возвращались и возвращались к Ши Уду.       К тому, какими податливыми ощущались его растрепавшиеся пряди под пальцами Хэ Сюаня. И как он зарывался в них, дергал, намеренно грубо и жестко. Как заставлял Ши Уду поднимать голову и смотреть на него – и неважно, с яростью, с презрением или с ненавистью.       Ведь ненависть, к тому же такая искренняя, это даже лучше, чем другие эмоции – ведь она не сотрется и не изменится со временем, не выцветет и не превратится в пыль, а будет всегда.       И как его охватило сумрачное, невозможное торжество, когда его пальцы сомкнулись на горле Ши Уду.       И Хэ Сюань успел разглядеть ссадины и синяки на обнаженной коже – выцветшие, едва заметные, но до сих пор так и остающиеся на нем. И то, что они значили. И он стиснул свои пальцы, добавляя новых ссадин, закрывая ими те, что столь бесцеремонно оставлял Император Небес своему любовнику. Сжимая их на обнаженной коже и ощущая и неровные выдохи, и несдерживаемую дрожь, и ненавистную близость.       Хэ Сюань пытался сосредоточиться на семье, на своей мести за них, пытался вспомнить ворчливый, но при этом добродушный тон отца, полные заботы слова матери, веселый смех сестры, теплую улыбку Мяо-эр – но они словно не давались ему, словно стремились очутиться как можно дальше, как можно недоступнее, и истаивали зыбкими тенями.       И отец недоуменно хмурился.       И мать удивленно качала головой.       И сестра непривычно обижалась.       И Мяо-эр ему больше не улыбалась.       Словно этот проклятый Ши Уду, словно вся эта ненависть к нему, словно все эти недостойные желания уничтожили в Хэ Сюане хоть какой-то свет без остатка. Словно он утонул, потерялся в этих ощущениях, забыл обо всем, о чем думал, и что желал раньше. И только то, что он делал с Ши Уду, имело свой смысл и свое значение. Словно Ши Уду заставил его превратиться в кого-то совсем другого, в того, кем он никогда не был. В того, кем он не хотел быть.       Но все равно стал. * * *       И, только ступив с вымокших костей дракона на свой остров, Хэ Сюань все же заставил себя каким-то невозможным усилием воли перестать думать о том, что он делал с Ши Уду, перестать возвращаться мыслями к его усмешке, и выдохам, и синему, подобно воде северных морей, взгляду, в котором неприязнь мешалась с насмешкой и чем-то еще таким, недоступным, непонятным Хэ Сюаню, но ярким и значимым для Ши Уду.       Призрачный, зыбкий морок, что подчинялся Хэ Сюаню, что был его силой и его сущностью – так же, как темная, проклятая вода – струился с его ладоней, подобно сумрачной дымке, скрывая очертания, искажая образы и превращая все вокруг в не-реальность.       И, вместо окутанного туманом острова, вместо отсвечивающего синеватыми, призрачными огнями озера, вместо наполненного темнотой и тенями Чертога, охваченное этим мороком повсюду накатывало своими несуществующими волнами на несуществующий берег море. Обычное, лениво разбрасывающее водяную дымку море, чья вода прозрачна и холодна, а волны неспешны и не таят в себе ни опасностей, ни проклятий.       И никто – совсем никто, ведь эти земли принадлежали ему, и чужие духовные силы на них истаивали и не подчинялись – даже Повелителям Стихий, даже Богам Войны, даже Императору Небес - не увидел бы сквозь этот морок.       Хэ Сюань усмехнулся, оскалив острые клыки, задевая ими губы, оставляя на них ссадины, которые даже не заметил – и замер.       Повелители Стихий.       Он, увлекшись этой темнотой, что принес с собой Ши Уду, совершенно забыл про настоящего Повелителя Земли, Мин И.       Он никогда не задумывался о том, что сделает с Повелителем Земли после того, как его месть будет исполнена, и Ши Уду получит то, что давно заслуживает. Ему всегда казалось, что это что-то настолько зыбкое, настолько недоступное, что его мысли о Повелителе Земли не имеют никакого значения, и осыпаются, подобно инею на скованных льдом озерах, стоит коснуться их неосторожно и неверно.       Хэ Сюань так и не знал, что ему решить.       И все же хищная, недостойная усмешка коснулась его губ, распустилась на них, подобно ядовитому, опасному соцветию, когда он потянул из рукава костяной хлыст – распутал его жесткие звенья, взмахнул им, пробуя – и шагнул к одновременно существующему и несуществующему Чертогу Сумрачных вод, что скрывал Повелителя Земли и все те темные тайны, что принадлежали Хэ Сюаню и только ему.