***
Этой ночью Джиён не спит, но это не страшно, бессонница никогда не тревожила его слишком сильно. Он лежит спиной на ковре, всматриваясь в мельчайшие трещины на потолке. Здесь всё такое другое, непривычное. Здесь Джиёну всё мешает, пугая своей неизведанностью. Мерный ход настенных часов, дыхание человека в соседней комнате... У человека за стеной вновь неспокойный сон, и этот факт вызывает у Джиёна чувство некой эмпатии. Усталость скребётся внутри надоедливо и упорно, словно вырваться пытается, но Джиён привычно игнорирует её, продолжая рассматривать потолок. По сравнению с тем, что было до, он слишком яркий, слишком... Не такой. С течением времени, в комнате становится всё светлее, первые солнечные лучи любопытными воробьями пробираются сквозь пыльное стекло. Полумрак этот сглаживает углы так плавно, что почти не заметно. Джиён скучающе проводит рукой по жёлтому ворсу, испытывая от этого простого движения необъяснимое тепло, лучи мягко, почти неуверенно, касаются его лица, но пока ещё не бьют в глаза. Там, за окном, щебечут первые птицы, Джиён поджимает губы. От их пения на языке начинает горчить вкус свежего морозного воздуха. Комната всё сильнее заполняется светом и... Точно же, солнце. Оно в представлении Джиёна вообще что-то необъяснимое, непредсказуемое, словно руки человеческие, и столь же опасное. Судя по ощущениям, человек уже должен был встать. Если задуматься, то этой ночью он вёл себя крайне странно, словно не в себе. Джиён невольно хмурится, глубже погружаясь в свои мысли. Это напоминает ему о том, как он сам порою вёл себя после некоторых препаратов. Взгляд у него изменился, движения... Такие детали нельзя подделать. Он пах чём-то резким, не таким, как обычно. Чуть мотая головой, в попытках избавиться от навязчивых мыслей, Джиён садится на полу. Изменился интервал шагов, стал шире и медленнее. Джиён неуверенно поднимается, подходя к комнате, за которой обычно скрывался от него человек. Будет ли это правильным решением? Комната Сынхёна встречает его духотой и парящей в воздухе пылью. Сам Сынхён лежит на кровати, свесив руку вниз. Рубашка его, до середины расстёгнутая, открывает вид на широкую грудь. Джиён опасливо осматривается, замирая в дверном проёме. По всему полу раскиданы фотографии, их так много, что не наступить на них было бы крайне проблематично. Несмотря на беспорядок, а может напротив, благодаря ему, эта комната наполненна жизнью. В ней так много секретов, воспоминаний, что Джиёну становится неуловимо тошно. Жизнью, которой Джиён был лишён. Джиён ступает бесшумно, медленно приближаясь к кровати. Ему хочется рассмотреть поближе всё вокруг, столько необычных вещей, назначение которых ему не известно, столько ярких деталей. Он не понимает, для чего на полках стоят маленькие фигурки, но зачем-то хочет одну себе. Это желание неожиданно остро пронзает грудь, и Джиён поджимает губы. Мысленно, от твердит себе, что вырвался, что теперь всё хорошо, но упрямое сердце не верит, оно рвётся от переизбытка новых ощущений и желаний, рвётся от того, что даже несмотря на успешность побега, реальная свобода настолько далеко от него. Стараясь не наступать на пыльные фотографии, Джиён подбирается ближе, почти к самой кровати. Шторы в комнате были плотно зашторены и совсем не пропускали света. От присутствия Джиёна, Сынхён нахмурился во сне, но не проснулся полностью. Его тело напряглось, хотя разум всё ещё оставался затуманенным. Человек выглядел очень усталым, словно и не спал всё это время. Брови его сурово нахмурены. Осторожно и все так же бесшумно, Джиён опускается на колени. Он не знает, что конкретно собирается сделать. Он боится, что человек проснётся, боится его реакции, его самого, но с другой стороны, зачем он тогда пришёл сюда? Колени Джиёна задевают что-то спрятанное под кроватью, оно холодное и явно железное. Джиён закрывает глаза, чтобы собраться с силами, но в голове яркими вспышками мелькают воспоминания, заставляющие внутренне сжиматься всем своим естеством. Джиён должен побороть это. Его нерешительность по отношению к людям не доведёт до добра. Джиён боится своего страха, потому что тот может стать вполне ощутимым тормозом его жизненного пути. Не столько из любопытства, сколько из предосторожности, Джиён наклоняется, чтобы рассмотреть предмет поближе. Но правда в том, что он уже знает. Ружьё. То самое ружьё, которым Сынхён угрожал ему в первую встречу. Человек не доверяет ему. Этот факт становится ясен как будний день. Что ж, в этом они, к сожалению, квиты. В их уговоре не было ни слова о доверии, но всё же Джиёну почему-то больно. Возможно, он постоянно чувствует себя преданным из-за недостатка опыта? Джиён медленно выдыхает скопившийся в лёгких воздух, вместе с ним, выпуская из себя эти глупые мысли. Если задуматься над этим, то имеет ли их соглашение вообще хоть какой-то смысл, если в минувшую ночь человек был не в себе? Джиён даёт себе последний шанс передумать, но по какой-то причине его не использует. Первое прикосновение к человеку выходит неуверенным и слабоощутимым, однако Сынхён хмурится вновь. Вторая попытка выходит более уверенной, Джиён встряхивает человека за плечи, и Сынхён просыпается. Он вскакивает в постели настолько резко, что Джиён теряется. Сынхён не из тех людей, кто предпочитает жизнь в движении, напротив, обычно он выбирает сознательную медлительность. Когда человек рывком опрокидывает Джиёна