***
Джиён не думает о том, куда приведут преследователей его кровавые следы, и о том, куда его самого приведет давно избранный путь не думает тоже. Снег, словно тысячи раскалённых ножей впивается в тело, и Джиёну кажется, что он повсюду. Метель настолько сильная, что парень теряется в ней вновь и вновь. Он не слышит ничего, кроме отчаянных завываний ветра. Он не видит ничего, кроме сплошного белого полотна. Снега так много, что Джиён задыхается в нём так, как задыхался бы находясь под водой. Изо рта вырываются и тут же застывают потоки теплого воздуха, но у Джиёна нет сил на то, чтобы хоть как-то согреть руки. Тело ломит настолько сильно, что измученному беглецу начинает казаться, что каждая кость в его теле безжалостно раздроблена. Что его пропустили через мясорубку и выкинули, словно использованное бесполезное месиво. И эта пытка всё не прекращается, Джиён вязнет в глубоких сугробах все сильнее с каждым шагом. Шаг — сильнее. Шаг — глубже. Шаг... Джиён падает, и снег тут же принимает его в свои ледяные объятия. Становится настолько холодно, что морозные руки усталости, словно петля висельницы впивается в шею. Джиён не может пошевелиться, он задыхается так отчаянно, как ещё не задыхался никогда, но отступать нет времени, отступать нет сил... Нет возможности. Снег забивается в глотку, в глаза. Слипаются ресницы, и перехватывает дыхание. Джиён устал, и у него нет сил подняться... Он смотрит на север, в звенящую необъятностью даль, туда, откуда его забрали очень, очень давно. Джиён хочет вернуться. Джиён должен вернуться... Должен...***
— Очнулся? Первое, что Джиён понимает очнувшись — тело его не слушается. Где-то за спиной раздаются неторопливые, явно расслабленные шаги. Джиён мечется взглядом по комнате, но не узнаёт, перед глазами его до сих пор белоснежная пелена, а на коже, словно ожоги, жгутся ледяные следы. Шаги приближаются, но Джиён не может вскочить на ноги, не может обернуться. Незнакомец останавливается совсем близко, Джиён чувствует его, но не узнаёт запаха. Ничего не узнаёт. Слабость бьёт по нему, как молот по наковальне, и горло сдавливает тисками липкого страха. Память работает с перебоями, выдавая бесконечные ошибки, и тревога разрастается там, внутри, с новой силой, разрывая изнутри грудь, выворачивая наружу уродливые осколки рёбер. Джиён дышит медленно и напряжённо, прислушиваясь , но незнакомец всё так же не предпринимает ничего. В помещении приятно пахнет зимней свежестью, и Джиён пытается отвлечься на это, но любое упоминание о зиме отзывается внутри лишь унылым отвращением и робким страхом. Сердце в груди начинает заходится в бешеном ритме, гоняя застывшую кровь по жилам. — Расслабься, парень, я не жру наркоманов — в голосе насмешка, разбавленная непривычным теплом. В голосе что-то неуловимо знакомое... Что-то... Но голова упорно отказывается работать, отзываясь новой вспышкой боли. Голос... Джиён хмурится от напряжения, но не может найти в нем угрозы, человек спокоен, правда спокоен, и это пугает даже больше, чем привычный гнев. Возможно, так влияют на него мысли, но в какой-то момент Джиёну и правда становится трудно сделать вдох. Грудь его словно скована невидимыми цепями, и ощущение это угнетает сильнее, чем должно было бы. На полу расстелен огромный жёлтый ковер с мягким на вид ворсом и уродливым синим пятном от чернил посередине. Человек садится на корточки перед диваном, на котором лежал Джиён, но ничего не предпринимает. Брови его сурово нахмурены, а губы плотно сжаты в тонкую линию. — И что же мне с тобой делать, а? — Джиён хмурится тоже, но ничего не отвечает. Они с человеком ещё какое-то время сверлят друг друга полными взаимного недовольства взглядами, прежде чем человек, недовольно цокнув, не тянется поправлять съехавшее с плеча одеяло. Если быть абсолютно откровенным, то