Gamm leið - Путь Неба

Конец того дня был для меня безрадостным, но еще ужаснее оказалось следующее утро, потому что началось оно с явления Гримма, того самого учителя, которого обещал пригласить Гримнир из Асгарда. В сравнении с ним мои наставники во дворце Фарбаути казались развеселыми шутами и скоморохами, потому что мрачный бровастый оборотень-ворон никогда и ничем не был доволен. Высокий, тощий как древесный палочник*, поначалу он вызывал только смех: своим нелепым роскошным одеянием, дико смотрящимся в лесу, ведь все обитатели Ярнвида всегда одевались просто и удобно. Забавляла меня и высокопарная речь наставника с цветистыми, сложными оборотами, попытками рифмовать каждое предложение. Но мой смех над оборотнем быстро сменился кислой оскоминой и раздражением, потому что Гримм вцепился в меня как коршун в ягненка и принялся изводить нравоучениями, наставлениями и нотациями. Смотрю я не так, осанка у меня не та и речи веду я, царевича недостойные. Днями напролет я слышал только упреки и команды: «распрямитесь», «поднимите голову», «держите спину», «не чавкайте». Фонтан ценных указаний в Гримме не пересыхал никогда, ни при каких обстоятельствах, за исключением времени уроков, когда ворон превращался в талантливого учителя и великолепного рассказчика. С удивлением для себя я обнаружил: мне нравится слушать Гримма, узнавать из его лекций историю происхождения Девяти миров, асов и Асгарда, кланов Йотунхейма, слушать про жизнь и быт карликов-цвергов, элементалей, живущих в вечно полыхающем Муспельхейме, темных альвов, считающих равновесие во Вселенной высшей и единственно верной мудростью. Помимо истории ворон занимался со мной языками, гальдом, берсеркерством**, обучал превращениям. Он легко и быстро нашел общий язык с моей матерью и сопровождал нас во время походов за травами в лес. Лаувейя, держа слово перед Одином, подробно рассказывала мне о лекарственных свойствах растений, а Гримм о магических. И я каждый день открывал для себя массу нового, увлекательного и удивительного в самых обычных вещах. То, что мне нравится учиться, я скрывал от своих друзей и от себя самого, но вот от бдительного Гримма тягу к знаниям утаить не получилось: в бесконечном потоке поучений и упреков, стали появляться и похвалы. Скупые, немногословные, но приятно греющие мою душу и... мое тщеславие. Гримнир в то лето навестил нас всего лишь дважды и вопреки моим ожиданиям (и к моему облегчению) заниматься со мной не стал. Только посмотрел, как я обращаюсь в волка и в сову и задал пару вопросов на высоком асгардском, на которые я ответил вполне сносно. Языки мне давались легко, куда легче сейда, к изучению которого я все-таки приступил, но особенных успехов не добился. Я пел заклинания, стараясь попасть в правильный ритм, глотал противные отвары, помогающие высвободить сознание, но ничего не выходило: я оставался в своем теле. Впрочем, своим неуспехам в сейде я был даже рад: никто не сможет обвинить меня в эрги! И Слепой отвянет, когда поймет, что сейд не для меня. Пусть творит бабью магию сам! Во время второго визита Один не встретился ни со мной, ни с Гриммом, только о чем-то долго шептался с Лаувейей в хижине, за закрытыми дверями. Я хотел подслушать, но был пойман вороном за ухо и оттаскан за него так, что всерьез думал: быть мне Локи Безухим. Но обошлось, я остался с обоими ушами, а содержание беседы с Вотаном мать передала мне за ужином. Наливая для меня в глиняную глубокую плошку густую похлебку с олениной, душистыми кореньями и грибами, мама сказала: — Слепой хочет забрать тебя в Асгард. Свежая лепешка, от которой я только что откусил огромный кусок, от слов матери комком встала в моем горле, и я закашлялся. А прокашлявшись, поинтересовался: — Зачем? Мать поставила передо мной миску с дымящимся, ароматным варевом и посмотрев мне прямо в глаза, честно ответила: — Вотан считает