на спину, сжимая пальцы на горле, прикосновения его как всегда грубые. В этот момент Джиён почему-то вспоминает ночь, небрежно накинутый на шею шарф и ощущение чужой руки на своём запястье. От воспоминаний этих он усмехается, с неким нахальством, пронзая Сынхёна горящими в полумраке комнаты глазами. Это недостаточно больно, чтобы сопротивляться. Немного отойдя от сна, Сынхён убирает руку с горла, но с Джиёна не слезает, ждёт чего-то. Но Джиён не двигается. Тоже ждёт. Между ними, в повисшей тишине рвутся одинокие секунды. И тут Сынхён начинает раздражённо матерится сквозь зубы. — Никогда больше не делай так, если, конечно, не хочешь быть убитым, понял? — он слезает и, не обернувшись, выходит из комнаты. Так неосмотрительно открывает спину. Интересный он, этот Сынхён. Джиён не следует за ним, оставаясь лежать на месте. Быть убитым... Воспоминания, завладевающие сознанием, всё ещё яркие, но пришедшие словно издалека, словно из далёкого-далёкого прошлого, кажутся такими незначительными. Неуместные... Грязные... Но всё же, Джиёну не удается избавиться от них. Даже если они тянут его вниз, даже если сковывают изнутри... Его взгляд бесцельно блуждает по неровному потолку, цепляется за трещинки. Даже если если это неправильно... Память слишком глубоко пустила свои корни. "Я научу тебя бояться" Джиён закрывает уши руками, но звуки продолжают врезаться в разум. "Вставай!" Джиён взаперти, и все попытки выбраться кажутся ему такими бессмысленными, что хочется кричать, раздирая собственное тело в клочья. "Быть убитым" Эта западня похожа на замкнутый круг. Спираль. Ты можешь бежать, бороться, но меняться будут лишь декорации. Суть неизменна. И всё же... — Эй! Пойдём — Джиён неторопливо поднимается, вслед за человеком покидая комнату. За закрытой дверью он стремится оставить не только сотни бесполезных фотокарточек, но и свои беспочвенные обиды. — Жрать у меня нечего... Кто бы сомневался — Сынхён вздыхает так, словно на плечах его беспрерывно лежит тяжёлый груз — Эй, пришибленный, ты говорить умеешь? — но пришибленный не отвечает. Он останавливается напротив одной из многочисленных деревянных тумбочек. У него нет настроения общаться. Да и само понятие общения кажется ему крайне сомнительным и вызывает лишь подозрения. Джиён рассматривает тумбочку так, словно сейчас перед ним не абсолютно стандартизированный предмет мебели, а по меньшей мере произведение искусства. Впрочем, по скромному мнению Сынхёна, он смотрит так примерно на всё. Сынхён упорно проверяет все свои подвесные ящики, все закутки кухни, но и они оказываются пусты. Ну, да, ему же не могло повести раз в жизни. Сынхён злится на себя, только сейчас вспоминая, что в последний раз но прошлым утром. Он кидает на Джиёна беглый взгляд, но тот вовсе не выглядит обеспокоенным. Несмотря на это, Сынхёна пронзает укол вины. Что ж, заслуженно. — Эй — но гость ожидаемо не отзывается, продолжая своё увлекательнейшее занятие. Сынхён закатывает глаза, внутренне раздражаясь из-за такого открытого пренебрежения. — В магазин. Скоро вернусь — пару секунд после этого Сынхён упорно ждёт реакции, внутренне надеясь на мало мальский ответ, но Джиён полностью недоступен. Подождав, Сынхён начинает обыскивать свои карманы, в поисках ключей. Мимолётно, в голове проскальзывает мысль о том, что пить было плохой идеей, но сейчас уже ничего не попишешь. Последствия бурного вечера явственно ощущаются в виде жуткого похмелья. Виски сдавливает тупой болью, и Сынхён с досадой думает о том, что так и не заскочил в аптеку. — Да где же..?.. Точно! — Он бросается к вешалке с верхней одеждой, но внезапно, тонкие ледяные пальцы хватают его за руку. Сынхён останавливается, во второй раз поражаясь, насколько внешность этого человека не соответствует его силе. Джиён сжимает крепко, но совсем недолго, почти сразу разжимает пальцы и отступает на шаг назад. Если задуматься, то для Сынхёна, привыкшего в одинокой жизни, ситуация эта была крайне необычной, даже неожиданной. Он поворачивается к Джиёну лицом, уже раскрывая рот для возмущений, но ничего не произносит. Скучающий взгляд стоящего перед ним парня вновь пробуждает внутри Сынхёна неукротимый огонь, что одновременно пугает и манит. Сынхён морщится, словно от зубной боли, протягивая Джиёну руку, в которую тот без вопросов кладёт потерянные ключи. — Вот чёрт... — Джиён опускает руку и отступает ещё на полшага, окончательно восстанавливая дистанцию. Сынхён выходит из квартиры злым. Джиён вслушивается в его шаги даже когда дверь за ним с тихим хлопком закрывается. Кажется, эта привычка уже не покинет его никогда. Ещё с минуту парень стоит с закрытыми глазами, вслушиваясь в тишину квартиры. Раздражён. Так странно. Поведение его кажется Джиёну нерациональным, хотя люди вообще существа непредсказуемые, им почти простительно. "Почти" потому, что Джиён их никогда не простит. По прошествии минуты, он идёт на кухню, где исследуя необычные предметы, случайно зажигает огонь. Огненные светлячки, почти как живые, полыхают малюсенькими синенькими искорками. Зачарованный этим, Джиён подносит руку к огню, безрассудно желая дотронуться до него, но пламя вспыхивает яркой вспышкой, почти задевая потолок, и Джиёну приходится спешно отдергивать руку. Джиён покидает территорию кухни в смешанных чувствах. Его силы крепчают, и это становится опасно. Однако, Джиён старается не задумываться над этим, привычно