только после этого Джиён наконец понимает, что укрыт. Он лежит на чем-то мягком и это кажется таким нереально странным, что в очередной раз выбивает все мысли из колеи. — Из меня так себе врач, так что, когда окажешься на том свете, не серчай, окей? — и вот голос наконец пробивается сквозь все преграды парализованных мыслей. Джиён уже слышал его. Точно слышал, но... "Вставай!" И руки на плечах, глаза в глаза, замерзающее дыхание. И слабость в теле, темнота в мыслях. А потом внезапное узнавание, переворачивающее мир вверх на голову. Потом дуло ружья в упор, выстрел навылет. Грубые руки и покрытые инеем стены. Джиён распахивает глаза, рывком поднимаясь в сидячее положение. От излишне громкого сердцебиения закладывает уши, и Джиён замирает напряжённой тенью, готовый вцепиться в чужую шею в любой момент. Но взгляды вновь неконтролируемо пересекаются, совсем как тогда, там, на грязной морозной лестнице. В голове пугающие завывания ветра и грубый, чуть хриплый голос. В голове бесконечная белоснежная пелена и чувство жгучего отчаяния. В голове неразбериха полная, приправленная растерянностью и недоверием. А в реальности, перед ним, совсем близко незнакомый человек, смотрящий в душу устало, с лёгким превосходством. Сынхёна не волнуют чужие тараканы, он невозмутимо наклоняется, чтобы вновь поправить соскользнувшее с острого плеча одеяло. Он надеется только на то, что этот ущербный не откинется в иной мир на диване в его гостиной. Было бы мерзко. Да и мебель бы пришлось менять. Вместо старых тряпок на незнакомце сейчас теплый свитер и шерстяные носки, но если честно, Сынхён не думает, что это поможет. Незнакомец выглядит ужасно, и Чхве всеми фибрами души проклинает свою пресловутую сердобольность. Не то чтобы он любил животных, но лучше бы подобрал на улице какую-нибудь голодающую псину. Хочется бросить всё, выставить этого контуженного за дверь и пусть себе сам дальше справляется, но эта мертвецки серая кожа и недоверчивый, обречённый взгляд с упрямой решительностью на дне зрачков, заставляют сердце беспомощно сжаться. Чёрт... Сложно сказать, как долго они продолжали эту бессмысленную войну взглядов, но Сынхён не выдержал первым. — Ты свалишь отсюда как-то сможешь встать на ноги — и о голос его ледяной, можно почти ощутимо порезаться. Руки Джиёна неконтролируемо дрожат от напряжения, а потому как только фигура человека скрывается за деревянной дверью, он обессиленно падаёт назад на диван. Джиён позволяет себе вновь расслабиться не скоро, лишь когда слабость вновь полностью подчинит себе неокрепший разум. Его тело бьёт крупная дрожь, и Джиёну кажется, что даже тогда, в ледяном аду непрерывной бури, ему не было так холодно как сейчас. Это тошнотворное чувство буквально разъедает его изнутри, не оставляя после себя ничего, кроме выжженного и уродливого нечто. Джиён не может заснуть, не может хоть на мгновение прикрыть глаза, ему кажется, что колотый лёд, струящийся там, внутри, разрывает вены. Ему кажется, что это чувство навсегда с ним останется. Он не чувствует ног, не чувствует рук, он чувствует безграничный холод, заставляющий сознание болезненно сжиматься. Джиён, казалось, даже самого себя не чувствует, но не смотря на это, в нелепых попытках согреться, он цепляется обескровленный и белыми пальцами за одеяло, неуклюже натягивая его выше и накрываясь им с головой. Это безнадежно. Чёрт...***
