***
Эпопея взаимного молчания продолжилась и на следующий день. На утро, Сынхён запирает внутри себя воспоминания о своей ночной ошибке, убеждая себя в том, что недостаток сна сыграл с ним злую шутку. Они с Джиёном не ищут встречи, живя словно параллельные полосы: рядом но без пересечений. Джиён вообще оказался на удивление почти приятным парнем, он сидел тихо, аккуратно, не напоминая о своём существовании исследуя гостиную, он не отвлекал Сынхёна от дел, ничего не требовал, не просил лечить гуманнее или кормить регулярнее. Он жил, казалось в своем, совершенно далёком от реального мире, разве что смотрел всегда настороженно и больше не давался в руки. Их хлипкое сосуществование тянется уныло и медленно ещё несколько дней, пока Джиён окончательно не встаёт на ноги, и вроде бы пора гнать его взашей и подальше, но Сынхён не торопится, а Джиён не стремится сбежать. Признаться честно, Сынхён упустил точный момент выздоровления. Упустил он и четкий ход дней, просто однажды особенно холодным вечером, он осознал себя пьющим горячий чёрный чай в компании Джиёна на злаполучном диване. А ещё через пару часов заметил, что в состоянии свободно позвать его по имени. Было ли это странно? Определенно. Однако, после внезапного осознания их совместная жизнь ничуть не изменилась. Сынхён тянул. Он не понимал точно, что заставляло его снова и снова откладывать разговор, но чтобы это ни было, оно было сильнее здравого смысла. Довольно часто, Сынхён думал обо всём этом вечерами, уже лёжа в своей постели, но к каким либо выводам сознательно не приходил. Под кроватью у самой головы лежал фотоаппарат, который все ещё хранил в своей памяти ту чарующую ночь, и по какой-то причине, Сынхён не спешил печатать снимки. Довольно часто Джиён сидел в гостиной на полу у самой двери и, закрыв глаза, вслушивался в окружающие его звуки. Сынхён не знал точно, что он стремится услышать, но с удовольствием и почти детской робостью фотографировал его украдкой. В такие моменты Джиён выглядел по особому умиротворённо, хотя образ его все равно был полон незримой печали. Это было странно, но было так. Обреченной тоской был пропитан каждый его жест, каждый взмах ресниц. Сынхён не знал, что именно Джиён стремился услышать, но невольно и сам начинал прислушиваться. Как оказалось, дом его был наполнен жизнью, которой он ранее не замечал. Скрип половиц, шуршание бумаги, пение птиц за окном. Сынхён чувствовал себя прозревшим, а потому с новым рвением взялся за фотоаппарат. Ему хотелось поделиться своим открытием со всем миром, хотелось с миром разделить своё счастье? А было ли это счастьем? Сынхён не знал и не хотел знать. Углубляться в себя казалось ему чем-то неуместным. Сынхён не знал, что Джиён так упорно пытался услышать, но очень хотел узнать...***
Всё прерывается внезапно. Сынхён возвращается поздно. Он много устал и немного пьян, голова его наполнена жидким чугуном, а движения скованны. Вообще то Сынхён не часто покидает свой мрачный обитель, как говорится: "мой дом, моя крепость", но, к сожалению, и из крепости иногда все же стоит выбираться. Сынхён был из тех самых домоседов, которые сидят за компьютером до шести утра, вливают в себя литры кофе и страдают от хронического гастрита уже где-то к тридцати. Определенно, он был из того самого типа домоседов, который так активно высмеивается в комедийных сериалах, но Сынхён никогда не считал этот факт проблемой. Ноги его заплетаются, ему хочется спать и спать, а ещё лучше спать, только обязательно много и долго. Вообще то, Сынхён не часто пьёт, ещё реже напивается, но в этот раз у него был относительно весомый повод. Ёнбэ наконец-то сделал своей девушке предложение и это... праздник? Наверное... Во всяком случае, для младшего это было важным и ответственным шагом, а Сынхён не хотел выставлять себя уж слишком сволочью, несмотря на то, что и хён, и друг из него был так себе. Конечно до мальчишника или прочей свадебной кутерьмы было ещё очень далеко, но голова уже этот ещё пока незакрепленный законодательно союз проклянала. Обычно, Джиён не выходит его встречать, если Сынхён вдруг вылетит из дома в