располагаясь у окна. Там, на улице, снова идёт снег. Джиён смотрит, и все его мысли невольно прерываются, словно и не было вовсе. В голове воцаряется блаженная пустота, которая наконец позволяет немного расслабиться. Джиён опирается плечом об оконную раму, бесцельно смотря в даль. Ему вспоминается вкус ночного морозного воздуха, вспоминается, как он его свежести приятно кружилась голова, и улыбка просилась из глубины души на волю. К сожалению, воспоминания эти уже постепенно становятся расплывчатыми и неясными, но это все равно лучшее, что когда либо происходило с ним. Джиён не уверен в том, как быстро человек вернулся. Течение времени в его понимании было довольно сильно нарушено, поэтому щелчок двери застал его врасплох. В волосах у Сынхёна запутались те самые уличные снежинки. Он был привычно хмурый, и ручки пакета в его руках противно скрипели от того, что он сжимал их слишком сильно. Джиён вновь отворачивается, теряя к Сынхёну всякий интерес. Человек скрывается за кухонными дверями, там ходит из угла в угол, ставит чайник, перекладывает предметы с места на место, гремит посудой. Джиён морщится от переизбытка резких звуков, а потом закрывает глаза, воспроизводя действия человека у себя в голове. Вот Сынхён берёт очередную тарелку, потом ставит назад, идёт проверять чайник, но, видимо, что-то забыв, возвращается. Внезапный звон разбивающейся посуды неприятно режет тонкий слух, и Джиён снова хмурится но, но почти сразу усмехается от тихой и бессвязной ругани.***
Первая фотосессия даётся им обоим тяжело. Сынхён очень недоволен. А Джиён сильно не понимает. День из-за этого превращается в калейдоскоп сумбурных, обрывочных и бессмысленных действий. Джиён дёргается от вспышек фотоаппарата так, словно они могут причинить вполне реальную боль. Он постоянно отвлекается и крутится на месте, в попытках рассмотреть все и сразу. Сынхён поджимает губы. Всё не так, совсем не так и это раздражает его. Ему кажется, что он что-то делает не так, но что именно не понимает. Осознание ускользает от него стремительно но незаметно. Это раздражает. Он никак не может подобрать для Джиёна подходящий костюм. Все его идеи кажутся плоскими, от чего раздражающими. Он наряжает Джиёна как куклу, крутит, вертит по своему желанию, получается красиво, но не то. Совсем не то, и это бесит Сынхёна больше всего. Бесит то, что виноват только он. Что как фотограф сейчас он бессилен. Эта мысль заставляет кровь бурлить в жилах и раздражение скручивается внутри тугими узлами. Пиджак в очередной раз сползает с острого плеча, и Сынхён не выдерживает. Он ходит из угла в угол, выключая дополнительный свет. Джиён следит за ним лениво, но внимательно, считая неровные шаги. Хоть шторы в комнате по обыкновению плотно зашторены, видно, что на улице давно стемнело. Продолжая бессмысленное наблюдение, Джиён садится на усеянный фотокарточками пол, опираясь на колено предплечьем. Сынхён остановился. Он кинул на Джиёна случайный взгляд и случайно задержал его дольше необходимого. Так и застал посреди комнаты, в воцарившейся тишине с выключенным фотоаппаратом в руках. Однако, прошло несколько секунд, и Сынхён сбросил с себя очередное наваждение. Общение с Джиёном с какой-то стороны очень утомляло, потому что его бешеная харизма проявляла себя даже в бездействии. Он притягивал взгляд с профессионализмом знаменитейших артистов, из-за чего зачастую было довольно сложно сосредоточиться. Сынхён собирает мысли во что-то цельное. Им предстоит ещё куча дел. Необходимо подобрать Джиёну мало мальский гардероб, научить его не бояться камеры... Сынхён вздыхает, устало зачёсывая упавшие на лоб пряди назад. Как же утомительно. Однако, от мыслей о продолжении съёмок у Сынхёна в предвкушении покалывают кончики пальцев. Кем бы он ни был, Джиён определенно создан для камеры, как луна создана для любви, как эклеры для удовольствия... Когда работать остаётся лишь старенькая настольная лампа, Сынхён возвращается к всё так же неподвижно сидящему Джиёну, опускаясь перед ним на корточки. — Ну как, устал? — он усмехается чуть высокомерно и, не дождавшись реакции, продолжает — Это хорошо. Пошли — Сынхён встаёт, не протягивая руки. Джиён видит, как уголки его губ чуть дёргаются в неконтролируемой усмешке, но вслед за ним покидает комнату, в последний раз окинув взглядом чарующий полумрак. — Итак, нужно будет придумать, что делать с твоим гардеробов, а то тощий, как червь. Всё штаны с тебя сваливаются — он на мгновение замолкает, обдумывая дальшейшие слова — Жрать умеешь? Ах, ну да, кто бы сомневался — Сынхён закатывает глаза, вновь непонятно чем не довольный. — Значит будем учиться... Твою ж... Где опять эта соль?! — он хмурит лоб, напрягая память. Наблюдая за тем, как Сынхён мечется по кухне настоящим стихийным бедствием, Джиён садится на край стола, из-за чего старая столешница жалобно скрипит. Но человек не оборачивается, словно не слышит. Хотя возможно, так и есть, Джиён не очень понимает, как все они устроены и чем от него отличаются. Просто они люди, а он... Джиён не знает, раньше думал, что тоже, а сейчас сомневается. Сынхён останавливается посреди кухни, предпринимая последние попытки, но тут же сдаётся. — Впрочем, можно и без соли... — Джиён закатывает глаза, поражаясь его рассеянности, но ничего не предпринимает. — Точно... Где-то в кладовке должно валяться радио! Ну.. . Это что-то типа музыкальных приложений, только