***
Этот вкус Сынхён помнил с детства. Вкус безудержного безумия и, возможно, разряженного воздуха. Буря... Сынхён задёргивает небрежно штору, устало массируя ноющие виски. Эта ночь обещала быть тяжёлой, Сынхён бы даже сказал, что слишком, да остатки гордости не позволяли, а потому оставалось лишь стискивать зубы да покрепче, чтобы выгрызать ими свой шанс на жизнь. Снова. Снова. Снова. Снова. Снова. Отцовский радар разрывается с утра пораньше, шепелявя при этом престарелой змеёй, но это ничего, ничего, зато работает исправно, и Сынхён усмехается почти невольно, а после хлопает по радару пару раз, как бы подбадривая старичка. Ничего, прорвутся, в первый раз что ли? И всё же противное внутренне волнение держит, не отпускает до конца. Этот вкус... Да, этот вкус Сынхён слишком хорошо помнил с самого детства. Это был вкус опасности и неизбежной смерти. Вкус тревоги безумной и совсем немного разряженного воздуха. Заходя в гостиную Чхве на мгновение замирает, спотыкаясь взглядом о фигуру Джиёна. Пожалуй, Сынхён никогда до конца не привыкнет к его присутствию. Никогда не научится помнить о них двоих, и всё же... Джиён стоял у окна, и отчасти, Сынхёну даже сложно было представить его где-нибудь ещё. Разве что в подъезде на покрытой инеем лестнице или по утрам в гостиной на ковре. Но намечалась буря. Сынхёну на телефон уже пришло с пол десятка напоминаний от заботливых властей, хотя не то чтобы это было необходимо. О бурях Сынхён всегда узнавал в числе первых, всё таки он жил на окраинах с самого детства и на подобное дерьмо у него было особое чутьё, да и отцовский радар работал исправно. Непредусмотренное программой шипение не в счёт. Джиён чувствует, что что-то происходит. Воздух за окном становится всё более электризованным и разряженным, из-за чего по загривку вниз начинают бежать бессмысленные мурашки. Даже через плотную преграду стекла Джиён чувствует как меняется вкус затхлого, комнатного воздуха. Что-то происходит. Природа словно готовится к чему-то пугающему, завораживающему. И хоть Джиён пока ещё не понимает к чему, он всё равно чувствует зябкое напряжение, циркулирующее где-то на перефирии сознания. Из-за этого Джиёну всё никак не удаётся ни расслабиться, ни сосредоточиться, и он вглядывается в окно с новой силой, выискивая там ответы на все свои вопросы. — Хэй, дуй сюда! Джиён он как ребёнок, по крайней мере Сынхён думает об этом, когда младший своей неизменно тихой поступью, словно призрак, незаметно проникает в комнату, пока всё так же незаметно но стремительно быстро подходит к кровати и аккуратно садится на самый край. Сынхён своим мыслям усмехается, вновь кидая на Джиёна задумчивый взгляд и перехватывая ружьё поудобнее. — К вечеру разыграется буря, лучше не подходить к окнам без необходимости... — Джиён поднимает взгляд с рук Сынхёна вверх, чтобы встретиться взглядами и задать молчаливый вопрос. Его губы остались неподвижны, не выражая ни единой попытки выдавить из грудной клетки какой либо звук. Признаться, Сынхён и правда близок к принятию его немоты как факта. Во всяком случае, если бы это было правдой, это бы объяснило многое, хотя, конечно, хотелось бы, чтобы вопросы пропали из жизни Сынхена в целом. Решение грозящих жизни загадок никогда его сердце не волновало. По крайней мере в положительном смысле. Сынхён фыркает задумчиво, из-за чего Джиён хмурится непонимающе, его губы остаются всё также неподвижны и это почему-то выглядит как аргумент. — Буря. Ты же знаешь э, что это? Или мне стоит общаться с тобой как с ребенком? — но Джиён молчит спокойно и неподвижно, не выражая ни согласия, ни возмущения, лишь наблюдая издалека. Всегда наблюдая. — Это когда природа проявляет характер — губы Сынхёна машинально дёргаются в саркастичной усмешке, но Джиён лишь пренебрежительно фыркает, отводя он собеседника взгляд. Какие нежности. Признаться, Сынхён сам себя не понимает. Здесь и сейчас, рядом с чужим и почти незнакомым человеком он впервые чувствует