ближайший супермаркет, но в этот раз вышел. Было ли причиной его длительное отсутствие или повышенная неуклюжесть сказать было сложно. Он появился в дверном проёме как всегда тихо и настороженно, рассматривая Сынхёна словно с неким сомнением. Весь его вид, как всегда хмурый, почти кричал об усталости. Сынхён хмыкает. Рядом с Джиёном даже смертельно больной бы почувствовал себя полным жизни. Это был необъяснимый парадокс, заключающийся в этом странном человеке. Он был словно соткан из противоположностей. Сынхён не хотел, но всё же внутренне признавался себе в том, что ему это нравилось. Джиён пробуждал интерес на подкорке сознания, к сожалению, это было неоспоримым фактом. Проходя в глубь квартиры, Сынхён неловко спотыкается, заваливаясь на Джиёна своей огромной тушей, но тот придерживает его на удивление просто и ставит на ноги до странного легко, словно не он вовсе представляет из себя чудом живущий скелет. Впервые оказавшись к Джиёну настолько близко, Сынхён теряется, хотя это скорее всего и было действием алкоголя. Быть может, после, Сынхён будет долго ломать голову над тем, о чём он чёрт возьми думал в этот момент, но ответ кристально прост — Сынхён не думал. Когда, поддаваясь неведанному ему самому порыву, Сынхён вдыхает аромат чужих волос, на губах его появляется глуповатая полуулыбка. В этот момент в голове царит приятная пустота, а потому безрассудства пруд пруди. Довольно долго он рассматривает чужие ресницы такие длинные и густые, всё никак не решаясь отстраниться, он думает о том, пойдет ли этому парню тушь и, если да, то какая именно. Тишина в доме не кажется никому из них угнетающей, угнетающе выглядят скорее их односторонние диалоги. За окном огромными белыми хлопьями на землю опускается снег, и эта мысль, такая неуместная, заставляет Сынхёна усмехнуться вновь. Кажется впервые, Джиён прерывает их затянувшийся зрительный контакт первым. Эта оборванная связь наконец позволяет Сынхёну хоть немного придти в себя. Сынхён думает о том, что ночь, это и правда по настоящему чарующее время, в которое каждый из нас в той или иной степени теряет свою защиту. Сам он, например, постоянно позволяет глупостям влезть в голову. Сынхён убеждает себя в том, что творческий разум предрасположен к тому, чтобы романтизировать обыденные вещи, и убеждения эти успокаивают. Джиён все ещё стоит так близко, что Сынхёну даже не обязательно вытягивать руку, чтобы коснуться его, он не шевелится, однако взгляд его, вновь задумчивый, устремлён через плечо назад, в гостиную. Он снова смотрит в окно, но что при этом пытается найти? Несмотря на то, что по квартире Сынхёна в любое время года гуляет противный сквозняк, в зимнем пальто Чхве очень душно, а потому он не твердой рукой неуклюже стягивает с себя длинный кашемировые шарф, сразу же закидывая его Джиёну на шею. Тот реагирует мгновенно, оборачиваясь и сильнее хмуря тонкие брови. Возможно, если бы Сынхён был чуть более трезв, взгляд Джиёна напугал бы его, но Сынхён был пьян, и море было ему по колено. А потому губы Сынхёна, вопреки всякому здравому смыслу, снова растягиваются в расслабленной улыбке, окутывая пространство тесного коридора едва ощутимым теплом. Он усмехается воодушевлённо, чуть пошатнувшись в сторону стены, но, справившись с потерявшимся на мгновение равновесием, бодро заявляет. — Пошли на улицу — Джиён хмурится сильнее и в глазах его читается небрежно скрытое удивление, от чего брови всё же на несколько миллиметров приподнимаются вверх, но Сынхён не обращает на его замешательство внимания, краем глаза он видит, как Джиён кивает немного неуверенно и ещё более настороженно, но это так не важно сейчас. Его настороженность Сынхёна откровенно веселит, он рывком раскрывает дверцы старенького шкафа, выхватывая оттуда первую попавшуюся куртку и не глядя кидая её новому знакомому. Не задумываясь ни о чем, Сынхён хватает Джиёна за руку, машинально удивляясь тому, насколько тонким может быть мужское запястье, Чхве тащит не сопротивляющегося Джиёна до двери, не давая никакой возможности одеться, и лишь пересекая порог квартиры, вспоминает о ботинках. В подъезде