громоздкое и с плохим звуком. Они были очень популярны во времена моего прадеда. Можем раскопать на досуге. Мне в детстве нравилось, атмосфера абсолютно особенная. Тебе тоже стоит услышать это. — Джиён выгибает бровь, но слушает внимательно. Это так странно... Сынхён говорит так открыто и искренне, как будто сам с собой. Возможно, это происходит из-за того, что он априори не ждёт ответа, а значит чувствует себя достаточно свободным в выражении своих мыслей. Это как общаться с тумбочкой. Вроде и бесполезно, но легче. А что касается этого таинственного "радио", то Джиён очень сомневается, что человек способен хоть что-нибудь в своей жизни раскопать. — Кстати, ты не помнишь, куда я кин.. кхем... Положил свой пиджак? Ну тот в котором ты был на днях. Я, кажется, оставил там свой телефон — Сынхён вздыхает — Абсолютно бесполезно. — Ты немой что ли? — Сынхён оборачивается, чтобы заглянуть этой наглой роже в глаза и пропадает. Стоп. Нет. Нет. И ещё раз нет. У Сынхёна в планы не входило западать на наркоманов! Хотя, если честно, сейчас он уже сомневается, что Джиён наркоман. Он сидит расслабленно, привычно цепко пожирая глазами из под полуприкрытых век. В нём нет ничего особенного. Он не самый красивый человек на планете. Скорее напротив, нескладный, худой как чёрт, бледный словно мертвец. Все его тело покрывают шрамы, они уродливые, пугающие и очень глубокие, особенно те, что покрывают живот и грудь. Ему словно делали бесчисленное множество операций, если это так, то может ли он быть по настоящему больным? Если с этим связано его странное поведение и удивительная изолированность от всего на свете? Сынхён трясёт головой, пытаясь избавиться от лишних мыслей, но вновь попадает в ловушку его глаз. Несмотря на то, что цвет у них согревающе приятный, с чарующей глубиной, Сынхёну постоянно хочется сравнить их с болотом. Хотя и сам Джиён та ещё трясина. Эта связь опасна, и чем дальше, тем яснее становится этот факт. — Сиди так. — Сынхён покидает комнату, кидая закипающую на плите воду. Джиён провожает его с некой усмешкой. Он думает о том, что Сынхён специально оставил в комнате свет, чтобы не разнести её в очередном порыве вдохновения, потому что Джиён всё ещё сомневается, что человек способен найти в своем доме хоть что-то, даже если это простой выключатель. А ещё о том, что закипевшая вода с противным шипением тушит огонь и... Ох, как же глупо. Но ничего, Джиёну совсем не сложно посидеть так ещё немного.***
Этим утром Сынхён снова просыпается хмурым. С другой стороны, сложнее вспомнить, когда он просыпался не хмурым. Джиён слышит, как он ходит по комнате, явно устало, до конца не проснувшись. Джиён вздыхает, рассматривая трещины в потолке. Он не смог уснуть ночью и теперь чувствует себя крайне вяло. Кажется, его бессонница начинает набирать обороты. Но это не страшно, проблемы со сном начали терзать его так давно, что он уже и не помнит, когда конкретно. Иногда кажется, что с первых дней в лаборатории, иногда, что с рождения. Конечно, иногда подобное положение дел сильно выматывает, но по большей части организм привыкает. Сынхён выползает из своей комнаты, еле волоча ноги с просонья. Не изменяя себе, он ставит чайник, что-то роняет, хлопает дверцей подвесного шкафа, но в этот раз Джиён не выходит к нему. Ворс ковра приятно щекочет ладони всё ещё так непривычно. Джиён поднимает руку над головой и, поджимая губы, рассматривает рукав чужого свитера. Он мягкий и тёплый, но такая одежда не для него. Достоин ли он этого? А если нет,то чего достоин? Хотя бы жизни, хотя бы это ему позволено? — Эй! — всё ещё взъерошенная макушка Сынхёна показывается в дверном проёме, изо всех сил омрачняя атмосферу своим хмурым видом — Нам сегодня нужно будет выбраться в люди, найди себе что-нибудь, что не слетит с тебя за пару часов, окей? — а после исчезает так, словно и не появлялась вовсе. Но Джиён не двигается с места. С лёгким раздражением он думает о том, что за стремление командовать у людей определенно отвечает особый ген в днк, иначе как ещё определить их маниакальное стремление контролировать всё. Он встаёт с места только тогда, когда на подоконник со стороны улицы садится птица. К сожалению, она улетает почти сразу же, как замечает чужое присутствие, но Джиён всё равно улыбается. Внезапно, ему становится почти тепло, мысль об улице заставляет сердце трепетать давно позабытым со времён детства предвкушением. Что-то подсказывает, что-то из самых глубин памяти, но он чувствовал что-то подобное ранее, такое светлое, ничем не омрачнёное... К сожалению, у Джиёна никак не получается вспомнить... По квартире Джиён передвигается бесшумно, а потому разговаривающий по телефону Сынхён не замечает, как он тенью проскальзывает в дверной проём и тихонько замирает у порога. Комната человека встречает Джиёна духотой и привычным чувством безысходности. Здесь, как всегда, плотно задёрнутые шторы и пыль парящая в воздухе. Не видя в этом мрачном торжестве уныния никакого смысла, Джиён не спрашивая разрешения, всё также бесшумно подходит к окну, чтобы невозмутимо, уверенным движением, впустить в комнату искрящийся полуденный свет. От прикосновения к штормом в воздух поднимается новое облако пыли, настолько большое и плотное, что Джиён невольно кашляет, стараясь прикрыть лицо рукавом. Стоящий неподалёку человек раздражённо шипит от того, как яркий свет врезается в глаза, но Джиён не обращает на него внимания. Даже несмотря на пыль и ещё большее недовольство Сынхёна, так гораздо лучше, а потому уголки губ у Джиёна невольно дёргаются вверх. Сынхён недовольно поворачивается спиной к окну, меланхолично наблюдая, как Джиён копается в его шкафу.***