тебя своим сыном, а все, что он считает своим, он всегда стремится забрать. Такова уж его сущность. Пришел, увидел, отобрал. Вздыхаю и задаю тот вопрос, который давно вертелся в моей голове и на моем языке. Но я никак не решался произнести его, потому что боялся обидеть мать, вызвать в ней те воспоминания, которые могли бы причинить ей боль. Но сейчас я не могу сдерживаться и тихо и робко спрашиваю: — А я его сын? — Я скажу тебе «нет» и этот ответ будет правдой, в которую ты скоро перестанешь верить и откроешь для себя ее заново только спустя долгие годы. Один не твой отец, Огонек, но вы с ним одной крови, а потому так похожи… Это сходство не будет давать покоя ни тебе, ни ему, ни тем, кто, не зная о тебе ничего, уже вынес тебе приговор. Я сначала удивляюсь такому странному, длинному и непонятному ответу, но увидев туман во всегда ясных глазах матери, изумляться перестаю, потому что понимаю: Лаувейя в трансе, она не отвечает мне, она мне пророчит. Ее тело напряжено, руки вцепились в грубую столешницу, зрачки почти полностью закатились за белки глаз. Провидцев, творящих спеа*, из транса насильно выводить нельзя, они должны договорить до конца. Малейшая попытка вмешательства может привести к тому, что ясновидец останется там, где был, когда его решили выдернуть: в прошлом, в будущем или где-то посередине. Поэтому я затихаю и внимательно слушаю дальше: — Палачей ты встретишь больше чем друзей, врагов больше чем любимых. Но танцующий с огнем не обожжется…Он пройдет сквозь огонь и станет огнем. Тем огнем, которым и был от начала времен, и пребудет до их конца. Эти слова мать говорит четко, но вот дальше… дальше начинается быстрое невнятное бормотание на том самом странном языке, на котором Лаувейя порой пела мне колыбельные. Я вслушиваюсь в эту тарабарщину и чувствую, как она затягивает меня куда-то… Зовет за собой. И я иду на этот зов. Иду, чтобы выйти из тела и попасть на перекресток из миллионов дорог, открывающийся для того, кто творит сейд. Да, сейд, ибо это именно он: выход из тела в пространство между мирами, между прошлым, настоящим и будущим. На перекрестке я оказываюсь не один. В мрачном, свинцово-синем небе межмирья завис знакомый огонек. Он тепло и ярко подмигивает мне, указывая на дорогу, вызывающую дрожь и ужас одним своим видом: в отличие от всех других путей, она извилиста, ее обочины поросли диковинными растениями, никогда не виденными мной раньше, а вместо камней усыпана ее земля белыми, высохшими от времени и ветров, костями. Страх стискивает мое сердце крючковатыми пальцами, вонзает в него острые ледяные когти, мне хочется убраться с этого перекрестка и забыть навсегда о дороге, открывшейся мне… Но тогда я никогда не узнаю, куда она ведет, никогда не узнаю, зачем я оказался тут. Поэтому я киваю огоньку и делаю шаг вперед, который окажется и шагом назад, потому что отправит меня в прошлое. Прошлое, забытое всеми: людьми и богами. --------------------------------------------------------------------------- Древесный палочник* — насекомое, имеющее удивительные способности к мимикрии. Внешне палочники похожи на тоненькие палочки, черешки листьев, отсюда собственно и название насекомого и сравнение Локи; Берсеркерство** — вид магии у древних скандинавов, близкий к анималистической магии. Берсеркеры могли впускать в себя духов разных животных: медведей, росомах, рысей, кабанов и в этот момент впадали в боевой транс и безумие,обеспечивающие им победу над врагами; Спеа или спа*** — еще один вид магии у скандинавов, дающий возможность заглянуть в будущее. Во время спеа спаконы и вельвы (колдуньи) впадали в транс. От сейда отличается тем, что дает просто видение будущего, тогда как сейд дает куда больше возможностей: например, увидеть прошлое, посетить другие миры, изменить энергетику своего тела и его способности, провести ментальную атаку на разум врага и тп.