себя так спокойно в преддверии бури. Нависшая над головой угроза словно бы неизбежно проходит мимо, словно грозовые облака. Сынхён чувствует, как в душе его всё сильнее укрепляется упрямый штиль, позволяя сердцу биться расслабленно и неспешно, а самому Сынхёну улыбаться. Но ведь это неправильно, Сынхён не такой совсем. Он не глупый и не беззаботный. И Сынхён напрягает память, чтобы суметь вспомнить, из-за чего же он был так до нервной едва заметной дрожи в руках собран ещё совсем недавно, всего пол часа назад. Но память не поддаётся, зацикливаясь снова и снова на пресловутом "здесь и сейчас", в котором у Сынхёна всё просто и... ... Хо-ро-шо... А потому не сводя шутливо прищуренного взгляда с Джиёна Сынхён роняет неосторожное — Я нашёл тебя после того как закончилась буря... Свою ошибку Сынхён понимает сразу, не может не понять. Ни тогда, когда Джиён дёргается от него, будто он источник смертельной заразы. Никогда в глазах его столько враждебной жестокости, что отравиться можно на расстоянии. Ни тогда, когда он неуловимо меняется, словно за пару секунд переклеивая себя из человека в опаснейшего хищника. Никогда взгляд его становится опасно диким с уклоном в безразмерное сокрытое под слоем жидкого льда безумия. И Сынхёну уже не хочется улыбаться, он словно возвращается назад в родную и жестокую реальность. В ту самую, в которой вынужден всегда быть начеку. В ту самую, в которой в преддверии бури он оказался заперт с чужаком под одной крышей. В ту самую, в которой вот вот отрубят электричество и накроются кодовые замки в подъезде. В ту самую, в которой подозрения стремительно топят его разум. И внезапное осознание накрывает Сынхёна словно ушат холодной воды. Отрезвляюще но слишком поздно. Он нашёл Джиёна после... Нет, не так. Джиён выжил... Выжил после... Сынхён чувствует, как Джиён вскакивает с кровати, отступая на пару шагов назад в неловкой и неосознанной попытке скрыться, а потому сам, повинуясь пока неясному для себя чувству вскидывает взгляд вверх, к Джиёну, встречаясь с его опасно горящими глазами. Он напряжён. Напряжён настолько, словно один неосторожный шаг, и перегрызёт глотку, без метафор или сожалений. А Сынхён дёргается вскинуть ружьё, выстрелить быстро и бесповоротно, избавиться от искрящегося между ними напряжения, устранить угрозу... Но почему-то медлит. Всё кажется ему таким простым и очевидным. Спустить курок и выбросить труп на улицу... И вряд ли кто-нибудь вообще вспомнит об этом несуразном человеке с бешенными глазами, вот только... Всё закончить, выдохнуть, вытереть руки от крови, забыть... Сделать это было бы так просто а от того и так заманчиво, что Сынхён потерялся на мгновение на перепутье возможностей. Всего секунда промедления, и Сынхён поднимает руки вверх, как бы сдаваясь в чужие руки. И то ли доверяет излишне безрассудно, то ли сам в доверие втирается. Да что толку то? Сам не знает, да и понять не особо пытается. В голове у Сынхёна гулкий шум, словно мысли все вдруг в пустой комнате заперли, и они переговариваются там тихонечко. Ни разобрать ни понять. Не к добру это. Всё это. Встреча, помощь, обещание и даже решение сдаться. Всё это горькой иронией насквозь пропитано. Сынхён чувствует, что в жизни этой ему Джиён боком выйдет. Возможно в следующей, но не в этой. Нет. Но всё же опускает оружие. Опускает руки. Даёт им обоим шанс на что-то тёмное, страшное и абсолютно точно неправильное. Опускает... А про себя усмехается собственному безумию. Дожили... Джиён смотрит на него ещё пару секунд настороженно, а потом, словно расслабляется весь, тоже отступает. А Сынхён не знает. Ему смеяться или плакать от того, в какой абсурд его жизнь скатывается. А может просто глаза закрыть и пустить всё на самотёк, притворится, что не заметил, недоглядел... Но нет. У них изначально не было верного решения. Ни одного верного решения не было, разве что в первую встречу тихонько мимо пройти да скрыться за надёжными дверями собственной квартиры... Но нужно собраться. Успокоится, выдохнуть, вылететь из реальности на папу лишних секунд для надёжности. В конце концов всему этому можно найти с полсотни логических объяснений, так ведь? — Я чего звал то...***
