Пастис

Рой не подходит, только смотрит — укоризненно и печально. Юэн усилием воли заставляет себя подняться: сначала на колени, потом на ноги. — Ты жив?.. Рой не отвечает. Ни кивком, ни словом. Только взгляд отводит, беззвучно вздохнув. Юэна качает из стороны в сторону, но он пытается подойти насколько хватит цепи. — Прости меня, Рой. Взгляды снова встречаются. Если это и есть действие зелья, то, пожалуй, пытку Бёрк выбрал не менее изощренную, чем его отец. — Прости. Цепь натягивается. Только тогда Рой, наконец, делает пару шагов навстречу, чтобы похлопать Юэна несколько раз по плечу. Иногда он так делал, мол, «хрен с тобой, не парься». Его рука даже теплая, совсем как настоящая. Но Юэн не знает зелий, способных давать общаться с мертвыми. Зато знает о наркотиках, вызывающих видения — любого человека, которого хочешь видеть. И с ним можно делать что угодно, хоть в шахматы играть, только иллюзия ни слова не скажет. Потому что это всего лишь иллюзия. Образ, считанный из памяти. От этого, Господи, хочется выцарапать себе — то ли глаза, то ли сердце из самой груди. У Юэна плечи трясутся, и он, наверное, в жизни столько не плакал, сколько за эти три или четыре дня. Этот Рой теплый. Совсем не такой, как оставшийся на холодном асфальте с искореженной грудью и закатившимися навсегда глазами. И хочется верить, что, может быть, это там на асфальте все же иллюзия, а тут он, настоящий. Но «Флетчер мертв». Юэн, увы, это знает. Впрочем, не все ли равно? Скоро он и сам туда отправится. Может, хотя бы тогда… получится извиниться перед настоящим Роем. А сейчас они просто садятся у стены на пол. И это почти как «по-прежнему». Рой рядом, оба думают о чем-то своем, рассматривая трещины в грязном полу. Считают кирпичи в стене. Не разговаривают, но чувствовать боком чужое тепло — как успокоительное и даже снотворное. Эта ночь оказывается очень короткой. Проснувшись Юэн снова один. Не осталось ни следа присутствия Роя, и Юэн уже не уверен, что видел его на самом деле, а не что это просто был сон. Хотя одно другому не мешает. И ему так сильно хочется увидеть его снова. Рассказать о своих наблюдениях, пусть без ответа, неважно. Рою можно было просто рассказывать что-то, чтобы по итогу самому дойти до решения. Самое ужасное в том, что Юэну оказалось гораздо легче видеть иллюзию Роя, чем его настоящего, потому что у иллюзии нет обиды, нет располовиненной любимой девушки, нет ничего. Иллюзия не умерла от «экспульсо», ударившего в грудь. Иллюзия была куда больше Роем, чем тот человек. От этого Юэну невыносимо стыдно. Он сраный эгоист, который слился, кинув лучшего друга в самый тяжелый момент. А Рой его никогда не кидал. Ни после того, как Юэн снимал кожу и мясо с профессора Стебль. Ни после того, как узнал, что Юэна можно на нее обменять. Рой хотел его спасти. А Юэн все, как обычно, просрал. — Господин мракоборец! — За дверью раздается звонкий голосок, и Юэн, встрепенувшись, оборачивается. Вся эта душевная боль почему-то в один миг затихает, будто накрытая волной прилива. Омывает вода песок, и все исчезает. Она все-таки пришла. Все совсем иначе, когда эта девочка здесь. Юэн так рад ее приходу, что опять улыбается, усиленно избегая мыслей и о Рое, и о пытках, и о том, что он вообще-то в плену. — Привет. — Я принесла вам поесть, — только дождавшись ответа и убедившись, что пленник на месте, девочка просовывает под дверь тарелку с… салатом. Руккола, кучерявые листья салата, какая-то там еще трава-мурава, дольки помидоров. «Ну, это в любом случае лучше, чем жрать собственные пальцы-гриль, верно?» — думает Юэн. Мерлин, он уже докатился до шуток о таком. — А вы знаете какие-нибудь сказки, господин мракоборец? — робко спрашивает девочка. Она так забавно зовет его «господином мракоборцем»; Юэна никогда еще так не называли. — Сказки?.. — Он смотрит на салат чуть ли не со слезами. Есть тут, конечно, особо нечего, но это хоть какая-то нормальная еда, которую он уминает меньше, чем за минуту. Пальцы щиплет от соли и перца. Совершенно пустая тарелка выразительно намекает, что еды больше нет, а ребенку нужно хоть чем-то