Лед над водой и глубже

      Этот проклятый мост словно насмехался над ним – осыпался провалами, окутывал неверной, туманной дымкой и скалился темнотой, что таила в себе пламя лавы и призрачные огни, такие крохотные и жалкие, что и не разглядеть, если не знать точно. Он старался не задерживаться – ступал по этим неверным обломкам, притискивая к себе Ши Уду, и его движения были выверенными, но осторожными.       И он не мог позволить себе большее, чем и так позволял – не мог ступать быстрее, как бы ему того ни хотелось, не мог использовать духовные силы, не мог останавливаться и вслушиваться в едва уловимый шелест и перешептывания духов, возле себя, вокруг себя, повсюду.       И ненадежные, зыбкие обломки моста осыпались перед ним, за ним, со стороны – словно мост стремился утянуть его с собой, низвергнуть туда, где ему было самое место, посреди всей этой темноты и лавы, посреди рассыпающихся камней и пламени, что полыхало неугасимо и хищно.       Когда-то невозможно давно, когда он был обычным человеком, воином и наследным принцем государства Уюн, ему самонадеянно казалось, что он знает все и всех. И что люди достойны того, чтобы за них сражаться и их защищать.       Глупо, как же глупо.       Вспыхивающее и гаснущее пламя лавы отсвечивало ядовитым золотом, разбрасывало колкие искры, так и стремилось задеть его своим огнем и своей темнотой. Цзюнь У взметнул темную сталь меча, захваченного с собой – и вовремя, и успел закрыться от рассыпающегося пламени, что едва не задело его собой, его не обдало неистовой яростью, на которую была способна только стихия, и только столь неудержимая.       Когда-то столь же невозможно давно, когда он стал божеством, окутанным почитанием и величием, ему казалось, что он знает даже больше, чем до этого. И что знания, открывшиеся ему, безграничны и величественны. И что люди стоят не только помощи и защиты, но и того, чтобы отринуть ради них свое величие и свои подношения, чтобы построить мост, что позволит их защитить.       Еще глупее, еще невозможнее.       То, что камни под ним, что составляли основу моста, рассыпаются и разламываются, не желая вести и удерживать его, он почувствовал не сразу. А, когда почувствовал, то едва успел вонзить меч в скалу и удержаться на нем. Успел, с непроницаемым видом глядя, как часть моста обваливается и осыпается камнями в лаву, как истаивает в этом пламени, и как единое неверное движение заставило бы его оказаться посреди этих обломков и лавы, и никакие его устремления, тайны и темнота больше не имели бы никакого значения. И, глядя на эти камни, слушая их недовольный шепот и гулкий отзвук, понимая, как лава поглощает их полностью, он не был уверен ни в чем. А особенно – удастся ли ему хоть как-то добраться до Небесных чертогов.       Когда ему пришлось стать демоном, Непревзойденным, Безликим Баем, он понял, что не знает почти ничего, и не уверен ни в чем. И все его знания, все его умения, все его устремления, оказались туманом, призрачным и неверным, что рассеялся стоило только людям показать свое истинное лицо. И что люди не только не достойны ни защиты, ни оправданий, но и заслуживают только тени и темноту.       Это не звучало глупо, это не звучало неправильно, и в нем больше не перешептывались сомнения, подсказывая неправильное и неверное.       Ши Уду в его руках едва заметно дернулся, и на какое-то мгновение он подумал, что, может, тот очнется. Но нет – его глаза так и оставались прикрытыми, его пряди рассыпались по измятым одеждам и его худое лицо казалось каким-то особенно тонким в свете этих искр и этого пламени. И он ощущался таким теплым, таким близким в его руках, что единая мысль не оставляла сомнений – он никогда не сможет решить, что ему получить важнее, возможность подчинять себе Ши Уду и обладать им, или то, чтобы Ши Уду сам решил подчиняться и принадлежать.       Когда он стал Императором Небес, когда облекся этой ложью и величием, и мнимой добродетелью, он снова был уверен, что ему доступны все знания и вся темнота. И все то, что он хотел бы не знать, никогда не знать, но узнал, и это знание больше не выпускало его из своих хищных, вонзающихся в него костей ни на мгновение, и удерживало, как удерживает свою жертву самый яростный из потревоженных демонов. И что люди отвратительны и мерзки настолько, что не стоят даже мыслей о них.       