Они безбожно опаздывают из-за чего Сынхён то и дело кидает на наручные часы быстрые взгляды, но к сожалению, идти они от этого быстрее не начинают. Всё, что только может, сегодня идёт не так. Сынхён чуть не проспал, спалил яичницу, служившую им сегодня единственным завтраком, ещё и это недоразумение молчаливое начинает в его доме хозяйничать. Сынхён вздыхает, кидая на спутника недовольный взгляд. Телефон во внутреннем кармане куртки начинает вибрировать, из-за чего Сынхёну приходится развязать войну с заевшей молнией. День становится все невыносимее, для полного счастья не хватает только очередной бури. Наконец, расквитавшись с упорной застёжкой, Сынхён неловко выхватывает телефон из неудобного кармана и, не успев донести до уха, роняет его в сугроб. Вибрация прекращается, а в голове проносится ленивая мысль: "не дозвонились...". Мысленно вздыхая, Сынхён собирается нагнуться, чтобы поднять гаджет, но и здесь не успевает. Джиён делает это так ловко и быстро, что Сынхён на миг теряется, не сразу забирая протянутый ему телефон. Чхве одобрительно хмыкает, смахивая с корпуса подтаявший снег, и перезванивает. После звонка Дэсона, Сынхён почти не торопится, потому что друг безапелляционно заявил, что веселье начали без него. В целом Сынхён не против, он никогда не был достаточно пунктуальным человеком, чтобы иметь что-то против. Не радует конечно, но свой комфорт дороже. — О чём ты думаешь? — Сынхён не уверен в том, что понимает, зачем спрашивает это, но всё же спрашивает, а Джиён, привычно полча пожимает плечами лениво, почти меланхолично, словно устал уже от бесполезных попыток заговорить. Сынхён уже решается в очередной раз уступить ему и идти дальше, как Джиён кивает головой, указывая куда-то вверх, а там, наверху, Сынхён с удивлением замечает синиц, перескакивающих небольшими стайками с ветки на ветку. Зрелище это кажется ему настолько привычным, что почти необычным. Сынхён отбрасывает прочь напряжение, сопровождающее его, словно тень, с самого утра, наконец замечая то, насколько же уютная их окружает тишина. Невольно, он прислушивается в тому, как потрескивают под птицами ветки, как по округе разносятся их звонкие голоса... В этот момент, с лёгкой усмешкой на обветренных губах, Сынхён позволяет себе успокоиться окончательно, машинально засовывая телефон в карман. В этом странном состоянии они вдвоем наблюдают за движениями птиц ещё несколько бесконечных в своём умиротворении минут. Время от времени, ветер доносит до них беззаботные птичьи разговоры. Сынхён не понимает, но улыбается.***
— О боже мой! Неужели превеликий господин Чхве всё же решил почтить нас своим королевским присутствием?! — Минджи почти взрывается в преувеличенно наигранных возмущениях, от чего сидящий рядом Дэсон тихо смеётся в кулак. Пустой клуб встречает их приятной атмосферой тишины, Сынхён видит друзей и, забывая о своем спутнике, широкими уверенными шагами подходит к единственному занятому столику. Разумеется, для вида он недовольно закатывает глаза и хмурит брови, но все здесь присутствующие кроме, возможно, Джиёна, понимают, что он искренне рад. Молча отвечая на приветственный кивок Дары и игнорируя колкости, Сынхён спрашивает. — Где Ёнбэ? — Дэсон усмехается так, словно услышал ужасную глупость, а Минджи, не обращая на вопрос внимания, продолжает. — Ох уж этот господин Чхве, он опоздает даже на собственные похороны! — Сынхён недовольно цокает языком. — Хватит поясничать. — Неужели кто-то не в духе? — А он когда-либо бывает в духе? — Вообще то я задал вопрос... — Ох, ты посмотри какой он требовательный, я почти дрожу — Нет, я не думаю, что он бывает в духе! — Всё! Хватит! — и Минджи сдаётся. — Отдал нам ключи и сбежал на очередное свидание со своей благоверной. — Ах, как легко променять друзей на любовь! Правда, друзья? — Дара оглядывает Дэсона и Минджи строгим взглядом и, чуть смягчившись, поправляет. — Они выбирают мебель для будущей детской, ты же знаешь, как это важно для Ёнбэ, он не мог перенести все свои планы только из-за того, что Дэсону сегодня утром взбрело в голову собраться. — Сынхён понимающе кивает, присаживаясь за стол. — Ты бы лучше представил нас своему другу, Хён — а Сынхён хмурится чуть растерянно смотря на Дэсона и... Точно... Друга... Он оглядывается назад, ища вышеупомянутого "друга" взглядом. Джиён не идёт за человеком к остальным, когда они заходят в неизвестное ему помещение. Замирая около двери, он осматривается, но несмотря на все усилия, не понимает, где они. Это помещение кажется ему немного странным. Множество столов со стульями, барная стройна, разрисованные граффити бетонные стены вводят Джиёна в растерянность. Место это совсем не похоже на человеческий дом, но и на лабораторию не похоже тоже. Пока люди переговариваются между собой о чём-то, Джиён медленно проходится у противоположной стены, пытаясь лучше рассмотреть рисунки. Увлекаясь, Джиён не сразу понимает, что человек произносит его имя. — Чхве Джиён, мой троюродный брат. — Чего?! Почему мы не знали, что у тебя есть такой красивый брат? Эй, Джиён! — Тише, Минджи, ты спугнёшь его — с важностью истинного профессионала заявляет