Лед над водой и глубже

      Пышное золото комнаты, в которой Ши Уду оказался против своей воли, казалось смутно знакомым, сумрачно отсвечивая где-то в давних, полузабытых воспоминаниях – и эти шелковые занавеси, тонкие и невесомые, и эта искусная, тончайшей работы отделка, и лениво разбросанные повсюду подушки, что словно так и звали к себе, устроиться удобнее, притянуть их, и ни о чем не думать.       Но самым тревожащим и придающим всему происходящему странное, темное удовольствие, был пряный, окутывающий все вокруг запах благовоний, что использовались для большего вожделения при постельных утехах.       И это воспоминание было таким одновременно ярким, подобно ядовитым цветам, и острым, подобно заточенному клинку, что Ши Уду мгновенно догадался – это та самая комната, где ему приходилось предаваться постельным утехам с Цзюнь У.       Его воспоминания истаяли и выцвели, как если бы он и сам не хотел оставлять их себе. Но, стоило ему только оказаться в этой комнате, усыпанной золотом и ядовитой истиной, он вынужденно вспомнил все до мельчайших подробностей, до всех тех непристойных слов и пошлых деталей, которые предпочел бы оставить в самых дальних и потаенных уголках своего сознания.       Мысль заставила его криво усмехнуться – значит, ему не показалось, когда, прежде чем утонуть в этой сумрачной, ледяной воде, он заметил золотистую тень, и слышал, как развалились кости водного дракона, что удерживали его, пронзая насквозь.       И это означало только то, что Цзюнь У явно что-то от него понадобилось – в любом другом варианте он не стал бы забирать Ши Уду у Хэ Сюаня. Не стал бы выверенным, искусным движением вытаскивать из ножен темный, окутанный сумрачной дымкой меч. Не стал бы ступать на чужие, принадлежащие Непревзойденному земли.       И позволил бы Хэ Сюаню сделать все, что Хэ Сюань хотел.       Но что такое могло снова понадобиться Цзюнь У? Его храмы, его духовные силы, его веер? Ши Уду насмешливо хмыкнул, думая о том, что Цзюнь У не выполнил свою часть договоренности, и ему нечего и не с чего хотеть, чтобы Ши Уду сжег свои храмы, чтобы запечатал духовные силы, чтобы сломал и откинул свой веер.       И что стоило воспользоваться его возможностью отдать все то, что Цзюнь У хотел получить, когда Ши Уду соглашался на это, и когда был настроен следовать этому.       Одежды на нем тоже ощущались какими-то излишне свободными, непривычными, не подходящими по росту – и, с неудовольствием глянув на них, Ши Уду понял, что и одежды, что на нем, тоже принадлежат Цзюнь У. Светлый шелк казался водой северного озера, а золотистая отделка – крохотными рыбками, что таятся посреди этого озера, и ловят отсветы лучей солнца, что касаются сонной воды. И этого хватало, чтобы знать точно – это не его одежды, и никогда у него таких не имелось, поскольку при всем своем богатстве, при всех своих возможностях и всем своем вкусе, Ши Уду никогда не носил нижние одежды, украшенные столь пышно и вызывающе.       И, догадавшись, что Цзюнь У отдал ему еще и свои одежды, Ши Уду недовольно скривился, но скидывать их не стал. Если уж Императору Небес было угодно, чтобы его вынужденный любовник не только снова оказался в той комнате, где они предавались постельным утехам, но еще и кутался в его одежды, то это его стремление окажется выполненным совсем не так, как он на это рассчитывал. И Ши Уду вернет ему эти одежды – но после, тогда, когда ему не придется для этого оставаться совсем без одежд.       И Ши Уду собирался пролить ледяную воду своих духовных сил, и коснуться сети духовного общения – и высказать Цзюнь У все, что он думает о его делах, и его комнатах, и его одеждах. Но в следующее мгновение занавеси, что скрывали комнату золотистой, опадающей дымкой распахнулись – и Цзюнь У ступил в комнату.       Как если бы каким-то невероятным, невозможным образом почувствовал, что Ши Уду пришел в себя.       Как если бы сразу это уловил.       Как если бы их связь оказалась не только в близости, но и в чем-то другом, неизменно более сумрачном и весомом.       Он сделал несколько шагов, и еще, и еще немного. И все же остановился, не приближаясь к Ши Уду, оставив между ними расстояние, что разделяло их. Хотя после всего, что их связывало, и всего того, чем они занимались в этой комнате, никакого расстояния между ними не могло остаться, даже если этого хотеть и что-то для этого делать.       