Если это и звучало глупо, то для него это больше не имело никакого значения. Никакого – как и его прошлая жизнь, и государство Уюн, и люди, что оказались столь мелочными и непочтительными.       Золотистые отсветы истаяли, выцвели, изменились – и Цзюнь У как-то понял, какими-то остатками духовных сил догадался, что это не пламя и не лава, а роскошь и золото Небесных чертогов расцвечивают все вокруг своими отсветами. И где-то на грани слышимости, он почти наяву различал мелодичные отзвуки небесных рек и перешептывание крохотных колокольчиков, и шелест стали клинков, что скрывались в оружейных. И почти наяву ощущал насмешливое удивление призрачных огней, что оставались далеко внизу, и ничуть не удивились бы, если бы он все же оказался среди них и одним из них, снова развоплотившись в лаве Тунлу.       И все это означало, что до Небесных чертогов оставалось совсем немного.       Так близко, почти рядом, словно призрачное наваждение.       Что ему все же удалось добраться, удалось достичь того, чего он хотел, удалось перейти этот проклятый мост.       Вот только впереди, усмехаясь полу-обвалившимися камнями, и рассыпавшимися обломками, изломанными, неровными линиями по краю, расстилался огромный провал, подобно оскалу какого-то древнего существа, что таило в себе злобу и темноту. И этот провал закрывал собой то, что, казалось, ему почти удалось получить, почти досталось после всех усилий и всего того, что он сделал. Как и многие годы назад, когда эти же обвалившиеся камни, и эти же разломы, и этот же провал, не позволили ему спасти ни себя, ни хоть кого-то другого.       И все, что ему было значимо, близко, необходимо – рассыпалось в пыль.       И он смотрел и смотрел на этот провал, пытаясь решить, пытаясь почувствовать, хватит ли у него духовных сил на этот раз, чтобы перебраться через этот провал, чтобы оказаться на его другой части – той, что вела в Небесные чертоги, той, что он так безнадежно хотел, той, что когда-то невозможно давно у него так и не получилось отыскать.       И, прежде чем все же попытаться, все же сделать то, что у него не получилось так давно, он крепче притиснул Ши Уду к себе, не замечая ничего вокруг и не придавая значения ничему вокруг, как если бы все это не обладало никаким смыслом и никакой реальностью.       И он снова ничего не знал и ни в чем не был уверен. И его эмоции были недоступны даже ему самому. И до всех возможных людей ему по-прежнему не было никакого дела – и только ярким, невозможным контрастом с этим он все же почему-то не оставил Ши Уду посреди тех острых костей драконов, и темноты волн, и чужой ненависти. Зачем?       - У тебя не получилось спасти всех, и ты пытаешься спасти хотя бы одного? – насмешливо предположил Безликий Бай, усмехаясь ему прямо на ухо, явно забавляясь происходящим и не отказывая себе в этом темном удовольствии. – Что, одного раза оказалось недостаточно, чтобы ты понял, что из себя представляют все люди? Совершенно все, без исключений.       И это было глупее, несравнимо глупее, чем все предыдущее, и несравнимо безумнее, чем любой из его обликов. * * *       Сумрачная, мутная вода то охватывала его полностью, не позволяя выбраться, и тянула на самое дно, то шептала что-то яростное, едва различимое, то рассыпала повсюду ледяные брызги, заставляя зябко поеживаться и хотеть закутаться в меховые покрывала и притянуть к себе хоть немного этого неверного тепла.       А после неожиданно нахлынула холодными, словно заснеженными волнами, накрыла своей ледяной темнотой – и отступилась, так же неожиданно, как и утянула с собой.       И Ши Уду все же пришлось резко распахнуть глаза, хотя в этих призрачных волнах таилось что-то такое, что тянуло его и влекло за собой, и он не был уверен, что возвращение к реальности ему понравится больше, чем эти неспокойные волны. Он долго оглядывался, пытаясь понять, где он оказался – комната, вне всяких сомнений, расцвечивалась пышной роскошью, золотистые отсветы окутывали ниспадающие занавеси, и тончайшую отделку на подушках, и россыпь похожих на ледяную воду камней на покрывалах, но это была совершенно точно не его комната, в которой он привык устраиваться спать или читать.       