Сынхён тревожно вскакивает с кровати и, не тратя времени на лишние движения, хватает отцовскую двустволку. В комнате темно и зябко, откинутое прочь одеяло манит вернуться в кровать, но, к сожалению, несмотря на внезапное пробуждение, разум кристально чист, а сам Сынхён прекрасно осознает окружающую его реальность. Более того, даже смеет предположить, что именно его разбудило. Задумчиво перехватывая ружье поудобнее, Сынхён на пару мгновений застывает в нерешительности, но всё таки решает проверить свои опасения. Доверять незнакомцам тот уровень безумия, до которого Сынхён опустится кажется только в следующей жизни. Сынхён идёт к гостиной, не включая света, на ощупь. Настроение его похоронено где-то под плинтусом, а вот градус раздражения напротив стремиться пробить второй потолок, и это с учётом того, что в квартире у Чхве он всего лишь один. Если жизнь в качестве насмешки связала вас с Чхве Сынхёном, то вам стоит знать одно: Сынхён. Ненавидит. Людей. Да, Сынхён абсолютно точно, бесповоротно, отчаянно и необратимо ненавидит людей, а в особенности чужих людей. Поэтому сам факт нахождения в его доме незнакомого человека неимоверно раздражает. Но необходимо успокоиться. Всего на жалким миг, Сынхён замедляет шаг, чтобы устало провести ладонью по лицу. К сожалению, как бы Сынхёну не хотелось, но спихивать на незнакомца абсолютно всю вину за сложившуюся ситуацию Сынхён просто не может, ведь не сам же он в бессознательном состоянии пробрался в квартиру и расположился на диване в гостиной, верно? Так... Держи себя в руках, Сынхён, держи, ну что же ты как маленький? Хватит... Нарушитель спокойствия ожидаемо покинул свое мягкое убежище, что отразилось в Сынхёне короткой, но яркой вспышкой ярости. Нужно же быть таким неблагодарным. Он стоял у окна, изо всех сил опираясь на холодный подоконник. Сынхён видел, как дрожали его руки, как тяжело вздымалась грудь. Сынхёну казалось, что это недоразумение, так внезапно ворвавшееся в его жизнь, сейчас упадет на пол безвольной тушей, но этого пока не происходило. Незнакомец смотрел на него через плечо настороженно и как-то затравленно, словно ждал, что вот сейчас, этой тихой лунной ночью, Сынхён навсегда отберёт его жалкую жизнь, но и этого пока не происходило. Он смотрел, и в темноте его горящий взгляд казался Сынхёну каким-то пугающим, звериным. Так смотрят на охотников попавшие в капкан волки. Так смотрят псы, попадающие на живодёрню. Так смотрит он, странный, ни на кого не похожий человек, потерявший сознание в подъезде незнакомого дома... Их взгляды встречаются почти привычно, словно так и должно быть, словно созданы, чтобы тонуть друг в друге, вот только тонут они совсем не романтично, скорее мучительно медленно, с невысказанным напряжением. Они смотрят, и в этот момент Сынхён делает для себя несколько выводов, которые совсе не утешают, самым тревожным из них, Сынхён выбирает для себя тот, который заключается в том, что человек этот поселился в его квартире надолго... Со вздохом, не отводя взгляда, Сынхён отставляет отцовское ружьё в сторону. Он видит, как в глазах чужих мелькает робкая благодарность, и незнакомец изнеможенно падает на пол.***
Хоть тело и бьёт крупная дрожь, Джиёну нестерпимо душно. Его ноги ещё не вернули себе былую чувствительность, они кажутся чужими и деревянными, словно механические протезы. Состояние это почти убивает. От противоречий Джиёна разрывает, и он никак не может сосредоточится на чем-то одном. Мысли проходят сквозь разум подобно жидкой магме. Джиёну настолько душно, что заканчивается воздух, а стены давят на него со всех сторон, словно металлические тиски. Хозяин квартиры недовольно ходит из угла в угол, нервно переговариваясь с кем-то по телефону. Джиён закрывает глаза, чтобы хотя бы попытаться расслабиться. Но горло сжимает невидимая рука, а сбросить её Джиён не в силах. Он старается вдыхать затхлый воздух глубже, чтобы урвать себе хоть немного спасительного кислорода, но перед глазами упорно темнеет, и Джиён беспомощно хмурит брови. Человек пахнет чем-то терпким и приятным, Джиён пытается сосредоточиться на запахе, ему нужно успокоится, но нервные шаги снова и снова вырывают сердце из робких рук шаткого равновесия. Человек приказал ему спать, но какое там, если