Они заклеивают окна специальной, плотной тканью, прерывая малейшее проникновение солнечных лучей в квартиру. После Сынхён выкручивает лампочки, чтобы не полопались от перепадов давления. Джиён наблюдает издалека. И во всей фигуре его гораздо больше сомнений, чем интереса. Он больше не подходит близко и Сынхёна близко тоже не подпускает. Не позволяет прикасаться к себе и с завидной настороженностью терпит любые разговоры и взгляды. Однако остаётся. В этой квартире, в этом доме, рядом с Сынхёном. Это наталкивает Чхве на мысли о том, что гость его похож на человека, которому отчаянно есть что терять, но которому некуда идти и неоткуда ждать помощи. Осознание это ложится тяжким грузом на сердце. Снова сомнения. Такие бесполезные, надоедливые, однако вездесущие. Сынхён повторяет себе, что всё в порядке, убеждает, что ему всего лишь необходима модель, однако прекрасно знает, что это не так. И ещё один тяжкий груз ложится на сердце. Ложь. После неудавшегося разговора они оба словно вернулись назад во времени. Снова на исходных. Снова враги. И бежать им на этот раз некуда. Слишком срослись уже. А потому Сынхён всеми силами старается игнорировать повисшее над ними как дамоклов меч молчание. Ссоры им ни к чему. Ссоры в преддверии бури ни к чему вдвойне. Сынхён убеждает себя, что лезть в чужую жизнь ему не очень то и хочется. Что это было бы грузом лишних проблем. Было бы бесполезным шумом информации в голове. Однако прекрасно понимает, что это очередная ложь, в которую он отчаянно бы хотел поверить. "Ты мягче, чем кажешься" однажды сказал ему Ёнбэ, и Сынхён сделал бы всё, только чтобы это оказалось неправдой. И руки вроде бы работой заняты, а мысли всё равно к Джиёну возвращаются. К его внимательному взгляду, прожигающему спину. К их первому дню, к адреналину кипящему в венах и адскому холоду, к пульсирующему в висках чувству угрозы... На самом деле, если так задуматься, то весь Джиён из этого состоял, из переплетённых между собой разной тяжести уровней угрозы. Из недомолвок, хмурых взглядов и отчаянного желания жить... И, наверное, именно последнее заставляет Сынхёна упорно делать вид, что ничего не произошло и что он вовсе не замечает того, как сильно изменилась атмосфера в квартире. Там, за окном, почти в другом параллельном мире начинаются будоражащие кровь завывания ветра, и Сынхён шкурой чувствует, что вот уже совсем скоро всё наконец то начнётся. — Придвинь тумбочку к двери, я пойду поищу свечи — Джиён в ответ молча выгибает бровь, но так и не дождавшись ответа уходит в коридор. К удивлению Сынхёна, его просьба не занимает у Джиёна много времени. Из коридора доносится короткий и быстрый звук скользящих по паркету деревянных ножек, и Джиён возвращается на кухню. Он останавливается в проёме, обозначая своё присутствие но не вторгаясь на чужую территорию. Сынхён усилием воли заставляет себя отвлечься, чтобы вернуться к поискам. Краем глаза Чхве всё же замечает, что избавившись от нежеланного внимания Джиён ощутимо расслабляется, однако решает не акцентировать на этом лишнего внимания. Свечи находятся далеко не сразу, очередной пыльный и полупустой пакет даётся в руки с боем, но Сынхён оказывается неумолим. Его запасы свечей заканчиваются, если так пойдёт и дальше, то спустя всего пару лет он окажется ни с чем, это заставляет Сынхёна досадливо поджать губы. В их время производством свечей уже почти никто не занимается. Большее, что возможно найти, это ароматические коллекционные свечи самых разнообразных форм и цветов. Голограммы, что б их, кажутся людям более красивыми и безопасными, а потому даже такую малость производят только на заказ. — Лови — Сынхён не глядя кидает пакет Джиёну, отчего то совсем не сомневаясь в том, что тот поймает. — Так... Куда