Gamm leið - Путь Неба

Шустро, как белка, взлетаю на ближайший раскидистый вяз: я должен увидеть дерзеца, заговорившего с моей матерью об Асгарде, увидеть и решить, что делать дальше, как мне спасать маму, если ей грозит опасность. В Ярвинде никто и никогда не посмел бы причинить вред Лаувейе и не только потому, что она жена Фарбаути, мою мать здесь искренне любили и почитали, уважали ее, как могущественную вёльву, преклонялись перед ее добротой и... И боялись ее возможностей. Поэтому с нами никогда не отправлялись ни сопровождающие, ни охрана. Но чужак не из Ярвинда и только Имир знает, какие мысли у него в голове…. Я забираюсь на ветку повыше, дающую хороший обзор на полянку перед хижиной и вижу двоих, стоящих лицом друг к другу, Лаувейю и его: высокого, широкоплечего незнакомца. Настоящий гигант, даже огромный Фарбаути показался бы рядом с ним карликом-цвергом! Он стоит ко мне спиной, поэтому лица я не вижу, но и тех деталей, что видны, достаточно чтобы понять: пришелец явился издалека. У него длинные рыжие волосы, цветом почти как мои, но темнее, да и медь в шевелюре уже смешалась с серебром, намекая: весна детства и лето юности остались далеко позади, впереди — осень зрелости и зима старости. Одет он просто, но дорого: темно-синяя короткая туника из вадмала*, облегающие штаны из той же материи, легкий шелковый плащ, скрепленный тяжелой золотой фибулой, соперничающей с солнечными лучами своим блеском. — Ты хоронишь себя в этой глуши, Лаувейя — продолжает чужак свои недостойные речи —свою молодость, свою красоту, свои таланты. А ведь могла бы блистать в Асгарде, стать одной из первых его богинь…. Мама молчит, ничего не отвечая чужому мужчине, а он, нахал, руку поднял и к лицу маминому ее тянет! Ну нет! Не коснешься ты моей мамы своими лапами ! Лезу в холщовую котомку с собранными травами и достаю из нее самую крупную и самую липкую еловую шишку, размахиваюсь и трресь! Шишка прилетает точно в рыжий затылок незнакомца. Довольно улыбаюсь:я не такой сильный как Бонди и Видар, но быстрый и меткий. — Ох — выдыхает чужак. — Ой — говорит мама . — Отойди от моей матери, сын трусливой собаки**— выкрикиваю я и прыгаю со своего убежища на землю. Я не знаю, что буду делать дальше, ведь я меньше чужака, а из оружия у меня только шишки, но прятаться дальше было бы позором. Прячутся только женщины, дети и старики, мужчины принимают бой и смотрят в глаза сопернику и Смерти не отворачиваясь. Зажав в левой руке еще одну шишку, а в правой — подобранную с земли толстую палку я выхожу к хижине и наконец-то получаю возможность хорошо разглядеть лицо незнакомца. Его нельзя назвать молодым, однако и паутина морщин, верных вестников старости, еще не коснулась загорелой обветренной кожи. Подбородок и губы прячутся в густой медно-красной бороде, быстро раздуваются ноздри орлиного крупного носа, кустистые брови нависают над серыми внимательными глазами. Точнее, над одним глазом, потому что вместо другого — кошмарный багровый шрам. И почему-то мне кажется: чужак смотрит на меня именно этим жутким рубцом, а не здоровым глазом. Смотрит и видит суть. Холодные, противные мурашки бегут по моему позвоночнику, но я только крепче сжимаю шишку и палку. Я не трус. Я Локи из Йотунхейма! Сам не замечаю, что последнюю фразу произношу вслух, и понимаю это только тогда, когда чужак, усмехнувшись в свою бороду,говорит: — Локи из Йотунхейма… Маленький рыжий храбрец или маленький наглый глупец? Не дожидаясь от меня ответа, мужчина резко поворачивается к матери: — Твое чадо, Лаувейя? Наследник Фарбаути? — Не смей поворачиваться ко мне