даже дышать нестерпимо сложно? От таких эмоциональных качель сильно кружится голова, Джиён стонет слабо, словно ему правда больно, но не понимает этого. Он не понимает ничего и просто дышит. Промаявшись ещё около десяти минут, он робко открывает глаза. В комнате темно, и только из дверного проема в помещение широкой блеклой полосой проникает свет. Возможно из-за этого, а возможно из-за того, что незнакомец шагает слишком быстро для затуманенного разума, фигура человека в глазах Джиёна неуклонно расплывается. Душно... Так нестерпимо, что Джиён своими дрожащими, деревянными пальцами бездумно тянет ворот кофты от себя, стремясь открыть доступ к кислороду. Замечая подозрительные шевеления сбоку, Сынхён хмурится ещё более недовольно, про себя в сотый раз жалея, что ввязался в это глупое дерьмо под названием жизнь, он кидает собеседнику короткое "перезвоню" и не дожидаясь реакции кидает трубку. Пребывая в бреду Джиён не сразу замечает, что человек стремительно приближается, и даже замечая, лишь хватает ртом ошпаренный воздух, не в силах оказать должного сопротивления. Шаги его четкие и широкие. Напряжённые. Джиён чувствует это. Чувствует его злость, чувствует едва уловимую угрозу. Он все таки вскакивает на ноги, чтобы безвольно упасть прямо в чужие руки. Джиён чувствует, как все его тело нагревается, чувствует, как ещё сильнее сгущается воздух, и что это, если не пытка? Сынхён не собирается церемониться, а потому грубо хватает за предплечье, искренне надеясь на то, что чудо это, так некстати ворвавшееся в его жизнь, в состоянии идти. Парень перед ним слабо дёргается, сверкая потерянным, но пробирающим до костей взглядом, и Сынхён понимает, что у них нет времени на препирательства, а потому дёргает свое чудо в сторону ванны. — Да тише ты, болезный, не на убой веду! — Сынхён рычит угрожающе и совсем не располагающе, но незнакомец, кажется, немного приходит в себя, вгзляд его становится более осмысленным и цепким, Сынхён вздыхает. Шансы прожить свою тихую и ущербную жизни спокойно таят на глазах, вместе с остатками терпения. Рука у этого ошпаренная, до этого момента Сынхён никогда не думал, что человеческое тело способно пережить подобное. Это сейчас такие последствия у ломок или он просто заразный? Джиён силой заставляет себя не дергаться, какой-то частью разума он понимает, что ничего страшного не произойдет и ему всего лишь хотят помочь, но все инстинкты кричат, заглушая уставший разум. У Джиёна противно чешутся клыки, и зуд от них распространяется по всему телу, превращая его в один большой раздражитель. Джиён по горло сыт людьми. По горло сыт своей слабостью. Но бежать сейчас не разумно, он не может идти, и человеку приходится почти волочить его по полу. Джиён убеждает себя в том, что сам не справится, что нужно переждать, перетерпеть, нужно... Душно... Сынхён затаскивает парня в ванную, стягивая с него свой пропотевший свитер, давно пора было. Все это так глупо, Сынхён болел в последний раз лет пять назад и вообще не понимает, что ему делать. Он не хочет вызывать скорую, потому что если окажется, что этот наркоман ещё и разыскивается, проблем в его жизни станет ещё на полсотни больше. До абсурда глупо... Ёнбэ сказал, нужно любыми способами сбить температуру, и блин, Сынхён не заботливая мамочка, чтобы варить куриный бульон и целовать в лоб. Сынхён смотрит на него, на ненавистного человека, на причину своей головной боли и сердце его невольно сжимается. Чёрт, Сынхён, нельзя, нельзя быть таким доверчивым, таким наивным. Но эти осунувшийся плечи, выпирающие рёбра и нездоровая бледность. Эти странные уродливые шрамы. Всё. Хватит. Довольно. Сынхён мотает головой, прогоняя неуместное наваждение, и крутит вентиль с холодной водой до упора. Незнакомец никак не реагирует на него, он явно не понимает, что происходит, его