Джиёна охватывает смутная тревога. Эти стены, мрачные и покрытые инеем. Эти ступени скользкие и скрипучая дверь. Фантомный холод словно волны цунами охватывает каждую клеточку его тела, постепенно переплетаясь с холодом реальным, создавая единую ледяную тюрьму из которой в очередной раз не видится выхода, но Джиён не планирует возвращаться назад. Впереди его ждёт снежный ад, наполненный парализующий страхом. Впереди его ждёт свобода, пока иллюзорная, недоступная, но уже горчащая на кончике языка. Сынхён идёт чуть впереди по едва протоптанной тропинке. Похоже ему стало лучше, его движения уже не кажутся столь лениво-спонтанными, а шаги неуверенными. Но это так не важно по сравнению с тем, что происходит вокруг... Джиён рассеяно оглядывается по сторонам, не зная точно на чём ему в первую очередь стоит сосредоточиться. Он не узнаёт это место, воспоминания о побеге смазанные и мутные, воспоминания о дороге... Сплошной холод. Но сейчас Джиён не чувствует ужаса. Он всё ещё не понимает где он, но звёзды над его головой вживую настолько прекрасны! Запах снежной свежести кружит голову настолько сильно, что неконтролируемо нагреваются кончики пальцев. Неизведанный мир притягивает его так сильно, как не сдерживали ни одни цепи. Сердце наполняется чем-то... Чем-то прекрасным. Многим позже, Джиён узнает, что это чувство называется восторг, но сейчас, сейчас он был словно новорождённый котенок, впервые открывший глаза. Сынхён впереди шёл очень медленно, и Джиён был благодарен ему за это, ступая за ним чётко шаг в шаг. Даже в темноте ночи, от переизбытка белого болели не привыкшие к подобному глаза, но Джиён совсем не был против, ему казалось, что ради этого он готов на всё, что даже если он в следующее мгновение умрёт, в его сердце не останется сожалений. В сугробах вязли ноги и постепенно намокали пижамные штаны. Снег забивался в ботинки, плавно опускался на лицо. Но всё же ночь эта была тихой и какой-то приветливой, Джиён был уверен, что она не причинит ему вреда сегодня. В тот раз было по другому. Природа злилась, стремясь стереть с лица земли всех, кто не успел скрыться. Тогда, в голове звучало лишь "поспеши". Тогда, было настолько больно, что хотелось кричать в голос, но мороз перехватил горло, и Джиён задыхался он переизбытка снега в лёгких. Лёд покрывал тело, но от движений ломался, покрывая кожу мелкими царапинами. Казалось, это было так давно, но нет, не так уж. Джиён машет головой, отгоняя от себя бессмысленные воспоминания. Сейчас, когда ему некуда бежать, некуда возвращаться, Джиён должен научиться жить. Должен перестать бояться света и шарахаться от людей, вспомнить, что такое человеческий мир и как он устроен, должен затеряться... Сынхён все так же плелся впереди и плечи его были немного ссутулены. Джиён был благодарен этому человеку, чтобы не творилось в его голове, но он сам того не понимая, давал Джиёну шанс на спасение. И этот шанс был слишком бесценен, чтобы его упускать. Снег мягко опускается на плечи, путается в волосах, застывает на ресницах, попадает в рот, такой надоедливый, Сынхён отмахивается от него, как от мухи, пытается защитится воротником и сетует на отданный шарф. Он прячет замёрзшие руки в карманы, ощущая острую потребность в сигаретах, но и в этом терпит фиаско. А Джиёну нравится. Сейчас, когда в крови нет бешенного количества адреналина, а затылок не ощущает давления от десятков следящих глаз, Джиён наконец может сделать вдох. Холодный зимний воздух приятно обжигает лёгкие и Джиён щурится от удовольствия. Он находит в медленном танце снежинок и завываний ветра абсолютно особенную, ни с чем не сравнимую красоту. Под ногами приятно хрустит снег, а от мыслей о том, что он может уйти, просто взять и уйти в одном ему ведомом направлении, что он способен, что никто не выстрелит ударной дозой снотворного, руки мелко дрожат. Всё это завораживает настолько, что Джиён уже не в силах оторвать от зимнего парка взгляда. Он опьянён этими ощущениями настолько сильно, что даже осторожность, верная спутница, на время покидает его. Сынхён останавливается довольно внезапно, от чего полностью