Дэсон — Джиён, пошли к нам! — сидящая рядом Дара обречённо вздыхает и Сынхён с ней абсолютно согласен, мелкие идиоты. Джиён замирает, пронзая компанию своим коронным внимательным взглядом, от чего Минджи с Дэсоном растерянно переглядываются. Сынхён чувствует на себе необходимость хотя бы попытаться спасти ситуацию и сгладить углы. — Он нелюдимый, но тихий, можете просто не обращать на него внимание. — Чепуха — к счастью, Минджи приходит в себя как всегда быстро и безболезненно — Не существует на этой земле более нелюдимого человека чем ты. Правда, Джиён, пойдём. — в порыве скептицизма, Сынхён откидывается на спинку. Ну давайте, подружитесь с ним, флаг вам в руки. Джиён подходит к их столу бесшумно, так же бесшумно садится рядом со свои человеком. Его рассматривают со смесью интереса и азарта, почти привычно. Ему здесь не нравится. С людьми ему не нравится. Их громкие эмоциональные голоса режут уши, из-за чего Джиён едва заметно морщится. Ему хочется назад на улицу или в крайнем случае в квартиру Сынхёна. — Квон Минджи — девушка улыбается приветливо, а после наклоняется к уху подруги, шепча ей, что Джиён ничего. Игнорируя её замечание, Дара сдержанно улыбается — Сандара Пак. — Младший брат, лучший друг, надёжное плечо, нежная жилетка большого брата, то есть Чхве Сынхёна. То есть Кан Дэсон. Я Кан Дэсон. — Сынхён досадливо поджимает губы, а Минджи прыскает в кулак, но это не столь важно, Джиён смотрит на этого Кан Дэсона и почему-то успокаивается. Веет от него чем-то добрым. — Забудь всё, что он сказал только что, это вовсе не правда. — Чего?! Хён, прямо сейчас ты разбиваешь мне сердце! — Какая жалость — Сынхён недовольно отводит взгляд к окну. — Ну ты и выдал, брат, плечо, жилетка! Ты бы себя ещё курицей наседкой назвал! Или женушкой заботливой на крайняк... — Эй, ей, ей, ты полегче с такими шуточками! Мне прискорбно осознавать весь масштаб твоего невежества! — Идиоты... Джиён мечется по людям растерянным взглядом, силясь уцепиться за нить смысла их разговора, но никак не добиваясь в этом успеха. — Я пойду за кофе, вам принести? — голос у Дары благодаря спокойному темпераменту, довольно тихий, но несмотря на это, ещё ни в одной перепалке его не рискнули проигнорировать. Вот и сейчас, все четверо обращают на Пак всё своё внимание. — Да, онни, я тебе помогу, все же, наверное, будут — девушки встают из-за стола и прежде чем уйти, Минджи оборачивается к ребятам — Джиён, ты какой кофе любишь? — Джиён пожимает плечами в некой неуверенности, а Сынхён бурчит недовольное — Как мне... Когда кружки перед друзьями уже приятно дымились, а сами они вновь расселись по местам, Минджи вновь нарушила молчание первой. — Что ж, Сынхён, не хотел бы ты подробнее рассказать нам о своем брате? — заметив повисшей в воздухе недовольство, Дара поставила кружку на стол — Вежливее было бы сначала сказать что-нибудь самим, правда? — Сынхён еле заметно выдохнул, от чего Джиён перевёл на него свой вопросительный взгляд. — Ой, да ладно тебе, онни. Джиён, ты приезжий? Сейчас у Сынхёна живёшь? Сынхён небрежно пододвигает одну из кружек ближе к Джиёну, как бы между делом бросая — Не думаю, что он вам ответит. Он и правда крайне необщителен — Минджи чуть надувает губы, неудачно строя из себя обиженную. — Я не думаю, что всё настолько плохо, если он конечно, не немой. — Я не знаю. — Прости? — Дэсон хмурится, становясь неуловимо серьёзнее, улавливая эти изменения, серьёзнее становится и Джиён, все также внимательно наблюдающий за людьми. Он не понимает их намерений и это злит. — Недавно мы встретились впервые за почти двадцать лет и с тех пор он не сказал мне ни слова, так что просто оставьте парня в покое, Джиён не любит общаться. — Сынхён легонько пихает новоприобретённого брата локтём в предплечье, чтобы привлечь внимание, но ожидаемо не добивается успеха. Джиён наконец берет в руки кружку, видимо, вознамерившись игнорировать окружающих дальше. — Что ж! — Дэсон с завидным профессионализмом проглатывает повисшей напряжение всего одним словом — Мы и правда бываем немного навязчивыми, ты прости друг. Хён, до твоего прихода мы обсуждали фестиваль. Ты ведь снова участвуешь, так ведь? — от одному ему известных мыслей Сынхён мечтательно, хоть и сдержанно улыбается. — Да, во многом я пришёл сегодня из-за этого. Я хочу сделать Джиёна своей новой моделью. — Сынхён видит, как его друзья растерянно переглядываются, но его уже не остановить — У меня пока нет конкретных идей, но я бы хотел рассчитывать на вашу помощь. — пальцы Сынхёна отбивают на столешнице простенький ритм, Джиён полагает, что так он пытается справится с волнением — Девочки, я бы хотел вас попросить помочь подобрать для Джиёна подходящий образ. Не за бесплатно, конечно.... Минджи и Дара переглядываются, а Дэсон неловко чешет затылок. — Хён, ты ведь в прошлом году обесчал подумать над тем чтобы... Ну... Немного сменить сферу деятельности... И... Мы думали... Внутри Сынхёна от этих слов вспыхивает ослепляющая но, к счастью, короткая, вспышка раздражения. — Я подумал, и мой ответ нет. Окончательный ответ, напомню. — Ох, да, конечно — Дэсон вскидывает руки вверх в примирительно жесте — Я всё понимаю — он улыбается неловко, словно извиняясь — Просто, почему бы тебе не заняться тем, что поможет тебе стать популярным, а потом уже перейти на то, к чему лежит душа.... От перемены мест слагаемых сумма же не меняется... — Дэсон — в