Gamm leið - Путь Неба

Сплю или не сплю… Не знаю... Глаза отказываются открываться. Малейшая попытка разлепить веки вызывает острый приступ головной боли. Может я тоже ослепну, как Один, только не на один, а на два глаза? Один… Ас братоубийца… Если конечно, все, что я видел — было правдой. Сейд не лжет — всплывают в голове слова матери. Лежу и думаю о том, что видел, о Лодуре, о его даре людям, живущем в Митгарде и о его словах… О том, что не боги создали людей, а люди —богов. Значит и меня кто-то когда-то придумал, просто захотел, чтобы был такой вот Локи, маленький мальчик, сын… Чей же я сын? Неужели и правда, этого жестокого и подлого аса, бьющего в спину? Нет, нет, нет… Нет! — Ты не спишь, маленький господин…— Гримм не спрашивает, он знает, что я проснулся. — Не сплю — хриплю я. Говорить получается чуть лучше, чем открывать глаза. Но совсем чуть. Я сказал всего два слова, а боль уже тут как тут: и не только в голове, но и в горле и груди. — Молчи, тебе нельзя говорить. Молчи и слушай. То, что ты видел — нужно забыть. Навсегда. Это знание — смерть. Для тебя, для твоей матери… — Я… не… смогу… — Мы поможем. Я и Лаувейя. Когда-нибудь, маленький господин, ты вспомнишь все и узнаешь еще больше о том, кто ты есть и зачем пришел в этот мир, но сейчас… Сейчас лучше все забыть. — Откуда ты знаешь, что я видел? Говорить мне ужасно больно и ворон просил этого не делать, но мой мозг буквально кипит от вопросов. — Я слышал твой крик, я прикоснулся к тебе, и ты… ты показал мне свое видение. Неосознанно. Импульсивно. Но я увидел все, что увидел ты во время сейда. И если я смог это сделать, то и Одину не составит труда вытащить видение из твоей головы. И тогда оно станет твоим приговором. — Но почему? То, что я видел, случилось очень давно и о преступлении Вотана известно и его другим братьям, и богам Асгарда. — А вот тут ты ошибаешься, маленький господин — я чувствую, как рука Гримма аккуратно и даже нежно прикасается к моей и пожимает ее, а потом поднимается к голове и гладит мои волосы. Он же пытается успокоить меня! Как малыша! Вот уж не ожидал такой чуткости в хмуром, ворчливом и вечно недовольном оборотне! А ворон продолжает: — О преступлении Одина давно забыли все. И боги, и люди. Не помнят миры и о Лодуре, брате четвертом. Из мифов исчезло имя его, из песен и сказок. Как будто бы не было бога такого и вовсе. Так, Гримм заговорил стихами, значит, окончательно пришел в себя. Задаю ему очередной вопрос: — Но как…Как это возможно? — Легко. Лодур из мира ушел, но мифотворцы остались и в них его пламя. Веление Одина они исполняли исправно, рождая легенды, угодные хитрому асу. Века проходили и только немногие ныне и вспомнят о Лодуре, Логи, владыке Огня и боге, любившим миры больше жизни своей… — А я? Я тоже чья-то выдумка? А ты? А мама? — Когда-то да. Но теперь мы живые и часть великого тварного мира. Не только у Одина есть мифотворцы, вестимо остались средь них и те, кто вынес память о даре ушедшего в Вечность… И все это тайны такие, что тот, кто владеть будет ими, всегда обречен танцевать под ударом копья жестокосердного аса. — И вы…Ты и мама… Вы сотрете мне память? Даже если я этого не хочу? Пытаюсь говорить уверенно, серьезно, сурово, но слышу: не получается. В голосе звучит такая неприятная плаксивая дрожь… Но я действительно не хочу забывать ничего из того что видел, особенно… особенно глаза Лодура. Светящиеся, умные, с поблескивающими искорками. Живые. — Так надо. Ты уже интересен Одину, он видит, чует ваше сходство, но пока думает в неопасном для тебя направлении, считая сыном. Но... Это пока... Если он начнет что-то подозревать, если хотя бы тень сомнений поселится в его душе... Тогда он попытается влезть в твою голову, а противостоять испившему из источника Мимира ты не сможешь... Рука Гримма вновь возвращается на мою голову и гладит волосы. Но