Отчаянье на двоих

Порадуемся же, что мы всего лишь зрители. И что сюжет спектакля нас увлекает меньше декораций — пожалуй, лучших в мире. Никогда никто не вынудит родившегося здесь под занавес раскланиваться — разве лишь ветер, налетающий с залива. Его пощечины милей аплодисментов.

      После пробуждения Этери лежит и нежится в тепле, слышит, как Даня ворочается во сне, но все также ее не отпускает. Тело кажется пронизанным искрами и лучами света, оно сияет изнутри. Этери хорошо. И дело даже не в близости, которая до сих заставляет краснеть щеки, а скорее во внутренней гармонии и ощущении, что так и есть правильно.       Когда женщина впускает мужчину в себя, она переступает некоторый рубеж, после которого люди или идут дальше, или так и остаются просто любовниками. Для того, чтобы пойти вперед, нужно доверие гораздо большее, чем для обычного секса.       Так по крайней мере всегда было раньше.       Многие и не знают, как можно иначе.       Но теперь Этери понимает, что на самом деле физическая близость может исцелять душевную пустоту, а не только ее множить. И от этого внутри становится еще более тепло.       -- Чему ты так улыбаешься?--спрашивает Даня, трется носом о шею.       --Радуюсь, что у нас нет соседей,--опять смущается.       Даня смеется, целует ее за ухом.       --Я тоже этому радуюсь,--ладонь опускается ниже, а Этери понимает, что ее тело рефлекторно отвечает на каждое движение.--А еще тому, что можно повторить и никуда не спешить.       --Определенно,--она чувствует горячие губы у себя на спине и понимает, что больше не хочет прятаться.       Потому что сейчас абсолютно плевать на то, сколько на коже шрамов, видны ли они при свете утреннего солнца. Этери ощущает себя, несмотря ни на что, самой красивой женщиной мира. Ведь Даня твердит ей об этом и тогда, когда целует каждый позвонок, и тогда, когда приподнимает волосы, прикусывая мочку уха, и тогда, когда проникает внутрь, балансируя на грани, и , наконец, тогда, когда дает ей раствориться в удовольствии, не оставляя больше сомнений в том, что это все приближает их обоих к чему-то невозможному еще месяц назад.       На завтрак, переходящий в обед, они едут к Ларисе. Во-первых, готовить не хочется, а во-вторых, Даня решает в кои-то веки отдать книгу, которую брала мама. Экслибрис на форзаце постоянно напоминал о том, что сбегать от разговоров невозможно вечно. Хотя у Дани прекрасно получалось и это.       Этери держится за руку и старается не улыбаться слишком сильно.       --Мне кажется, все понимают, что у нас был секс,--тихо говорит она.--Ты сияешь, как новый самовар.       Даня сжимает руку сильнее.       --Поверь мне, в Италии ты этим никого не удивишь. Они только поздравят с отличным утром,--делает паузу.--Да не бойся, вслух не скажут, взглядом намекнут.       --Что за страна,--бурчит Этери, входя в кафе.--Одни экстрасенсы.       Даня еще сильнее улыбается.       --Нет, просто эксперты в счастье.       На самом деле Даня не врет. Итальянцы, как никто, знают толк в хорошей еде, литературе и предметах искусства. И еще в любви к сладкой жизни. Той, которую многие так хотят найти с суете дней, но никак не могут удержать.       Лариса приносит на подносе еду, свежие круасаны пахнут безумно сладко, джем яркими пятнами в креманках похож на мазки краски. Этери видит этот цвет и тут же восхищается подбором оттенков.       Малиновый джем на белом полное вызывает воспоминания о детстве. Как мама варила варенье каждое лето, наполняя маленькие прозрачные баночки рубиновым солнцем. Этери помнит, как были исколоты пальцы и стёрты босые ноги, а ещё этот одурманивающий запах и вкус ягод на языке. Тёплых, сочных, как детские мечты о том, чтобы каникулы никогда не заканчивались.       -- Я принесла тебе правильный кофе,-- произносит Лариса.-- Эспрессо, который мы варим каждый день для своих.       Этери вздрагивает от голоса, улыбается.       -- Знаешь, как можно сразу понять, что посетитель не итальянец?-- Лариса ставит перед Этери чашку ароматного напитка.-- Он всегда заказывает какой-нибудь капучино с утра. Или , не дай бог, латте...а ещё хуже-- чай.       Этери удивленно делает глоток.       -- Настоящий кофе должен быть черным...       -- Как ночь?-- шутит Этери.       -- Нет,-- хитро улыбается Лариса.-- Как кот...       Даня смеется.       -- Да, как ваш кот Фаббио. Мы так всегда говорили, когда пили кофе.       И Этери тут же понимает, кто эти мы и почему в глазах Дани вдруг появляются теплота воспоминаний.       -- Да,-- кивает Лариса.-- Фаббио был у нас всегда мерилом крепости кофе. А ты мог бы и прийти проведать пушистого засранца.       Даня кивает.       -- Обязательно.       Этери кусает круассан, запивает его кофе и понимает, что чувствует всю бурю вкусов внутри. От приятной горечи, до божественной сладости, а ещё наблюдает, как Даня общается с женщиной напротив, жестикулируя и что-то доказывая.       -- Неужели итальянцы не пьют капучино?-- спрашивает Этери, чтобы окончательно разобраться.       Лариса качает головой.       -- Конечно пьют. Если они болеют или не могут заснуть,-- смеется ещё громче.-- А так у меня даже девяностолетняя свекровь пьет только эспрессо по утрам и даже не даёт капнуть туда ни капельки молока...если только амаретто.       Этери сама понимает, что улыбается свободно и открыто. Лариса при этом постоянно пододвигает к ней еду. То сыр, то мортаделлу, то песочное печенье. Иногда касается пальцами руки или поправляет прядь волос, заправляя за ухо.       Этери понимает, что при этом даже не хочет отстраниться. Будто за столом сформировалась общее поле, куда никто посторонний не может попасть, а им троим безумно комфортно.       При этом Лариса все замечает. И как Даня постоянно ловит взгляд Этери, как она доверчиво опирается на него плечом, как по итогу он сам обнимает за талию и постоянно поглаживает.       А ещё мудрая женщина видит, как горят у обоих глаза, иногда пылают щеки и следы укуса на Данином запястье тоже не ускользает от ее внимания.       Лариса не спрашивает ничего, что могло бы смутить всех, но не выдерживает самого главного.       -- Этери, а что приносит тебе радость в жизни?       Даня ловит удивленный взгляд на тебе.       -- Тетя Лара пытается так спросить , кем ты работаешь. Потому что если работа не приносит радость, ее нужно менять и бросать.       Этери закусывает губу, пытаясь подобрать слова.       -- Можно сказать, в искусстве.       Лариса улыбается.       -- Тогда все понятно. Марк тоже жил творчеством. Его фотографии до сих пор на выставках в городе , да и по всему миру. Поэтому не удивительно, что Даню именно ты зацепила.       Этери вздыхает, но не успевает ответить.       -- Между прочим, я этого не знал. Меня другое зацепило,-- прижимает Этери ближе.-- Но я этого вам не скажу.-- Показывает язык, дурачась.       Лариса смеётся в ответ.       -- Ну, и ладно. Главное, что ты знаешь, что такое творческая личность дома. Для них всегда искусство-- это жизнь, а потом уже все остальное. Но только самые счастливые могут совместить и свою страсть, и свою семью. В этом Марк тоже был гений.       Этери скидывает оцепление.       -- Он знал секрет?       Лариса пожимает плечами:       -- Если и знал, то ли конца никому не рассказал, хотя я думаю, все дело в том, что Марк всегда понимал , чего хочет. Людку увидел и почти сразу сказал, что она та самая. А потом вместо того, чтобы разделять личную жизнь и творчество, совместил их. Вначале , как проклятый, Люду снимал, потом ещё и Даню. Было в его фотографиях что-то на грани болезненной реальности и беспредельного счастья, как писали критики.       Этери внимательно слушает, Даня таких вещей ей и не рассказывал. Но он сам сидит сейчас, почти цепляется пальцами за ее талию. Этери накрывает их своей рукой.       -- Я вообще для всех в этом городе был мальчиком из фотографий,-- наконец произносит Даня.-- Это будто твой семейный альбом взросления смотрят не родственники, а целый мир. Благо, когда я вырос, папа переключился на другие сюжеты. Людям не очень интересны бунтующие подростки вместо трогательных мальчиков у моря.       Этери чувствует, что пальцы под ее ладонью немного дрожат.       -- Это очень сильно тебе мешало?-- тихо спрашивает она.       Даня вздыхает.       -- Когда был подростком, да. Зато потом , когда я вырос, то понял, что папа сделал мне самый чудесный подарок. Показал, как можно вырастить счастливого ребенка. Потому что есть вещи, которые я вспоминаю только благодаря фотографиям, и они все о том, что мое детство было очень настоящим и правильным.       Лариса еле слышно вздыхает. Этери на секунду вдруг видит тоску в ее глазах, потому что представляет, что пережила эта женщина, вначале похоронив друга детства, потом подругу, с которой делилась всем, а потом была вынуждена смотреть, как тот, кого она помнила ещё счастливым ребенком, уничтожал себя и не позволял помогать.       Когда ты находишься на глубине отчаянья, то не понимаешь, как сильно это может ранить кого-то другого, того, кто не верит в твое " у меня все хорошо", но ничего не может с этим сделать. Этери на долю секунды вспоминает Эда и четко понимает, что могла быть к нему несправедлива. Потому что каждый пытается удержаться на плаву, как умеет, но не каждый может выразить свои эмоции.       Когда человек падает в глубину отчаянья, он не видит, где верх, а где низ, не знает, куда плыть, чтобы выбраться , а не попасть ещё на большее дно.        Ведь если у людей рядом недостаточно света внутри, они никогда не станут маяком для тех, то ищет дорогу домой. Но даже в этом не их вина.       Ведь все мы сияем, как умеем.