голосе у Сынхёна звучит недовольство напополам с угрозой, Джиён следит за ним из под полуопущенных ресниц, ощущая себя невозможно лишним. Словно его притащили вместо экспоната в музее или наработок к будущему шедевру. Мол: смотрите и оценивайте. Не оценили. Как жаль. — Я занимаюсь искусством и ничем более. Я не хочу жить в мире, в котором граффити на стенах генерирует и воспроизводит нейросеть, окей? Я хочу создавать что-то уникальное, как вы не понимаете? Последний шанс, ребята, в этот раз у меня точно получится! — Дэсон отводит взгляд, не желая отвечать. — Сынхён — Минджи старается говорить мягко, и Джиён видит, как сложно ей это даётся — Послушай, не то чтобы мы в тебя не верим, нет, мы обязательно поддержим тебя, просто... Это время, силы, нервы... Работать с тобой сложно, даже сложнее чем дружить. Даже если ты и говоришь, что у тебя нет идей, они у тебя они есть, и стоит сделать что-то не так... В общем... Никому сейчас не просто, только у Ёнбэ бизнес в гору идет... И ... — Да, понимаешь в наше время твои бумажки это все равно, что купить лошадь вместо машины... Понимаешь? Если ты всё же решишься на голограммы или нейросети, то я тебе даже спонсором стану, но... — Сынхён хмурится всё сильнее, и Джиён отчётливо ощущает исходящую от него злость — Дело не в тебе, окей? Просто гениев никто не понимает, в этом нет ничего страшного, просто, возможно, тебе и правда стоит немного снизить свои стандарты... И наблюдая за этим разговором, Джиён внезапно осознаёт очень простую и по сути своей очевидную истину, которая раньше от него почему-то ускользала. Он человеку сейчас необходим как воздух. Сынхён сжимает свою штанину до побеления костяшек, от чего ткань жалобно натягивается. Джиён хмурит брови от противного звука, внутренне отсчитывая мгновения до момента, в котором непонятый гений взорвётся, оставляя после себя выжженную землю и горький пепел. Джиён чувствует, как напрягается каждая мышца в человеческом теле, он сравнивает его сейчас с бракованной лампочкой, не выдержавшей напряжения. Его негодование ощущается на уровне обострённых инстинктов и неприятно давит на плечи, из-за чего ожидаемый взрыв становится почти неожиданностью. — Я понял. — холодом своего голоса, человек режет воздушное пространство между собой и окружающим миром. В порыве своего ледяного гнева, он бьёт ладонью по столешнице, от чего чуть вздрагивает Дара, а Минджи недовольно хмурит брови. — Всего хорошего — человек встаёт из-за стола и гнев в нём плещется с невероятной силой, прорываясь наружу сквозь маску ледяного спокойствия. Он вылетает из клуба хлопнув дверью и не дождавшись спутника. Несколько секунд Джиён ещё сидит на месте, прежде чем всё же встать и, кивнув людям в знак прощания, покинуть помещение. Он догоняет Сынхёна легко, запах его гнева так просто не потеряешь. К сожалению и разочарованию Джиёна они не идут домой, напротив, уходят вглубь города. Джиёну не нравится, но он упрямо молчит. Люди. Слишком много людей. Они шныряли по узеньким улочкам взад и вперёд, и от их запахов кружилась голова. Слишком много... Так много, что Джиён не успевал следить за каждым. От ощущения неизбежной опасности, Джиён невольно напрягается. Он чувствует, что попал в капкан. Чувствует себя загнанным в угол и окружённым. Словно из укрытия он бесстрашно и безрассудно выбрался на открытую местность, чтобы, раскинув руки в стороны, закричать о том, что он здесь, он жив. Бросить вызов, а после рассмеяться в лицо опасности. Но Джиёну не смешно, и напряжение никак не покидает его сердце. Во всей этой круговерти, Джиён теряется, он перестаёт следить за дорогой, перестаёт следить за окружением. Все лица для него смешиваются и путаются, а голоса сливаются в один выворачивающий наизнанку звон. От его внимания ускользают все больше и больше деталей, от чего паника постепенно укрепляет свои позиции. В ушах шумит от переизбытка звуков. Они повсюду. Они проникают в голову. Их так много, что виски взрываются острой болью. Потерявшись в ощущениях, Джиён не замечает встречного прохожего, который из-за спешки, задевает его плечом. Джиён почти падает, откатываясь назад, и случайно налетает на очередного прохожего. Тот, неловко улыбаясь, придерживает за плечи, кажется, спрашивает о чём-то, но Джиён не слышит, не понимает, не хочет понимать, он шарахается прочь, словно от огня. Звон в ушах нарастает, и нарастает, и нарастает, пока не заглушается биением собственного сердца. Джиёну кажется, что он оглох, из-за чего паника противным комком застревает в горле, лишая способности беспрепятственно дышать. Джиён озирается по сторонам, но не понимает где он. Вокруг только люди, и они повсюду. От напряжения бунтуют нервы, от чего подрагивают пальцы и тяжелеет дыхание. Джиён жмуриться до рези в глазах, пытаясь сосредоточиться, взять себя в руки, успокоиться, но ничего не выходит. Он окончательно теряет ориентацию во времени и пространстве. Внезапно становится так страшно... Так много... Джиён не может избавиться от навязчивых мыслей, ему кажется, что все они вот вот бросятся вперёд, чтобы разорвать его на части. От этого собственные клыки начинают зудеть, раздражая и без того расшатанную психику. Джиёну хочется испариться, перестать существовать, хочется попасть в мир, в котором он сможет перестать бояться собственной тени, но пока не находит, не спит ночами и впадает в приступы паники. Джиёну кажется, что ещё