потерянный в новых ощущениях Джиён чуть не врезается в его спину. Чхве оборачивается, пытаясь заглянуть спутнику в глаза, и молчит. Свет ближайшего к ним фонаря мелко дрожит, раздражая глаза, но никто не двигается. Откуда-то со стороны далёкого севера ветер доносит до них пронзительный лай. Джиён назвал бы его обречённым. — Там находится местная скотобойня. Я не знаю, как точно это называется, но — Сынхён говорит отстранённо, явно думая о чём-то своем, далёком — Правительство считает, что бродячие животные опасны. Они переносчики всякой заразы, да и в последнее время участились случаи нападения диких собак. Поэтому их постоянно отлавливают, а потом... Специальные машины постоянно патрулируют город. В общем, я бы не стал ходить туда, гиблое местечко... Хотя ты, я полагаю, тоже не из курорта выполз, так ведь? — он усмехается почти нервно и замолкает. Порывы ветра, вместе с заливистым лаем, приносят холод. Джиён отчетливо ощущает, как между ними с Сынхёном появляется прочная стена, преодолеть которую будет очень не просто. — Я думаю, они оплакивают погибших, глупо правда? — Сынхён снова усмехается, а голос его горечью пропитанный, въедается в сердце Джиёна так прочно — Это же всего лишь звери... — Джиён поднимает на Сынхёна взгляд, в котором ожидание с вопросом смешивается, но Сынхён уже не смотрит в ответ, таинственный север манит его куда сильнее... Однако невысказанный вопрос был настолько ощутимым, что Сынхён почувствовал его не глядя. — Какое им может быть дело до смерти, верно? Чёрт, это так глупо, вряд ли они вообще осознают, что их становится меньше... — Джиён хмурится задумчиво, поджимая тонкие губы. Он вновь ощущает холод, ощущение свободы ускользает от него словно мираж в пустыне. Джиёна тошнит настолько сильно. От этого цвета мерзкого, от ощущения, что бечёвка затягивается петлёй на шее. Хочется спрятаться, раствориться. Хочется домой... Но Джиён не помнит, где находится его старый дом. Джиён не знает, ждут ли его там, помнят ли. Джиёну некуда идти и бежать тоже некуда. Он явственно ощущает в завываниях ветра скорбь, в чём-то он с Сынхёном согласен. Он тоже чувствует этот плачь. Но легче ли от этого? Этот странный разговор Джиёну совсем не нравится, он навевает сомнения... Сомнения в человечности, и это пугает даже больше, чем бушующая стихия, чем пустая и холодная камера. Джиён чувствует, как внутри него что-то неуловимо мёрзнет и думает о том, что устал от этого ощущения, устал даже от этого слова... Холодно Как же глупо... — Оставайся — низкий, чуть хриплый голос прорезает тишину, а Джиён думает, что ошибся. Этот человек все таки опасен, просто опасен он по особому больно. Джиён ожидаемо молчит, но Сынхён и не ждёт ответа, лишь продолжает все так же задумчиво, не обращая на собеседника особого внимания — Мне нужна модель и ты отлично подойдёшь для этого. Я дам тебе еду, крышу над головой, это бизнес, детка, понимаешь? Взаимовыгодный обмен... Нет, не понимает. Джиён вообще ничего больше не понимает. Слова "бизнес", "детка", "обмен" звучат мерзко и чувствуются лишними, словно инородный объект, камень зашитый в руку или чип в шею. Это всё так непонятно Джиёну, что он чувствует себя уязвимым и слабым. Однако долго так продолжаться не может правда ведь? Сынхён отворачивается от него, не дождавшись ответа. А может и не дожидаясь вовсе? Джиён не знает... Ничего... Совсем не знает... Человек продолжает свой неспешный шаг, неспешный путь, словно и не случилось ничего, словно и не разрушилась между ними хрупкая ниточка доверия... Почувствовал ли он это? Смог ли осознать причину? Джиён не знает... Сынхён уходит, словно и не принимал сейчас одно из самых роковых свои решений. А может и не принимал? Что если всё это для него ничего не значащая обыденность? Джиён рассматривает его удаляющуюся фигуру, сквозь пелену редкого дождя, ещё десять человеческих шагов, и каждый из них отпечатывается в памяти клеймом. Пусть Джиён и не понимает до конца смысла многих слов или даже фраз, пусть он кажется себе до нелепого чужим и далёким, но есть кое-что, что он понимает чётко. Они способны помочь друг другу...