грудь судорожно поднимается и опускается, а голова опущена, из-за чего спутанные волосы почти полностью закрывают лицо. Сынхён поджимает губы. В груди его опять болезненно колет. Да, абсолютно точно, Чхве Сынхён ненавидит людей. Точка. Сынхён старается не думать, когда с силой давит незнакомцу на шею, заставляя опустить голову под ледяную воду. Старается не думать о том, как парень дёргается прочь, очень слабо и почти бесполезно. Не думать о том, как холодные капли ручьями текут по спине и шее. Не думать о странных цифрах под своими пальцами. Сынхён не думает ни о чем, отстранённо наблюдая за тем, как мокнут чужие волосы.***
Утром нещадно болела голова. Сынхён вяло приоткрыл глаза, на часах тридцать минут до будильника. Этой ночью он так и не смог уснуть. Ночное происшествие все никак не шло из головы, и стоило только Сынхёну закрыть веки, как память услужливо воскрешала чужую, едва стоящую у окна фигуру. Сейчас, когда всё уже плюс минус закончилось, Сынхён думает о том, что мог бы это предотвратить, если бы был внимательнее. Мысли эти одновременно терзают душу и вызывают глухое раздражение. Мог, но не был обязан, да и какая уже разница? Меланхолично рассматривая свой потолок, Сынхён думает о том, что неплохо было бы прикупить таблетки от мигрени, не то чтобы обычно бессонные ночи вызывали у него безудержный экстаз, но эта выдалась особенно мерзкой. Вот только вставая с кровати на пол часа раньше нормы, Сынхён с потаённым ужасом осознает, что сегодня, как ни крути, у него есть дела по важнее. Как никак, не допустить нахождения трупа в своей квартире задача всё ещё первостепенная. Когда Чхве заходит в гостиную, его гость уже не спит, хотя спал ли он вообще тот ещё вопрос, на который искать ответ нет ни сил, ни желания. Он смотрит пристально и почти привычно. Взгляд его, до этого равнодушный, внезапно становится сёрьезным и вдумчивым, в этой серьезности Сынхён отчётливо видит нотки отрешённой жестокости, и этот взгляд заставляет Сынхёна вновь задуматься об откровениях ушедшей ночи. Незнакомец его боится. В этот раз, они не смотрят друг на друга долго, Сынхён незаинтересованно сворачивает в сторону кухни, мысленно отмечая, что гость его, вопреки худшим опасениям, выглядит почти сносно. В пустом морозильнике находится открытая пачка слипшихся пельменей, Сынхён душит в себе, начинающий зарождаться дискомфорт. Его квартира не пятизвёздочный отель, у этого недоразвитого нет права требовать что либо, вот только он и не требует, требует Сынхён, и это бесит. И весь этот день бесит тоже. И кухня это бесит. И даже несчастная пачка пельменей. Сынхён вздыхает, зажигая конфорку и массируя гудящие виски. Нет, все таки таблетки от мигрени нужны сильно. Поставив воду, уже без того злой Сынхён, решает своего персонального наркомана разговорить, всё таки в их сомнительные времена неизвестный мужик под собственной крышей удовольствие в край сомнительное, и дело даже не столько в банальном страхе, сколько в том, что хлопот в его жизни за последнее время и так стало слишком много. Сынхёну есть что терять и он хочет объективно взвешивать риски, а потому Чхве, засунув руки в карманы пижамных штанов, возвращается в гостиную. Незнакомец встречает его очередным пристальным взглядом, но играть в эти игры Сынхён больше не намерен. Ощущение премерзкое, словно с тебя медленно стягивают одежду, сдирают кожу, а потом срезают мясо тонкими слоями, оставляя голые кости и неприкрытую ничем более душу. Сынхён, морщась, садится перед ним на корточки. Их лица настолько близко, что Чхве слышит размеренное дыхание, оно неведомым образом успокаивает встревоженное сердце, внушая хрупкое, словно первые ландыши, доверие. — Чхве Сынхён — Джиён молчит, внимательно рассматривая из под полуопущенных ресниц. Ночная слабость всё не покидает тело, а потому