Gamm leið - Путь Неба

— Вот и вся просьба…— медленно повторяю я — но скажи мне, Феб, вот что: зачем тебе это? Ты официальный наследник Зевса, у тебя все в шоколаде в новом веке, ты обладаешь провидческим даром, который легко восстановиться после устранения мифотворца… Так зачем тебе то, что ты просишь? — Ты ищешь ответы в будущем, а я хочу вернуться в прошлое, Лодур — олимпиец залпом допивает вино из своего бокала, капелька рубиновой жидкости остается на уголке красивого рта, вызывая ассоциации с кровью… — Но и в прошлом тебе нечего менять. Тебя признали, ты сразу попал в олимпийскую дюжину. Может быть, ты хочешь спасти сестру, Феб? Аполлон кривит губы, и я понимаю, что попал в молоко. Рожденные близнецами, Лучник и Охотница никогда не были близки. Говорят, сначала не могли поделить любовь матери, позже — любовников. И тут меня озаряет: — Ты хочешь вернуться…. Но Аполлон не дает мне договорить: — Да, ты угадал, я хочу вернуться в ту точку, в которой могу все изменить. Ты способен мне в этом помочь, и я не останусь неблагодарным и избавлю тебя от головной боли с мифотворцем. Другой причины вмешиваться у меня нет, Лодур и ты должен понимать — почему. Мне не нужен ветхий Олимп и крохи с его стола, я давно не бог, а нечто большее, не нуждающееся ни в каких мифах. Я не привязан к своей родне настолько, чтобы биться в истерике по поводу их несчастной судьбы и тем более, меня не беспокоит участь всякой мелочи вроде муз, сатиров, нимф. Один из моих любовников говорил: «государство — это я»*, так вот и я, мой милый Лодур, и есть свой собственный мир, в котором не хватает только одного. И это ты мне можешь дать. Я задумываюсь, я понимаю, что Лучник хочет вернуться к моменту убийства Ниобы и ее детей. Именно после этого события он заработал проклятие, которое не смог снять. Мне ничего не стоит отправить Феба туда, а точнее переправить вместе с собой, потому что не такой я дурачок, чтобы отдавать свой перстенек в шаловливые и загребущие ручки олимпийца. Не знаю, почему, но я вдруг спрашиваю: — Ты хочешь, чтобы дети Ниобы выжили? И слышу в ответ смех. Все тот же заливистый, звонкий, чистый смех. Феб смеется, его тело трясется, халат бесстыдно распахивается, на синих глазах выступают слезы. Он силится что-то сказать, но не может, продолжает смеяться, но наконец, задыхаясь, выдавливает: — Знаешь, Лодур, теперь я понимаю, почему у тебя репутация шута. Ты морозишь такие глупости. Дети Ниобы… Выжили… Ничего смешней, я, пожалуй, и не слышал. Ты думаешь, я когда-то сожалел о выпущенных стрелах? Наоборот, я вспоминаю их крики и мольбы, как прекрасную музыку. Они и их высокомерная мать получили по заслугам. Никто, никто, Лодур не должен равнять себя с богами. Я смотрю на красавца-олимпийца и к горлу подступает тошнота. Я знаю, зачем он хочет вернуться в прошлое, но мне почему-то важно услышать это от него, поэтому я задаю вопрос: — Но тогда зачем? Феб встает со своего места, подходит ко мне, наклоняется к самому моего лицу и сладкие запахи гиацинтов и вина бьют мне в нос: — Ты знаешь зачем, Лодур. Чтобы отправить первую стрелу прямо в горло Ниобы. Я стреляю метко, тебе об этом не надо рассказывать. Но это был бы мой лучший выстрел, который лишил бы проклятую бабу способности говорить, но позволил бы прожить достаточно долго, чтобы увидеть агонию всех ее детей. Помоги мне с этим пустым капризом, исполни это мое маленькое желание, Лодур и я отдам тебе всех мифотворцев мира… Запах гиацинтов становится сильнее, в синеве глаз вспыхивают золотые искорки, черные ресницы трепещут легко-легко… Магия, мощь которой Феб стремится опробовать на мне. Но я ему не муза и не Бальдр. — Ты безумен. — говорю я и отталкивая олимпийца, встаю из кресла, — и мой ответ —нет. Или я силу не рассчитал, или он много ее вложил в свои чары, но олимпиец не удерживается на ногах и падает передо мной на колени. Его идеальные черты искажаются гримасой ненависти и злобы. Еще бы, такое унижение. Пусть и ненамеренное. Но об этом знаю только я, а Лучник пусть думает, что хочет. — Пока, Феб. Было приятно увидеть твое истинное лицо. — я выхожу в коридор и игнорирую вопли олимпийца о том, что кто-то горько пожалеет, несущиеся мне вслед. Кто-то точно пожалеет, но вряд ли это буду я… --------------------------------------------------------------------------------- * Государство — это я: цитата принадлежит Людовику XIV, Королю-Солнце.