же я дел зажигалку... — Джиён за его спиной придирчиво закатывает глаза, и хоть Сынхён не видит этого собственными глазами, в этом он отчего то тоже даже не сомневается, скорее напротив, шкурой чует. Однако вместо того чтобы долго думать об этом, Сынхён методично начинает проверять многочисленные ящики, второй раз за час, что б их. Сзади раздаются удаляющиеся шаги, и, на мгновение, Сынхёну хочется крикнуть ему в след что-нибудь по детски глупое из серии: "да пошёл ты", но он сдерживается, чтобы не жалеть позже. Такого удара его гордость не выдержит. Подумаешь нашлась желанная компания, Сынхён разберётся и сам. Однако одиночество его не длится долго, Джиён возвращается и, чтобы привлечь внимание, бьёт ладонью по косяку. И, возможно, вы скажете, что это нежности, но, кажется,от такого поведения Сынхён потихоньку начинает закипать, а потому, чтобы немного успокоится, он не оборачивается сразу, по дурацки всматриваясь в аккуратно разложенные по дну ящика вилки. — Чего теб... — Не давая ему договорить, Джиён кидает Сынхёну в руки потерянную зажигалку, из-за чего старший немного сбивается с мысли. В ответ на вопросительный взгляд Джиён лишь разводит руками, вновь скрываясь в гостиной. — Тише, Сынхён, тише... Помни, рассеянность один из признаков гениальности...***
Следующие пара часов прошли в напряженном и молчаливом ожидании. Джиён расположился в гостиной у затянутого плотной тёмной тканью окна, вглядываясь в него так вдумчиво, словно мог наблюдать в нём целый никому не доступный мир. Сынхён сидел на диване и чистил ружьё. Они вновь не обращали друг на друга никакого внимания, полностью поглощенные собственными мыслями Про себя Сынхён называл это состояние "вместе одни", вроде и рядом так, чтобы на перефирии зрения маячила чужая тень, а вроде внутри полная ничем не нарушаемая пустота. Изредка мигал неровно дрожащий свет единственной оставшейся лампочки — верный предвестник бури. Но Сынхён не нуждался в тысячах различных подтверждений. Он чувствовал вкус угрозы, горчащий на губах, и ему было достаточно. Он, наконец, отложил ружьё в сторону, бессмысленно рассматривая нервно дрожащую на стене тень. Начинала гудеть голова, но Сынхён отмахнулся от этого, словно от чего-то незначительного. Пройдёт. Пройдёт буря. Пройдёт зима. И голова тоже когда-нибудь пройдёт. Сосредоточиться на чём либо конкретном никак не получалось, и Сынхён со вздохом принялся просто ждать. Но ждать ни чего то конкретного, а чего либо, что позволило бы ему выйти из этого отвратительно подвешенного состояния неопределённости. Что заставило бы сдвинуться с мёртвой точки. Иногда, он искренне завидовал Джиёну, Сынхёну всё казалось, словно младший как-то по особому воспринимает время. Он умел со вкусом покидать реальность, одновременно пугающе глубоко погружаясь в себя, и пугающе чётко реагируя на окружающую действительность. Вот и сейчас, стоило лишь Сынхёну посмотреть в сторону окна, чуть дольше, чем это можно было назвать случайностью, и их взгляды мгновенно пересеклись. Джиён уже почти не выглядел враждебно, однако холодная настороженность ещё оставалась в его движениях, словно бы он пока ещё не определился точно, стоит ли Сынхён его доверия. Словно продолжал бояться... И в любой другой ситуации Сынхён бы разозлился на него за это, но не сейчас и не здесь. Не тогда, когда они находились на тонкой грани своего хрустального одиночества. Стремительный порыв ветра изо всех сил ударил об окно, и жалобно заскрипела старая рама. Джиён даже не шелохнулся, Сынхён отвёл от него взгляд. Они погрузились в своё одиночество заново. Снова вернулись на исходную, сделав очередной бессмысленный круг. Ещё через полчаса у Сынхёна зазвонил телефон. Это была Минджи. Она позвонила как всегда по видео вызову, из-за чего Сынхён глубоко вдохнул прежде, чем нажать на зеленую. Перед ним сразу же появилось изображение Минджи в полный рост, и Сынхён в очередной раз подумал о том, как же он ненавидит галлограмы. Минджи