внимательный человеческий взгляд вызывает жгучее волнение в крови. Сынхён... Это имя в сознании отзывается лёгким жжением неизвестности. Джиён не понимает его намерений и это злит. — Не хочешь представится тоже, м? — Сынхён вглядывается в тонкие черты собеседника и находит в них что-то неуловимо притягательное, не красавец вроде, но так цепляет. Джиён молчит плотно сжав губы, а Сынхён вздыхает, утомленный чередой вчерашних происшествий. — Эй, обрати на меня своё царское внимание, будь добр, а — и чуть промедлив — я предлагаю мир — Джиён хмуро взвешивает чужие слова, но так и не приходит в определенным выводам. Сынхён смотрит на него напряжённо, выжидающе, и Джиён, убедившись в абсолютном внимании к своей скромной персоне, касается задней стороны шеи, указывая на чернеющие контуры татуировок. — 812.022. Джиён... Это имя? Что значат ц... Чёрт, вода! — внезапно человек вскакивает, словно ужаленный, кидаясь в сторону кухонной двери. Его незаданный вопрос так и остаётся висеть в воздухе, что ж, пусть так, Джиён в любом случае не собирался отвечать. "Джиён"... Парень прикрывает глаза, задумчиво смакуя заветное имя в расплывчатых воспоминаниях. Поддавшись какому-то неведомому порыву, он пытается произнести это вслух, но звук, словно не решаясь, застывает в горле так и не сорвавшись с губ. Это безумие. Слышать своё имя бесполезное и почти забытое — настоящее безумие. Но он слышит. В голове, словно эхо, набатом снова и снова, снова и снова, снова и... У его имени звучание низкое, чуть хриплое. У его имени человеческий голос. Голос непонятного, немного пугающего Чхве Сынхёна. Абсолютное безумие...***
Остаток дня проходит достаточно тихо. Сынхён старается не обращать на нового жильца квартиры ни малейшего внимания, словно нет его и не было никогда. Словно глупый сон, шутка воспалённого сознания. Но это, к сожалению, не так и верится в это тоже с трудом. Время от времени он устало трёт гудящие виски, надеясь унять тупую боль, но и в этом терпит сплошные неудачи. Глупость. Какая же всё это глупость... Сынхёна правда беспокоит, что Джиён ел и как спал. Но Чхве не пытается завязать беседу, не пытается более выяснить что-нибудь. Собственные переживания пугают его, заставляя переосмысливать свою жизнь снова и снова, а потому он, в бессмысленных попытках отвлечься, запирается в студии, чтобы засесть за фотографиями. Однако работа не идёт совсем, мысли всё не идут из головы, не дают покоя, расшатывая и без того шаткие после бессонной ночи нервы. Несколько раз Чхве даже подрывается с места, чтобы обозначить гостю пределы допустимого, зачитать полный свод правил своей тихой квартиры, убедится, что в порядке, что дышит... Но это так глупо! Глупо, глупо, глупо! Очнись, Сынхён, очнись, не дай обмануть себя. Пусть Джиён и вёл себя тихо, он оставался вполне ощутимой опасностью. Что будет дальше? Задушит ли он его этой ночью? Сынхён вспоминает. Вспоминает взгляд его... Взгляд пугающий, жестокий. Сынхён уверен, обладатель таких глаз на убийство способен. Сынхён уверен, Джиён опасен, но... Но что тогда? Что заставляет его сердце заходиться неконтролируемой дрожью от мысли, о том чтобы выкинуть эту бродяжку на свободу? Очнись, Сынхён, очнись же.... Господи, как же глупо... Сынхён никогда не считал себя человеком, связанным с криминалом, но ведь Джиён абсолютно точно заключённый. А если не заключённый то кто? Псих? Что ж, пожалуй, это амплуа идёт ему даже больше. Сынхён вздыхает. Ему все сильнее хочется, чтобы на утро история эта превратится в сон. Всего лишь страшный сон, никак не влияющий на его дальнейшую жизнь. Но разум с усмешкой шепчет "надейся". Такое не снится. На часах двенадцать без пяти. За окном давно стемнело. Сынхён устало массирует виски, выключая компьютер. Достаточно на сегодня. Его глаза противно щиплет от усталости, а