немного, и он упадёт, потому что ноги его предательски подгибаются от липкого страха, но — Эй! — Сынхён хватает его за руку грубо и внезапно, почти больно, но Джиён не против, он распахивает глаза с жадностью вглядываясь в человеческое лицо. Он чувствует его раздражение, однако откуда-то из глубины души у него поднимается щемящее душу облегчение. Сынхён вздыхает обречённо, выплевывая недовольное — Придурок — и тащит вглубь толпы. Но сейчас происходящее ощущается по другому, потому что запястье крепко сжимает грубая рука. Они останавливаются примерно через полчаса пути у кривоватой и заедающей голограммы. Она навевает уныние и Джиён невольно задаётся вопросом, специально ли Сынхён всегда выбирает такие тоскливые места. В этом ли для него заключается хваленое "искусство"? Сынхён вводит в кодовый замок четыре тройки и после тихого щелчка заводит Джиёна внутрь. Они спускаются в подвал. Там их встречает помещение сплошь заставленное вешалками с одеждой. С потолка на Джиёна смотрит плохого качества небо, под которым становится ещё более тоскливо. В этот раз Джиён почти не осматривается. Всё ещё не пришедший в себя, он остаётся там, где Сынхён отпустил его руку и делает то, чему его учили всю жизнь. Он слушается. Молча и без вопросов принимая от Сынхёна одежду. Он идёт туда, куда ему говорят. Делает то, что ему говорят. Его руки всё ещё мелко дрожат, но Джиён упорно игнорирует это, и минуты сменяются одна за другой, словно пуговицы на идущих бесконечным потоком рубашках, медленно и выматывающе... Более или менее Джиён приходит в себя лишь встретившись с собственным отражением взглядом. Он осознает себя в малюсенькой меньше чем метр на метр комнатке, перед огромным во всю стену зеркалом. В этот момент, растерянно рассматривая свои голые плечи и дрожащие руки, он осознает себя таким бесполезно жалким... Джиён прикрывает глаза, касаясь лбом холодного стекла. Джиён хочет, чтобы этот день закончился...***
Обратная дорога запомнилась смутно. Джиён всё ещё пребывал в состоянии пограничного спокойствия. Доходило восемь, а потому небо уже достаточно стемнело, и к середине дороги начали загораться фонари. Ступая за Сынхёном по протоптанной дорожке след в след, Джиён меланхолично думал о том, что человек живёт в старой части города, ведь чем ближе они приближались к его квартире, тем чаще новенькие, светодиодные пластины чередовались со старыми литыми из чугуна фонарями. Джиён смотрел, и их свет казался ему более уютным, почти успокаивающим. — Да что с тобой опять не так? Снова выглядишь как под дозой, ты больной что ли? Эй, я к тебе обращаюсь! — Джиён вскидывает голову вверх, чтобы посмотреть на человека, но от резкости движения голова его начинает кружится, а в глазах на несколько секунд темнеет. Чтобы справиться с этим, Джиёну приходится чуть замедлить шаг. Человек суёт руки в карманы куртки и хмуро отворачивается в сторону, тоже рассматривая фонари. — И чего я ожидал? — и есть в его голосе какая-то неизведанная обречённость. Возможно, он жалеет, что до сих пор не пристрелил чужака. Джиён хмурится. Человек говорит что-то ещё, но слушать его уже не очень то хочется. Перспектива разговора видится чем-то бессмысленным, а потому Джиён без зазрения совести вновь погружается в себя. Как бы не хотелось этого отрицать, но сегодняшний день наглядно показал, что к своему побегу Джиён пока не готов. Ещё рано... Но так хочется. Они проходят через уже знакомый парк, когда Сынхёну звонят. Чхве останавливается и, чуть помедлив, достаёт телефон из куртки. Видимо, всё же решается выслушать, хотя Джиён и чувствует, что он не в духе. Для удобства, Сынхён садится на запорошенную свежим снегом лавочку с литой в стиль к фонарям спинкой. Судя по тому, как смягчается его голос, Сынхён говорит с Ёнбэ, Джиён предполагает, что они близки. Ёнбэ единственный, о ком Сынхён упомянает хоть сравнительно часто. Отворачиваясь от Сынхёна, Джиён прикрывает глаза, подставляя лицо под редкие порывы ветра. Это действует на него так успокаивающе, что он почти улыбается, вдыхая полной грудью морозный воздух. Со стороны сугробов и таинственного севера раздаются тихие, аккуратные шаги маленьких лапок. Это зверь и Джиён чувствует его озорной интерес. Существо крадущиеся из ночи совсем небольшое, Джиён не дал бы его и килограмма в весе. Его шаги убаюкивают нервы, вселяя в сердце покой. И Джиён наконец улыбается, чувствуя, как существо несмело прикасается к его ноге. Отпуская весь скопившийся за день груз, до этого нещадно давящий на плечи, Джиён раскрывает глаза, осматривая нового знакомого взглядом. Это оказывается дворовый пёс, мелкий и ещё пока симпатичный. Он обнюхивает штанину, побуждая Джиёна принюхаться тоже. Они оба остаются довольны. В ночной темноте глаза у Джиёна немного отдают плавленным золотом, но щенок не пугается, только крутится в ногах, словно чувствует в Джиёне что-то своё, одному ему ведомое. Джиён не прогоняет, лишь, ничего не предпринимая, следит глазами за тем, как радостно виляет чужой хвост. Так продолжается до тех пор, пока человек не встаёт на ноги. Только тогда, Джиён отрывает от комка шерсти взгляд, чтобы встретиться им с уже ожидающим его человеком. Щенок лает звонко, приветственно, а у Джиёна там, внутри теплеет. В этом лае он чувствует абсолютно новую, пока ещё неизведанную территорию добра. Джиён уходит вслед за хмурым человеком, но это соприкосновение сохраняет в памяти.