Ведь первые Земляне неправильно оценили опасность собственноручно созданной Системы.
Искусственное Равновесие было слишком жестоким, выполняя так, как было прописано в «алгоритме» своими же создателями — что не учли одно маленькое правило. Система создана специально для людей. А Шаманов, какими бы те «полезными» не были (и как бы не улучшали жизнь людей) — та предпочла уничтожить собственными силами. Но то, что создало их самих — то, что они зовут собственной матерью, Первозданной — недовольно ревет, запертая в клетке, созданной любимыми детьми. И вымещает злость на тех, кто несёт вес этого Равновесия — на людей.И порочный круг никогда не замкнется.
Юни задыхается от этой боли, стараясь схватиться за горло, и не может. Что-то мягко обнимает её шею, не давая вздохнуть ни на грамм, и девочка сжимает пальцы на пустоте, чтобы хоть как-то зацепиться за эту ленту, по не получается — и она падает, падает, падает… Пока не открывает глаза.А вокруг — ничего.
Пустота — или же широкий космос, такой, что нельзя обнять — но можно почувствовать внутри. Юни пытается подняться, чувствуя себя, словно в горячей воде — и когда пытается повернуться — удивленно вскрикивает, когда переворачивается с ног на голову, словно рыбка. То, что зовут Системой Равновесия — свод правил, по которым люди — хрупкие существа по мнению-то шаманов — могут воспользоваться милостью Пламени — лишь ширма. Золотая клетка, прикрытие — это можно назвать всем, что только на душу придёт. Только вот Система ничего не дарила ни людям, ни истинным Землянам. Это подарила Первозданная. Откуда это название у неё в голове? Почему? Юни не знает. Лишь понимает — это не будет так просто терпеть. Для неё, Юни — маленький ребёнок, сколько бы она не прожила, сколько бы не выдержала и не повидала. Но ребёнок хрупкий. Капризный. Юни старается обнять себя, чтобы хоть как-то защититься от холода — и вздрагивает всей сущностью, когда что-то необъятное ошеломляюще ласково смеётся, мягко укутывая в огонь, словно в самое теплое одеяло. Огонь, не обжигающий больше, везде — и безликий голос шепчет тихо, усмехаясь благосклонно: «Закрой глаза, дитя». Юни покорно закрывает глаза, подчиняясь напеву, прежде чем открыть те снова — и тихо усмехается, видя перед собой белый потолок. И вытягивает перед собой руки, потягиваясь довольно, прежде чем встать с кровати, захватив с собой одеяло и заставляя то влачиться длинным шлейфом. Деревянный пол приятно холодил ноги — Юни лишь улыбается едва, забираясь на большое окно с ногами — и наклоняется прямо к прохладному стеклу, прислоняясь горячим лбом. То потеет от тепла — но не приносит долгожданного облегчения. Девочка выдыхает уставши — и цепляется пальцами за тёплую пустышку, забирающую такой пугающий жар из тела. Юни страшно — страшно, что это тело не выдержит. Что она вспыхнет в один день, как тонкая щепка, какой растапливают камин — и не сможет остановиться никогда. Ей страшно, что эта огненная бездна сожрёт её полностью. Часы тикали где-то вдалеке, отсчитывая время, и Юни сонно моргает, всё же продолжая упрямо глядеть на восходящее солнце — она не хочет больше спать. Не сейчас, когда её голова забита этими страшными картинами. Она спрыгивает с подоконника, и заворачивается в одеяло инстинктивно — и аккуратно тянет ручку вниз, тяня дверь на себя, затаив дыхание. На её счастье, та даже не скрипнула — и Юни аккуратно выглядывает в коридор, оглядываясь. Не было ни души — и это было прекрасно. Особенно для того, что она задумала. Юни задумчиво шепчет в пустоту, на всякий случай, проверяя: — Есть ли кто? — и, тихо вздохнув, оставляет одеяло в ближайшем кресле, даже не пытаясь сложить аккуратно. Оно слишком большое и тёплое для неё — да и испачкать тоже случайно не хотелось, жалко всё же. Так что она просто разыскивает какое-нибудь лёгкое платье (одно из тех, которые она привезла с собой), спокойно умывается прохладной водой — и вперёд, на амбразуры! А точнее, на верхние этажи. Хотелось побыть просто одной — и крыши подходили как нельзя больше. Правда, летать она не может, как Бьякуран или Тсуна — а другие способы и не пыталась как-то выяснить. Хотя, нужно ли это ей сейчас? Ей бы хотя бы равновесие в себе найти, а потом уже выяснять те тонкие границы, к которым могла бы притронуться. Поэтому, работа над собой, работа и ещё раз работа над собой — а точнее, робкие попытки узнать об очаге Пламени, пытаясь прощупать внутри. Она уже пыталась предпринимать хоть что-то — только вот ничего не получалось. Такое ощущение, что тот робкий шарик, тот очаг, который помогал ей жить и она привыкла ощущать во время той жизни, просто исчез.Как будто его и не должно было быть.