позвоночник хрустит, словно пересушенная ветка. Пора закругляться. В комнате витают запахи остывшего кофе и свеженапечатанных фотографий. И всё это такое родное и спокойное. Такое привычное, близкое сердцу, что Сынхён едва заметно но нежно, так несвойственно себе улыбается, втягивая запах своей жизни полной грудью. Но пустой желудок бунтует, требуя обратить на себя внимание, от чего настроение сразу же портится и вспоминаются испорченные утренние пельмени. Сынхён заходит в гостиную как обычно не в духе и замирает. Джиён стоит у окна, и белые рукава чужой кофты полностью скрывают его тонкие бледные пальцы. Взгляд его, до этого устремлённый в даль, был глубоко задумчив, Сынхёну казалось, что он смотрит вскольз, словно находясь не в этой реальности. Общая темнота комнаты и неловкий, беспорядочно рваный свет уличных фонарей, украдкой проникающий в комнату, окружали его фигуру ореолом таинственной нежности. К удивлению Сынхёна, Джиён стоит ровно, его плечи расслаблены. А ведь ещё утром он с трудом мог самостоятельно сесть. Джиён моргает медленно, словно в замедленной съёмке, от чего ресницы его ещё несколько мгновений трепетно дрожат. От картины этой у Сынхёна ощутимо покалывает кончики пальцев, а внутри разгораются безжалостные пожарища. Джиён — идеальный кард, словно создан для этого. Его повадки, взгляды, жесты — все это неуловимо притягательно, неизведанно. Он похож на бесконечные льды Антарктиды — пустынный но завораживающе прекрасный. Он похож на святыню, которую просто так не оставишь... Сынхён не знает точно, что движет им в этот момент, но убеждается в сотый раз, что полные приторной идеальности компьютерные подделки, смоделированные на основе поисковых запросов никогда не сравнятся с тяжестью старенькой цифровой камеры в руках. Есть вещи, которые специально не придумаешь. И вот он, стоит перед ним, такой бесконечно далёкий, чужой. Смотрит задумчиво, смотрит вскольз. Не осознает своего совершенства. Вот он, в нескольких метрах, так соблазнительно близко, так... Сынхён абсолютно точно зависим сейчас. От этой тишины. От магии этого момента. От больного и усталого Джиёна, который скорее всего в будущем принесёт уйму проблем. Но это потом. Сейчас Сынхён зависим. Сейчас Джиён нужен ему словно воздух. Словно глоток дурманящего душу вдохновения. Сынхён абсолютно точно зависим сейчас. Зависим от тишины, взгляда, от уличных фонарей, от того, как медленно и плавно течет время, от того как мелко дрожат чужие тонкие пальцы. Сынхён не столько видит, сколько чувствует эту дрожь, а после понимает и разделяет на двоих... Оставляет в сердце. Кем бы в своей прошлой жизни не оказался Джиён, на душе у него сплошные лишайники, да острые лезвия вместо плодородной почвы. Ему смотришь в глаза и душу твою пронзает тысячами ядовитых игл. В этот момент, Сынхён с ужасом осознает, что внутри у него бьётся раненой птицей лишь одно желание. Чтобы Джиён ему жизнь вверх дном перевернул, камня на камне не оставил. Чтобы поселился на миллионах будущих фотографий и светил оттуда своими сияющими в темноте глазами.... Позже, когда-нибудь в следующий жизни, когда разум прояснится а наваждение спадёт, Сынхён будет винить себя за слабость, но сейчас... Сейчас Сынхён дышит и ему хорошо. Сейчас он готов, опустившись коленями на холодный пол, молить Джиёна остаться... Сейчас, когда зрачки Джиёна предельно расширены, когда в глазах его отражается неровное свечение, превращаясь в блики... Сердце Сынхёна неожиданно раскрывается, выпуская давно въевшийся холод на волю. Под излишне внимательным, испивающим до дна взглядом Джиён невольно ёжится, возвращая свой задумчивый взгляд за стекло, туда, где воздух мешается со сладковатым ароматом свободы, голову кружит... Они не говорят, нет, но всё же, Сынхён торопливо возвращается в студию за фотоаппаратом.