неловко улыбнулась ему, как бы извиняясь. Стоящая чуть позади неё Дара улыбнулась тоже, только в отличии от подруги улыбка её была тёплой и уверенной. — Привет — голос у Минджи был непривычно спокойным с нотками перманентной усталости, Сынхён понял, она решила не тянуть — Мы сейчас в городе, родственники Дары пригласили нас к себе... Ну... Переждать бурю — краем глаза Сынхён заметил, что Джиён появился в зоне действия галлограмы. С почти дикой настороженностью он рассматривал новое для себя явление так, словно бы был волком, решившим поближе рассмотреть приготовленный ему капкан. — Вобщем, мы в безопасности. Правда. Вы ведь дома? — Сынхёну пришлось заставить себя ободряюще улыбнуться, и, пожалуй, это была одна из главных причин, почему он терпеть не мог галлограмы. — Мы справимся. Минджи кивнула, не став вдаваться в подробности и отключилась, не говоря ничего более. Сынхён прикрыл глаза, откидываясь назад на спинку дивана. — Садись раз пришёл, чего над душой то стоять? — Джиён послушно обошёл диван и сел на край в противоположной от Сынхёна стороне. Он был как всегда на грани. Недостаточно для близости, но достаточно для того, чтобы чужое присутствие стало ощутимым. Ёнбэ позвонил ещё через полчаса. В отличии от девочек он ограничился обычным звонком. Его голос был расслабленным и даже довольным, из чего Сынхён сделал вывод о том, что друг сейчас со своей Хёрин. Их разговор не продлился долго. Ёнбэ пошутил задорно про внеплановый выходной, после чего они оба перекинулись короткими "прорвёмся". Дэсон как всегда не отписался, но не то чтобы Сынхён переживал за него сильно. Младший был из того самого типа людей, которые выберутся из любой передряги, в этом Сынхён ему даже малодушно завидовал, ибо сам подобным умением не отличался. Невольно, Сынхён представил себе Минджи, рассерженной фурией нависшую над Дэсоном. Она ненавидела когда кто-то из друзей беспричинно нарушал их традицию со звонками, и Дэсону на этой почве доставалось особенно часто. Иногда со стороны даже казалось, словно он специально заставляет девушку беспокоится, хотя Кан и отрицал это всеми правдами и неправдами. Всё чаще мигала одинокая лампочка. Сынхён в последний раз посмотрел на часы и принял решение, что пора бы избавиться и от неё. Дожди из осколков всегда казались ему особенно сомнительными. Свеча ненавязчиво пахла воском, разгоняя темноту по углам и создавая тихую гармонию полумрака. Сынхён вернулся на диван и замер, убаюканный неровным светом. Мимо него прямо сквозь пальцы утекали секунды, но Чхве не замечая этого лениво постукивал пальцами по подлокотнику в такт своим мыслям. Время прошло а лучше не стало. Сынхён продолжал вязнуть в клубке собственных недомолвок и сомнений. За окнами всё сильнее бесновалась погода, и душераздирающий вой ветра начал раздаваться всё чаще и чаще. С каждым ударом ветра о стекло Сынхён чувствовал себя всё более устало, словно бы буйная стихия бессовестно высасывала из него последние силы. — Нужно было поставить чайник... Джиён поворачивается к нему, и в глазах его пламя отражается. Оно горит размеренными всполохами, завораживая сильнее любых гипнотических маятников. Сынхён зависает над ним снова, а Джиён лишь подтягивает к себе ноги, обхватывая колени руками, и склоняет голову чуть в бок так, чтобы стало удобнее наблюдать. Сынхён сглатывает. И то ли так влияют на него оголённые нервы, то ли усталость, но молчание нещадно давит на плечи стотонными бетонными плитами, и Сынхён чувствует себя его пленником. В этой войне ему победителем не выйти, а потому Сынхён наблюдает как бы издалека за тем, как на чужом лице танцуют тени и выдаёт необдуманное — Обычно, бури длятся от пяти до двадцати часов, так что, думаю, мы здесь надолго — а потом хочет ударить себя по лицу чем-нибудь тяжёлым, потому что они и без внешних угроз из дома не выходят. Потому что свежий воздух не их приоритет, а слепящее глаза солнце обычно вызывает у Сынхёна лишь вездесущую мигрень. Но