Но вопрос, что он собирался задать, так и остался не заданным, и слова, что он готов был произнести, так и не воплотились в реальность – поскольку Ши Уду, не оставляя никакой возможности что-то себе говорить, в чем-то себя подчинять и облекать себя ложью, заговорил первым. И в его тоне ярость мешалась с недоумением, и невозможно было представить, что заставило Цзюнь У отказаться от того, что он сам хотел получить от Ши Уду:       - Почему ты не выдал мне эту тварь?! – Ши Уду рассерженно откинул в сторону мешающиеся покрывала, чья пышная отделка так же отсвечивала золотом, как и многое в этой комнате, как и все то, что принадлежало Императору Небес, и было его символами и его цветами. – Ты же собирался это сделать! Но вместо того, чтобы говорить прямо, ты рассыпал эти свои проклятые намеки, от которых никакого толка.       Возможно, в чем-то Ши Уду и ошибался, и, если бы он хоть немного пристальнее вгляделся бы в тех, кто подобрался к нему слишком близко, и если бы он к таким, как мнимый Повелитель Земли, чувствовал хоть что-то, помимо равнодушия, то он, может, и заметил бы какие-то странные, темные истины, что таились в тенях. Но он никогда не замечал ни Повелителя Земли, ни его лживую, полностью лживую дружбу с Цинсюанем, ни все то, чем он обладал и кем претворялся. Все это было настолько блеклым и выцветшим, что не интересовало Ши Уду настолько, чтобы не заметить возле себя давнего врага, давнюю, темную тайну, и свое же давнее заклинание.       - Ты же высказал мне свои требования, - Ши Уду хмыкнул, выразительно глядя на Цзюнь У и намеренно возводя перед ним картины того, как горят его храмы, как истаивают его духовные силы, и как его веер – сломанные, жалкие звенья – падает к ногам Цзюнь У, как плата за то, за что Ши Уду даже не думал, что ему придется расплачиваться столь долго и столь безнадежно. – И я готов был их исполнить. Так что тебе помешало сказать мне о том, о чем ты и так хотел сказать?       И, хотя Ши Уду и злился, ему все же интересно было услышать ответы на свои вопросы. У него самого не было ни единого предположения о том, как можно было хотеть получить от него все то, что хотел Цзюнь У – и при этом не воспользоваться подобной возможностью, упустить ее, да еще и делать вид, еще и притворяться своими лживыми словами и действиями, что ему есть хоть какое-то дело до самого Ши Уду, а не только до того, что от него можно было получить, и как еще унизить и заставить.       - Я не предполагал, что он начнет действовать так быстро, почти ничем себя не выдав и не показав ни единого намека. Я был уверен, что эта истина подождет. И что ты успеешь отдать мне то, что обещал, - Цзюнь У усмехнулся, и темнота в этой его усмешке чувствовалась почти реальной, почти ощутимой, как если бы этой темноты можно было коснуться – и утонуть в ней. – Не думаешь же ты, - в его словах зазвучали те хищные, вкрадчивые оттенки, что он обычно полностью скрывал при других под обликом добродетельности и непроницаемости – но позволял себе, ничуть не таясь, при Ши Уду. Как если бы Ши Уду не заслуживал лжи – или заслуживал только такую неприглядную правду. - Что я упустил бы такие возможности и такое свое влияние на тебя.       Он подошел ближе, так, что их одежды почти касались, и золото смешивалось с золотом, и ложь отсвечивала ложью – как и все, что их связывало, как и все, что им принадлежало, как и все, что они заслуживали. В его темных глазах не было ни намека на того, кем он был на самом деле – и его пряди, совершенно темные, как и все, что ему принадлежало, не имели ни намека на ту седину, что вплеталась в его волосы в его истинном облике. Он коснулся лица Ши Уду, провел по нему ладонью – грубовато, властно, как всегда себе позволял, и даже не думал таить и сдерживать ни свою страсть, ни свою похоть, ни свою темноту.       - Ты не знаешь то, что стоило бы знать – и знаешь то, что не стоило бы, - колко произнес Ши Уду, подчеркивая то, что в том единственном варианте, когда Цзюнь У стоило говорить – он промолчал. И в том единственном варианте, когда Ши Уду и сам готов был отдать ему то, что он хотел – он этим не воспользовался. И что зная о давней тайне Ши Уду и о Заклинании смены судеб – он не знал, что Хэ Сюань не станет и дальше таиться в тенях, а обрушит всю свою ярость и ярость своих костяных драконов на Ши Уду.       И после этого, позволив Цзюнь У немного больше, чем стоило бы, позволив ему касаться себя, позволив эту мнимую близость, он откинул его ладонь от своего лица – словно напоминание о том, что этого не было в их договоренности, и даже то, что в ней было, Цзюнь У упустил, и даже об этом не думал.       - А это что и зачем? – откинув ладони Цзюнь У, Ши Уду коснулся полоски светлого металла у себя на горле, и недовольно скривился. Металл словно отозвался на это прикосновение – и рассыпал серебристые искры, и окутал ладони Ши Уду ледяным холодом, и едва слышно зазвенел, мелодично и тонко, как если бы чувствовал ауру Ши Уду и его духовные силы. И не просто чувствовал, а сливался с ними, становился единым, и отзывался на них столь вкрадчиво, что невольно заставляло думать о том, что это совсем не такой простой металл, как могло показаться в начале.       - Ты же знаешь, что собирался сделать Черный демон Черных вод? Как отомстить тебе? – в хищное выражение, что расцвечивалось оттенками темноты на лице Цзюнь У, добавилось еще что-то такое сумрачное, невозможное, что Ши Уду никак не мог облечь в слова даже для самого себя. Как если бы Цзюнь У это тревожило? Нет, невозможно. Разве что с той возможности, чтобы снова что-то требовать от Ши Уду, и снова предлагать то, что вызовет в нем еще больше неудовольствия и неприязни.       Ши Уду молча кивнул, подтверждая то, что слова Хэ Сюаня остались для него напоминанием о своей мнимой уверенности, которой ему лучше бы не хватило, а не досталось с избытком. Что и заставляло его раз за разом откидывать для других то, в чем он преуспел сам. Как он и мысли не допускал, даже представить не мог и не попробовал бы то, что у этого никчемного Повелителя Земли тоже есть свои давние тайны.       - Так ему это удалось. Ну, почти удалось, - Цзюнь У хмыкнул все с тем же самодовольством, которое столь часто окутывало его, когда они делили постельные утехи, и все то, что Ши Уду предпочел бы не делить. – Он почти развоплотил тебя до призрачного огонька, - слова Цзюнь У снова зазвучали едва уловимым шепотом прямо на ухо, полные вкрадчивой темноты.       И он не касался Ши Уду, не пытался притиснуть его к себе, как он всегда делал – но этот призрачный шепот прямо на ухо отзывался в Ши Уду ощутимой дрожью, которую он скрывал так непроницаемо, как только мог. Он не мог позволить себе поддаться Цзюнь У, не мог позволить ему знать про эту дрожь и эту темноту, что охватывала его каждый раз при тоне этого шепота. Просто не мог.       - Тебя на этой грани удерживает только то, что я отдаю тебе свои духовные силы – духовные силы и божества, и демона. И принадлежат подобные духовные силы только мне – и никому больше. Никому в Небесных чертогах, мире демонов и мире обычных людей, - и снова вкрадчивый шепот прямо на ухо.       И на мгновение облик Императора Небес, пышно отделанный золотом и величественный, потускнел и выцвел – и его место занял облик Безликого Бая, и маска скорби и радости, казалось, насмехается над ним вместе с Цзюнь У, а его седая прядь кажется почти серебристой в этих золотистых отсветах.       - Без этого ты развоплотишься – и никто этому не помешает, - подчеркнул он, водя ладонью по полоске металла на горле у Ши Уду, трогая ее столь же непристойно, как он обычно трогал и прижимал к себе теснее Ши Уду во время их постельных утех. – У меня нет возможности постоянно находиться вместе с тобой, как бы мне этого ни хотелось, - он пошло усмехнулся и продолжал как ни в чем ни бывало. – Так что этот металл передает тебе мои духовные силы, когда этого не могу делать я сам. И только этот металл отделяет тебя от того, чтобы обратиться в призрачный огонек.       Тишина между ними чувствовалась такой сумрачной, такой ядовитой, что, казалось, если вобрать ее в себя, то не избавишься уже никогда.       И Цзюнь У, словно почувствовав это, произнес все с той же усмешкой:       - Так что выбирай, хочешь ты этого или нет.