Юни тихо вздыхает, едва приобнимая себя за плечи — всё же, с утра всегда было довольно свежо — и садится аккуратно на холодный камень, с наслаждением принимая пока ещё робкие лучи восходящего солнца. Как будто и не оказалась непонятно как несколько десятилетий — а то и столетие назад. Но спать всё же ещё хотелось — и глаза невольно слипаются, и тело вдруг становится таким легким-легким, как пёрышко на ветру — и уносит её быстро-быстро. Куда-то. — Эй, девочка, подъём, — чужой голос ввинчивается на подкорку сознания, вытаскивая из топкого болота чужого сожаления, — Старый Талбот уже не поднимет тебя. Юни открывает глаза, тут же закрывая те из-за слишком яркого солнца, и прикрывает слезящийся взор рукой от слишком пристального взгляда старого артефактора. Чтобы осознать, что она не на территории Вонголы, понадобилось не больше минуты. А вот что она делает рядом с уже известным ей, но никогда не видимым мастером — предстояло только выяснить. — Мир вашему дому, Талбот-сан, — Юни приподнимается, подавляя желание скривиться от боли по всему телу, и вздыхает, уже глядя прямо на старшего, — А вы, случаем так, не знаете, что я делаю рядом с вами? — Отчего же, знаю, — артефактор усмехается, поворачиваясь спиной, — Первородная уже успела с тобой познакомиться, верно? Юни кусает губу, неуверенно кивая, и поднимается с места, оттряхивая пятна от зелёной травы: — Значит, это внутри системы… Первородная? А почему она так называется? И что она делает там? — Слишком много вопросов старому мне, маленькая шаманка, — посох отстукивает свой ритм, когда Талбот вдруг останавливается, и поворачивается к идущей сзади девочке, указывая посохом на стадо, — Давай-ка ты поможешь мне собрать трёх разбежавшихся ягнят — а потом и поговорим. — А я тут не потеряюсь? — Юни смущённо улыбается на добродушный хмык, и подавляет желание отпрыгнуть от боевого посоха в руках артефактора, когда тот мягко постукивает ее по спине: — Не переживай, далеко они никуда не убежали — да и дорогу здесь ты найдёшь всегда. Встретимся тут же. Юни задумчиво смотрит вслед уходящему в противоположную сторону Талбота, и вздыхает, прислушиваясь к недалекому блеянию в лесу. Кажется ей, когда-то она была тут. Но нет времени на раздумья — Юни бежит в лес, слушая, как удаляется голос животного, и ускоряется, чуть ли не вылетая на полянку. Первый потерявшийся находится тут — девочка счастливо улыбается, замечая белоснежную шёрстку, и медленно подходит ближе, успокаивая сбившееся дыхание. И кусает щеку, когда тот натыкается мордочкой прямо в руку, настойчиво бодаясь. — Прости, малыш, я не твоя мама. Да и твоих маленьких друзей тоже стоило бы найти, верно? Второй оказывается неподалёку — а вот третьего пришлось искать уже в овражке, словно разделявшим весь лес на две части. — И-раз! — Юни толкает упирающегося ягнёнка наверх, и фырчит недовольно, когда тот упирается всеми копытами, боясь идти наверх, — Ну же, тут нет ничего страшного! Неробкое блеяние становится ей ответом — и девочка становится на колени рядом, прищуривая недовольно глаза. — Вот скажи, и в кого ты такой упрямец? — и, вздохнув, обнимает того за туловище, приподнимая. Ягнёнок недовольно блеет снова, стараясь её то ли пнуть копытцем, то ли забодать ещё пока не проклюнувшимися рогами — и Юни тихо выдыхает, когда их маленькой группке всё же удаётся воссоединиться вместе с огромным стадом, пасущимся недалеко. Умиротворённость приятно расслабляла тело, а раскрашенный утренними красками пейзаж поляны давал отдых напряженным нервам — и Юни сдаётся этой атмосфере, присаживаясь рядом с «найдёнышами» и прикрывая глаза. — Ну что, чудо, успокоилась? — хрипловатый голос Талбота сопровождается тихим звоном украшений, причудливо соединяясь — и Юни кивает, улыбаясь: — Теперь я понимаю, почему вы решили остаться вдалеке от людских