Воспоминания об острых, зазубренных костях, пронзивших его насквозь, и о словах, резких, жестких, пронизанных ядом и ненавистью, и о чужом устремлении развоплотить его до призрачного огонька, нахлынули столь же неожиданно, как и те призрачные волны, что хотели бы забрать его себе. И он подумал, не показалось ли ему такое.       Но нет, не показалось, как бы ему этого ни хотелось – повреждения, оставленные костяным драконом, напомнили о себе неприятным, зябким холодом, и Ши Уду намеренно не стал их касаться. Хотя и ощущал что-то странное, как если бы его аура больше не принадлежала ему и не была его сущностью и его духовными силами, а делила эти духовные силы с другими, чужими, ледяными и пронизывающими насквозь не меньше, чем эти зазубренные кости. И как если бы его аура смешивалась с льдом – и сумрачной водой. Водой, что ему никогда не принадлежала.       Вернувшись мыслями к Хэ Сюаню, Ши Уду недовольно скривился, мысленно ругаясь так, как ему не часто доводилось. Он злился на себя, на эту проклятую тварь, что столь долго таилась под обликом бесполезного и ничем не примечательного Повелителя Земли, на Цинсюаня, что подпустил эту тварь так близко. Хотя на себя Ши Уду злился все же больше – как такое могло обернуться реальностью, что, при всей своей проницательности, всем своем умении замечать значимое, всем своем презрении к бесполезному сброду, называющему себя божествами Небесных чертогов, он не заметил, не понял, не почувствовал, что один из них – подобравшийся близко, слишком близко, невозможно близко - совсем не божество, а демон.       И не просто демон, а тот, чью судьбу Ши Уду забрал без каких-то сожалений, и ни разу, ни на мгновение в этом не раскаялся и не подумал, что стоило поступить как-то не так, не идти этим темным, неверным путем.       Как он мог не понять, кто такой Хэ Сюань?       Как мог не почувствовать эту ауру, что похожа на его же волны, сумрачные и холодные?       Как не заметил намеков, догадок, всех этих едва уловимых оттенков неприязни, что подобны туману, серебристому и призрачному?       Похоже, его излишняя самоуверенность впервые его подвела, а не обернулась прибылью и величием.       Мысль вызывала усмешку, и Ши Уду неожиданно для самого себя понял, что все равно не ощущает ни малейших сожалений, хотя что-то подсказывало ему, нашептывало вкрадчивым шепотом прямо на ухо, что на этот раз Хэ Сюань получил то, что хотел получить. И что его аура, истаявшая и выцветшая, подобно озерной воде после холодов, подсказывает ему то же, что и водные, призрачные огни, и неясные тени, и перешептывание темных существ, принадлежащих морю.       Что-то отвлекало его, мешалось, чувствовалось каким-то одновременно странным и притягательным, и Ши Уду невольно коснулся своего горла, поскольку это ощущение ярче всего окутывало именно горло, и именно на нем оседало чужой, холодной аурой.       Его пальцы коснулись металла – серебристого, светлого, вспыхивающего искрами, подобно крохотным снежинкам почти закончившегося снегопада – чья тонкая полоса охватывала его горло, подобно проклятым оковам, что использовал Цзюнь У для постельных утех. Но эти оковы отличались от тех столь же ярко, как темная, затхлая вода отличается от ледяной, искристой воды горных ручьев.       И это точно не были проклятые оковы, поскольку свои духовные силы Ши Уду все же ощущал, хотя и не так, как привык. Но то, что они не были запечатаны, подсказывало ему, что проклятые оковы для тех, кто низвергнут и лишен духовных сил и ауры божества, выглядят другими, совсем не похожими на светлое серебро и отсветы снега.       Ши Уду снова коснулся этой полосы металла, провел по ней пальцами, хмурясь и прислушиваясь – и в следующее мгновение рассерженно отдернул ладонь. Духовные силы, что пронизывали этот серебристый металл, были духовными силами Цзюнь У. Он бы их ни с чем не перепутал, и никогда не определил бы неверно.       И это удивляло и злило его настолько, что он рассерженно обернулся, пытаясь понять, верна ли его догадка о том, где он оказался, и кто обошелся с ним столь своевольно.