я не собираюсь успокаиваться и сдаваться, я не младенец, с которым сработают такие примитивные приемы! — Хорошо. Я забуду. Но будешь помнить ты. Ты, присланный Вотаном. — Я йотун! Я не предаю своих! — возмущенно восклицает ворон, но я неумолим: — Ты служишь Асгарду — в эти три слова я вкладываю максимум презрения. — Я раб в Асгарде, привезенный в него ребенком. Я был младше тебя, когда меня выставили на невольничьем рынке, как диковинную зверушку, поставили на помосте с ошейником на шее и зачарованными кандалами на руках и ногах, чтобы я не мог обратиться и улететь… Выставили, чтобы меня купил на потеху своим детям ас или ван. Но мне повезло, меня купил темный альв… Последнюю фразу Гримм произносит с такой горечью, что мне становится стыдно, а еще я понимаю, что везение оборотня было относительным и крайне сомнительным. И оказываюсь прав, ведь ворон говорит: — Мой хозяин был ученым. Он обучил и меня. Грамоте, магии, научил любить книги и тянуться к знаниям. Но он же ставил на мне опыты, желая узнать и постичь природу оборотничества, к которой способна только раса йотунов. В результате его трудов я утратил способность превращаться, а он… Так и ничего не добился… Когда я понял, что он близок к раскрытию тайны, я… Я отравил его, подсыпав яд в вечернее питье, которое он принял из моих рук, полагая напиток безобидным лекарством… Ничего себе! Я не ожидал, что мой серьезный, читающий морали наставник способен на подобное! Прячу изумление за очередным вопросом: — Но почему ты не вернулся в Йотунхейм? — Мне было некуда возвращаться. Моя деревня была сожжена во время набега, моих родителей убили… а мой клан не принял бы меня… Не потому что я стал калекой, а потому что я слишком долго жил в Асгарде, столь ненавидимом йотунами… Поэтому я остался там, где был. Продолжил свое обучение у одного из целителей, знакомого моего покойного хозяина, а потом… Потом меня заметил Один… и предложил быть его библиотекарем. Отцу всех богов не отказывают. Но я ничего не забыл, маленький господин, ничего! Ни своей горящей деревни, ни криков своей матери, насилуемой берсеркерами Вотана у еще не остывшего тела отца, ни железа ошейника на своей шее, ни острого ножа хозяина, касающегося моего тела и отрезающего от него куски плоти и кожи. Я помнил все и ждал. И теперь знаю: ждал не напрасно. Сам Один привел меня к тебе, тебе увидевшему забытое и в этом я вижу руку судьбы…. И надежду. Для Йотунхейма. Для всех Девяти миров. Я не предам тебя, маленький господин… Гримм берет мою руку, но в этот раз не пожимает ее, а поднимает куда-то вверх. К своим губам. Целует легко, быстро и отпускает, повторив: — Я не предам тебя, маленький господин. И я верю этим словам, не требую с ворона никаких дополнительных клятв. Но удержаться от еще одного вопроса все-таки не могу: — Гримм…Вотан мой отец? Слышу тяжелый вздох оборотня, выдающий нежелание отвечать и злюсь. — Неужели я не заслуживаю того, на что есть право у каждого? Я просто хочу знать, кто мой отец! Это что так плохо? Срыв на крик приводит к тому, что во рту снова появляется медный вкус крови. А Гримм продолжает молчать, и я догадываюсь почему: ему запретила мать. Ладно, пусть так, молчите, храните свои тайны, все равно наступит день, и я узнаю их все, клянусь в этом телом и духом Имира! А до той поры… До той поры я буду Локи Лаувейсоном*, сыном своей матери, ведь ее-то у меня никто не отнимет! Тогда я не знал, что Локи Лаувейсоном я буду всегда, ведь все, что останется мне от матери — это ее имя и мои воспоминания. ------------------------------------------------------------------------------------- Локи именно Лаувейсон, а не Лафейсон, как в Марвел. Он единственный из богов, называвший себя по имени матери, а не по имени отца. А что до йотуна Лафея, то такого никогда не было в скандинавской мифологии, он выдумка сценаристов Марвел.