поселений. Не будете против, если я к вам перееду? — Хах, — добродушная усмешка становится ей ответом — и Юни фырчит весело, когда её маленькие «товарищи» начинают утыкаться ей в лицо — «жива аль, или нет?», и вытягивает руки вперёд, когда те отскакивают от неожиданности — Не думаю, что твой… дядя будет сильно «за». — Интересно, почему же? — Юни смотрит внимательно на лицо, испещрённое глубокими морщинами, на чёрную повязку, скрывающую глаза — и тихо покачивает головой, усмехаясь едва. Всё же, у них слишком… — Не скажу, что у нас тёплые отношения, маленькая шаманка, — Талбот, словно задумавшись, смотрит куда-то вдаль — и Юни поднимает взгляд, осматривая цепь гор, — А теперь, раз уж ты тут, давай-ка ты расскажешь, что тебя так взволновало в последнее время. — Думаю, наш разговор не уйдёт дальше, чем о построении мира, — девочка кивает, взволнованно поднимаясь и оттряхивая платье — и встаёт рядом, удивлённо оглядывая пейзаж. Если некоторое время назад, ей казалось, что эта поляна буквально окружена лесом, как стеной непроходимой — то сейчас, деревья будто расступались сами перед ними. Словно… приглашая и прокладывая путь необходимый. Если глаза прищурить — то уже виднеется чёрное дерево постройки небольшой — на первый взгляд такой кажущейся — и Юни идёт рядом с артефактором, раздумывая над словами. Только те не складывались в линию нормальную — словно какое-то смятение мешало связать мысли вслух — и Юни вздыхает раздосадовано, пока Талбот необидно хмыкает, переставляя посох тяжёлый. — Меня… немного смущает мир. Точнее, что лежит в его основе, — хоть и размышлять вслух тяжело, нужно же начинать с малого — и Юни начинает говорить о том, что гложет так, — Первородная, Система… неужели всё было… настолько нужно? Она не может сказать, что всё было несерьёзно, ведь это даже смешно — всё же, не она видела вживую, как сгорают страшно шаманы, обманутые своими же ожиданиями. Страшно умирать тем, кто не знал смерти в кругу своём — но ещё страшнее, обмануться самим, поверить искренне в то, что знал, казалось, всегда — и провалиться. И шаманы — не первые. Мерный звон, сопутствующий мастеру по металлу, умолкает в негромком свисте ветра — и Юни останавливается тоже, ощущая, как капли мороза всё же пробегают по венам, заставляя прислушаться к ритму. И когда к ней поворачиваются — словно осматривая с ног до головы — она чувствует, как подходит к тому самому краю. Барьеру, что должен бы быть не замеченным ею ещё долгие годы — по мнению дядюшки Кавахира, конечно же. — Значит, ты уже видела? — слова, обычные для первого раза, слишком многое значили — и Юни отводит взгляд (словно это могли и вправду увидеть), замявшись: — Нет, не совсем. Это нельзя назвать… видением в полном смысле. Теперь, осмысливая всё по-другому, Юни и не могла сказать, кем же она является сейчас. Кто она? Та решительная донна Джиглио Неро из будущего, по воле случая переродившаяся в далёком прошлом, или же маленькая Юни, всего лишь увидевшую жизнь себя будущей или же потомка? — Ты слишком сомневаешься в себе, шаманка. Лучше попробуй ответить, что бы ты сделала для будущей себя, — Талбот усмехается едва, прежде чем продолжить размеренный шаг — и Юни, всё же отмерев от ступора, улыбается признательно, прежде чем продолжить их размеренную процессию. Даже уже привычно становится, что все знакомые ей шаманы уходят от скользкой темы так быстро. Интересно, эта способность семейная? А то что-то ей подсказывает, что ей тоже стоит обучиться подобному. И всё же, их разговор был бы более продуктивным, если бы не сами обстоятельства. А точнее, отсутствие самой логики в её появлении. — Значит, я появилась тут, просто потому что Тринисетте захотела? Да ну, — Юни качает упрямо головой, отказываясь верить окончательно. Нет, не то, чтобы она не верила в чудо — её существование