Джиён кивает понятливо, принимая к сведению, и упирается подбородком в колени, слушая с завидной внимательностью. Сынхён поджимает губы. Всё в последнее время не так идёт и из рук валится, а Джиён, к удивлению, становиться почти эталоном стабильности. Во всяком случае он себе уж точно не изменяет. Докатились... Сынхён устраивается поудобнее, поправляет задравшуюся на спине кофту и вновь упирается взглядом в свечу. Он хмурится, почти физически ощущая как они шагнули назад, чтобы продолжить упускать в никуда секунды и плутать в глубинах своих бессвязных мыслей. И он не знает как долго они на этот раз пропускали сквозь себя время, но когда Джиён довольно требовательно потянул его за рукав, на дне подсвечника было уже достаточно воска чтобы выдвинуть предположение о том, что наступила ночь. Сынхён хмурится вопросительно, но Джиён упорно и привычно молчит, плотно сомкнув губы. На мгновение старший приоткрывает рот, но передумывает, сомневаясь в том, что конкретно ему стоит сказать сейчас. А Джиён, уловив его движение и считав нерешительность, неторопливо кивает, будто бы побуждая к действиям. Сынхён хмурится и отворачивается, а Джиён чуть обиженно поджимает губы, выглядя при этом почти оскорбленным, и Сынхён не хотел, честно, но всё равно почувствовал себя виноватым. Чтоб его... Нарушенный покой растекается по телу чем-то неправильным, почти горьким, свербит противно под кожей, не давая расслабиться, и Сынхён с одной стороны начинает злиться, а с другой почти благодарен, только вот за что пока не очень ясно, но Сынхён старается не думать. И без самоанализа тошно. Джиён отворачивается от него, уходя в себя, и факт этот горит в голове ярко-красным словно упущенная возможность, потому что время плетётся потихонечку, истощая душу ожиданием неизбежного, но слишком далёкого конца. От мыслей этих Сынхён чувствует себя словно под пресс подсунутым. И ощущение это, если честно, так себе. — Я живу на окраине... Все мы... Я, Дэсон, Дара, Минджи и Ёнбэ. Можешь считать, что мы что-то типа самого сброда, но нам это нравится. Есть в этом некая романтика. Там, знаешь... Атмосфера какая-то не такая и даже воздух другой. Там технологии на каждом шагу, обои, которые меняются нажатием кнопки — Джиён поворачивается к нему, но не отвечает. — Центр окружён специальным защитным барьером, для избранных, если будет угодно, а у нас, здесь, до сих пор вырубают электричество. — Сынхён усмехается сам от себя этого не ожидая, но продолжает. — Там всегда светло и безопасно, но для меня слишком холодно... Здесь, знаешь, здесь мой дом... — Джиён хмурится чуть сердито, но упрямо молчит, хотя активный мыслительный процесс был буквально написан у него на лице. — Здесь жил мой дед, мой отец, возможно, даже прадед — Джиён обхватывает колени сильнее — И я, должно быть, идиот. Я ведь похож на идиота, правда же — а Джиён сидит напряжённый и взволнованный, словно до предела натянутая струна — ещё немного и лопнет. Сынхён вздыхает, закидывая голову вверх к потолку и упираясь затылком в спинку дивана. — Ты ведь разбойник, правда же? — поджимает губы, но не отвечает. Во взгляде его сначала мелькает растерянность, а после обосновывается колющий холод. — Я не знаю точно как, но они выживают. Их оборудование позволяет им переносить как метель, так и максимально низкие температуры. Они забираются в окна к концу, когда люди особенно вымотаны и беззащитны, а природа наиболее снисходительна. Они грабят, убивают — Сынхён одаривает Джиёна чуть презрительным взглядом, и губы его вдруг украшает горькая усмешка. — Я думал об этом весь день, и всё сходится. Ты облажался, и тебя бросили, так ведь? — Сынхён упирается в Джиёна выжидающим взглядом, но младший не спешит отвечать, словно специально проверяя нервы на прочность, изматывая перед нападением, и, если присмотреться, то во взгляде у Джиёна и правда есть что-то опасное, а Сынхён всматривается, потому что из тех, кто предпочитают быть готовыми ко всему. Потому