спиной! — тут же возмущенно воплю я — или бейся со мной или… — Что или? — эти слова чужак проговаривает с едва уловимым, но вызовом и чуть приподнимая левую бровь. Простое и совсем не страшное движение, но солнце вдруг скрывается за неизвестно откуда взявшимися тучами, а сильный ветер начинает гнуть верхушки деревьев, так что они громко и страшно скрипят, как будто просят: хватит, хватит. — Хватит, Вотан — моя мать хватает мужчину за руку, которую тот начинал поднимать вверх — он же просто мальчик, испугавшийся за свою маму. Вотан? Вотан... Вотан! Это же одно из имен Одина, верховного бога асов, великого воина и мудреца! О Имир! К нам явился сам Всеотец, а я…Я залепил ему шишкой. Что теперь будет со мной и мамой? Что скажет Фарбаути? Какую виру возьмет с нас Гримнир? А если он наложит дань на Йотунхейм свыше той, что йотуны платят сейчас? От всех этих мыслей и вопросов моя голова начала кружиться и гудеть, как медный гонг, в который ударили огромным молотом. Но бездействовать я не мог: ведь стыд и позор, они как дозор, хочешь не хочешь, а нести надо. Я опозорил свой род, я и должен расплатиться за свою вину. Я, а не кто-то другой. Мой крик внезапно оказывается громче начинающейся бури: — Один! Всеотец! Прими мои сожаления. Я не знал, кто ты. Надо было сказать «прими мои извинения», но от волнения я перепутал слова и, поняв свою ошибку, — замолчал, не договорил, опасаясь сделать еще хуже, чем было. А Гримнир в ответ только басовито, раскатисто расхохотался: — Его сожаления… Ты слышала, Лаувейя? Его сожаления! Да, тут у нас самая опасная смесь из возможных: и храбрец, и наглец. Как говоришь, зовут тебя? Локи? Хорошее имя, но я сегодня дам тебе и другое. Хведрунг*** назову я тебя и сдается мне, не раз будет упомянут этот кеннинг скальдами в песнях. — Благодари — коротко указывает мне мать и я, слегка наклонив голову, выполняю ее распоряжение: — Спасибо, Вотан. А тот веселится еще пуще, от избытка эмоций звонко хлопает себя ладонями по ляжкам: — А полный поклон отвесить спина переломится? А колени преклонить с благодарностью? Вроде бы и не ждет ответа одноглазый на эти свои вопросы, но сердце мне говорит: ждет. И оно же подсказывает слова правильные: — Благодарность и извинения разумом и сердцем приносятся, а не спиной и коленями. Можно их согнуть, а в душе злобу затаить… Но если тебе моих искренних слов недостаточно… — Достаточно, Локи из Йотунхейма, достаточно. Убедил ты меня и…повеселил на славу. Подойди же ближе дитя, дай хорошенько рассмотреть того, кто не побоялся вызов Одину бросить и колени преклонить перед ним отказался… Я делаю шаг к Гримниру, он шагает навстречу и кладет свою ладонь на мой лоб. Ладонь грубая, шершавая и холодная. Как снег, как лед на вершинах Нидфьёлль****… Этот холод проникает внутрь, под мои кожу и плоть и шепчет: спи, спи, спи… — Не хочу спать — бормочу я, но мое тело меня не слушается. Веки наливаются свинцом, закрываются и поднять я их не могу… Я пытаюсь сказать Одину чтобы он перестал, но губы онемели, слова застряли в горле, и я проваливаюсь — в сон, в беззвездную и беззвучную темноту. --------------------------------------------------------------------------------------------------------- Вадмал* — дорогая ткань времен древней Скандинавии и викингов; Сын трусливой собаки** — одно из самых распространенных оскорблений у древних скандинавов. Хведрунг*** — кеннинг Локи, в переводе на русский язык означает «Поднимающий Бурю». Нидфьёлль*** — горная и неприступная гряда в Йотунхейме, согласно мифам именно там хитрый карлик Синдри построил убежище на случай Рагнарека.