сейчас и именно в этот отрезок времени уже можно было считать чудом — но вот на такие… детские вспышки было непонятно как реагировать. — Как ты считаешь, сколько лет Системе? — Талбот едва останавливается перед дверью, прежде чем открыть её — и Юни, поробев немного, все же входит под крышу пристанища мастера, осматриваясь вокруг. Дом как дом. Правда, с необычным колоритом, если считать разнообразные перья и черепа животных на стене… и странные колбы тоже. — Хм, может, несколько десятков лет точно? — девочка задумчиво рассматривает коллекцию, протягивая руку любопытно к той переливающейся жидкости в стакане — и тут же одергивает руку, стоило её собеседнику резко повернуть голову в её сторону: — Как думаешь, большой это срок для той, что должна быть подобна шаману, исполняя роль регулятора всех проходящих потоков Пламени? — И, пока Юни в ступоре сверлит его потерявшим осознанность взглядом, хмыкает, проходя уже к двери, — А вот и твоя нянька пожаловала. — Нянька? — Юни переспрашивает машинально, и выглядывает любопытно из-за спины, когда понимает наконец, кто же стоит за дверью — и улыбается радостно, спрыгивая со скамьи и уже побежав обнимать старого знакомого: — Дядюшка Кавахира! — конечно, подобной выходки от неё не ожидали — и мужчина, покачнувшись, все же устоял на ногах, опуская руки на плечи и криво улыбаясь: — Ну здравствуй, пропажа века. Талбот, — один короткий кивок, и едва слышный смешок — но теперь, Юни казалось, словно непреодолимая стена встала между двумя шаманами. Джиглио Неро хмурится, отстраняясь, и начинает говорить быстро-быстро, словно стараясь угнаться за уплывающей неуклонно атмосферой: — А я вот познакомилась с Талботом-саном… — Лучше зови меня дедушкой, юная шаманка, — упомянутый хмыкает, поворачиваясь спиной, и показывает вперёд, словно призывая, — И, пока у вас ещё есть время, предлагаю обсудить время, в которое тебе будет удобно приходить сюда? — Что?.. — девочка растерянно переводит взгляд с Талбота на Кавахиру, ощущая, как рука на её плече напрягается, и сжимает, когда тот проходит вперёд, неуклонно говоря: — Она не будет сюда приходить, Талбот. — Ты хочешь, чтобы её способности не давали ей жить человеческой жизнью? — сухой стук посоха — как приговор, твёрдый и навсегда — и Кавахира улыбается криво, глаза щуря: — А ты забыл, чего именно хотела Сепира? — Сепира взвалила на себя слишком сильную ношу, и утянет в могилу свой род, — голос Талбота — отливает холодной сталью, окунает в самую ледяную воду и заставляет спрятаться — и Юни глубоко-глубоко вдыхает, прежде чем выпалить быстрее, чем Кавахира решит всё же продолжить этот странный спор-разговор, так непонятный ей: — Пожалуйста, перестаньте. И, объясните, в чем виновата мама и что я ещё должна знать. Пожалуйста. Юни понимает подспудно — что ей сильно не понравится ни разговор, ни его последствия — но не может отступиться. Она хочет знать, чем же ей придётся заплатить за выбор самонадеянный. А платить придётся — и за счета Сепиры, и за те, что сама приобретёт во время жизни этой. — Раз так хочешь — будет тебе объяснение. Правда, Кавахира? — после напряженного молчания, усмешка Талбота — как одобрение молчаливое, и Юни тихо выдыхает, смотря уже в лицо Кавахиры. Сомнение в его глазах Юни хочет разогнать, доказать, что она — стоит всех потраченных надежд и возможностей — и цепляется за ладонь, глядя пристально и утверждая твёрдо: — Я выдержу. Эти гляделки не проходят так уж и долго — Талбот, словно в нетерпении, громко поворачивается на месте, начиная греметь предметами, словно перебирая те: — Не заставляй ждать, туманный шаман. Сам же знаешь, каковы упрямцы состоят в Аркобалено. — Действительно, — и усмешка молодого и одновременно такого старого шамана — горькая, признающая. — Тогда — садись уж. Наш разговор будет действительно долгим.