что в их мире по другому не выжить, и это, к несчастью, аксиома. А потому они оба ищут друг в друге ответы на все свои неозвученные вопросы. И это хождение по кругу утомляет уже знатно. Вперёд — назад, вперёд — назад, вперёд — назад. И сколько бы раз ситуация не повторялась результат один, и он отрицательный. Джиён молчит пленным партизаном, убивая тишиной и недосказанности. Разрывая нервы в клочья, протирая терпение до дыр. — Да или нет, просто блять скажи уже! — и вместе с возгласом его свеча с ума сходит, вспыхивая с новой неизведанной силой, так неожиданно и мощно, словно маленький взрыв. Свеча пылает ещё несколько секунд настоящим факелом, а после так же внезапно гаснет почти, словно исчерпав остатки сил. От всего этого Сынхён дёрнулся прочь в лёгком испуге, машинально протягивая руку к ружью. Но остановился, он перевёл на Джиёна растерянный взгляд, и, возможно, было что-то в его движениях или голосе такого, что заставило младшего на него волком скалится. В отличии от Сынхёна Джиён не выглядел ни удивлённым, ни тем более испуганным. Он выглядел напряженным, почти опасным. Свеча вспыхнула и погасла, а Сынхён остался в замешательстве, и пока он тщетно пытался придти в себя, взять себя в руки, Джиён встал. И звук, с которым его босые ноги встретились с полом оказался на удивление громким. Этот звук Сынхён почему-то запомнил надолго. Звук, с которым Джиён решительно исчезал из его поля зрения, погружаясь в темноту и каменным изваянием замирая у излюбленного окна. Наблюдая за ним, Сынхён думает о том, что этот день оказался для них обоих слишком сложным.***
Нещадно клонило в сон, однако, Сынхён никак не мог позволить себе уснуть. Если это правда, и разбойники обустроились в этом этом районе, то необходимо всё время быть начеку. Вот только у тела были на эту ночь особые планы. Раскалывалась голова и ужасно хотелось спать. Сынхён встал. Взгляд его сразу же невольно метнулся к окну, вылавливая из темноты смутные очертания чужой фигуры, однако, Сынхён сразу же отдёрнул себя. Не стоит... Вместо этого он неспешным, прогулочным дошёл до кухни, развернулся по детски на пятках и пошёл в противоположную сторону, к коридору, а дойдя до дверного проёма, развернулся снова. Ненадолго, но это помогло отогнать сон прочь и вернуть остатки бодрости. Сынхён лёг на спину, краем глаза он продолжал видеть трепещущий огонёк свечи, вот только от этого спать хотелось только сильнее. С ухода Джиёна прошло как минимум несколько часов, а потому Сынхён, чего греха таить, абсолютно вымотался от безделия. Он устал, а потому был раздражён, и злило его буквально всё. Огонь слишком тусклый, диван слишком жёсткий, время слишком медленно тянется. Раздражал факт того, что в его квартире сейчас находился посторонний человек, воспринимающийся усталым разумом настоящей угрозой. Но сильнее всего раздражало само это состояние взвинченной до предела раздражительности, которое било по нему безжалостно, словно молот по наковальне. — Возвращайся — в ответ Сынхёну достаётся надоевшая в конец тишина, словно бы пропитанная едким осуждением. Что ж, пусть так, всё равно Чхве и сам до конца не понимает, зачем вообще предложил вернуться. Просто внезапно показалось, что вдвоём будет комфортнее что ли... Да, пожалуй что так. Просто Сынхён сегодня в конец чокнулся, так что ему уже почти можно. В конце концов безумие тоже считается признаком гениальности, и разве плохо успокаивать себя чем-то подобным? Скорее уж жалко. Сынхён вздыхает, всё так же решая предпринять ещё одну, на этот раз сознательную попытку, правда жалея от этой сознательности не меньше. — Я серьёзно — довольно долго это утверждение остаётся без ответа, повисая в воздухе незаконченным делом, а после в поле зрения появляется знакомая мрачная тень. Сынхён усмехается, смотря на него украдкой, и думая о том, что тусклом отблеске свечи Джиён выглядит особенно бледным и болезненно худым. Почему-то в голову лезут воспоминания о первых днях, о выпирающих позвонках и чётких и не менее выпирающих рёбрах. Мимолётно, в голове зарождается мысль о том, что в рядах разбойников такие не нужны. Не для вылазок точно. Тогда быть может должник? Человек, которому они подобным образом стремились отомстить и теперь ему некуда идти? А с другой стороны, голод — лучший стимул. И отличный аргумент на пути к преступности, так что чем чёрт не шутит. Ситуация выходит на редкость идиотская, ведь Сынхён изначально был готов к этому. По крайней мере, ему казалось, что он готов. Он принял Джиёна, выходил, не сдал полиции, поэтому нет поводов притворяться святым, вот только единственное, что сейчас Сынхён может позволить себе, это умолять небеса о том, чтобы Джиён не оказался убийцей. Кем угодно, но не убийцей. Такого Сынхён точно не простит. А может и к лучшему, что Джиён молчит, ведь доподлинно неизвестно насколько его правда окажется неприемлемой или ужасной. Младший садится на пол неподалёку, используя диван как спинку и даже немного касаясь коленки Сынхёна макушкой. Но Сынхён, к собственному удивлению, не против. Есть в этом даже что-то успокаивающее. Молчание затягивается, и Сынхён снова погружается в безуспешную борьбу со сном, скукой и мыслями. Головная боль не отпускает его, однако Чхве всё сильнее сосредотачивается на другом. Сейчас, когда Джиён здесь, такой недоверчивый и хрупкий, очень легко принять все-все доводы за ошибки. Но главная ошибка ночи происходить чуть позже, когда вопреки всякому здравому смыслу, Сынхён раскрывает рот... — Однажды, мой отец не вернулся — по комнате разносится его глухой чуть хриплый баритон, должно быть, слишком неожиданно разбивая тишину, потому что на словах этих Джиён вздрагивает как после удара. Сынхёну по обыкновению не отвечают, но он так же по обыкновению продолжает сам. Без напоминаний, без наводящих вопросов. Даже без чёткого понимания того, что конкретно он вообще хотел сказать. — Он пропал, и полиция довольно долго не могла найти даже его труп. Дело пришлось отложить до лучших времён, словно что-то неважное и бессмысленное, а я жил с надеждой на то, что он вернётся. Я ждал его, вздрагивал от каждого шороха, но оставлял чёртову дверь открытой. — Сынхён замирает, чтобы перевести дыхание, но тут же продолжает снова. — Я буквально мечтал о том, что однажды он вновь переступит порог этого дома... Тот год, наверное, был самым тяжёлым в моей жизни. Сомнения убивают, знаешь? — Сынхён сглатывает осевшую на языке горечь слов, наблюдая за Джиёном украдкой, и пытаясь прочитать о нем что-то между строк. Угадать по реакции. Но младший остаëтся на полу напряжённым и неподвижным. — Его нашли, когда сошёл снег. По версии следствия он стал случайной жертвой бандитов. Его зарезали как собаку, а буря скрыла любые следу. Так удобно, не правда ли? — и сам от концентрации яда в собственном голосе содрогается мысленно. В воцарившейся тишине Джиён ёжится, словно от холода. Но нет, Сынхён уверен, что не в этом дело, и от этого только гаже становится. — Если я прав хоть в чем-то, то ты уйдешь завтра же. Ты исчезнешь из моей жизни, из моей памяти. Навсегда. И приговор этот повисает над ними дамокловым мечом, сотканным из неизвестности и лжи. Атмосфера давит, стремясь размазать по дивану, превращая тело в мясное месиво. Но Сынхён ещё держится почему-то. Необъяснимо. Болезненно. Джиён уходит. Вот так просто, растворяясь в темноте с естественной грацией. Его шаги беззвучны. Он не врезается в мебель. Его словно и вовсе нет. Лишь фантомное жжение на коленке свидетельствует о том, что в комнате вообще когда то был кто-то ещё. Сынхён успевает подумать о том, что младший всего лишь решил не дожидаться утра, но Джиён возвращается. Он небрежно накидывает на Сынхёна, принесённое из комнаты одеяло и решительно гасит свет, не оставляя поводов для возмущения или недовольства. Он тушит свет коротким взмахом руки, а вместе со светом словно бы и внутри Сынхёна что-то тушит. Наступление утра Сынхён не запомнил...