отплатить за доброту. — Рассказать тебе про мальчика и… пустоту? Говорит первое, что пришло в голову. — Да! Я такой не слышала. Интересно, сколько ей лет? Десять? Двенадцать? Юэн принимается придумывать сказку на ходу. — Жил-был мальчик. А пустота… Пустота жила в нем. Он хотел совершить какой-нибудь подвиг, что-нибудь значимое, — ну вот, хотел рассказать о пустом желудке, а мысли ушли куда-то совсем не туда. Юэн хмыкает и продолжает. — Ему казалось, что тогда пустота в душе станет… меньше. Скукожится в маленькую такую пустотку, не больше пенса размером. — Что такое пенс? — Монетка такая. Как кнат. Повисает короткая пауза. Юэн не знает, что придумать дальше. — Он совершил подвиг? — А девочка, очевидно беспокоясь, что перебила, осторожно уточняет. — Ему казалось, что да, но пустота стала только больше, — Юэн говорит отрешенно и смотрит на свои закованные руки. — И чем он становился взрослее, тем сильнее росла и она. Такая всепоглощающая пустота, от которой нельзя было ни укрыться, ни убежать. Юэн честно пытался ее заполнить, а по итогу чем дальше, тем становилось только хуже. Вся его жизнь свелась к желанию совершить «подвиг», героически пожертвовать собой, а жертвовали собой по итогу только другие. Он убил Девиса, но легче от этого не стало. И вот теперь, наконец, достойный «подвиг». Выдержать пытки, не расколоться, защитить женщину, которая, конечно, действительно очень дорога. Но что по итогу? — А что было дальше? — Голос не выводит из размышлений, но, по крайней мере, напоминает, что нужно договорить. — Ничего. — Он… не смог избавиться от пустоты? И почему-то в голосе ее мягком и жалостливом Юэну чудится понимание. — Нет. — Это плохая сказка! — неожиданно девочка выдает очень сердито. Тогда Юэн вспоминает, что это все-таки ребенок и нафиг ему не дались философские размышления о пустоте, еще и с таким скверным концом. Он снова улыбается. — Эх, давай лучше расскажу тебе про Снежную королеву. И Юэн принимается рассказывать: как холодная Снежная Королева похитила маленького мальчика с осколком льда в сердце и как храбрая Герда отправилась его спасать. Новая сказка его маленькой посетительнице нравится значительно больше. Потом она убегает, но только для того, чтобы через несколько долгих часов вернуться снова. — А хотите, сегодня я вам что-нибудь расскажу? — Очевидно, прошла уже целая ночь. Ориентироваться во времени получается совсем плохо, а стрелка разбитых часов давно остановилась. Уснуть у Юэна на сей раз не вышло, поэтому смены дня он не ощутил вовсе. Девочка устраивается возле двери и, судя по смущенному вопросу, она долго готовилась. Юэн безумно рад ее слышать. — Ну, давай. — Это будет рассказ об отважном флибустьере — Филиусе Флинте! Пожалуй, самый неожиданный выбор для рассказа, Юэн и не думал, что маленькие девочки могут увлекаться историями про пиратов. И хоть сказка ее о волшебном мире — девочка увлеченно рассказывает о том, как ее герой оседлал и покорил огромного морского гиппокампуса , который потом помогал крушить суда вражеских стран, — Юэн вспоминает капитана Флинта, Остров сокровищ и спрятанный клад. У волшебников и маглов все-таки много общего — даже сказки и романы так или иначе перекликаются между собой. Может быть, этот Флинт взаправду был волшебником? А прославиться сумел на оба мира, чтобы о нем слагали легенды и там, и там. — Я и сама мечтаю стать пиратом, — задумчиво выдает девочка. — Серьезно? — Юэну большого труда стоит не прыснуть от смеха. — Не смейтесь, — но что-то в его голосе она все-таки улавливает, поэтому сразу же хмурится. Юэн не видит, не может даже представить как она выглядит, но то, что она дуется, понимает сразу же. — Просто… бескрайний океан, свежий ветер, крик чаек… Я ни разу не видела и не слышала этого, но когда читаю, мне кажется, будто это я нахожусь на палубе. И я свободна. Я могу отправиться, куда захочу. Увидеть столько разных стран… И еще, у меня обязательно был бы говорящий фвупер! И… кошка. Как думаете, кошки могут жить на корабле? Чем больше она говорит, тем тоскливее становится Юэну. Слишком много в ее мечтах жажды вырваться отсюда, и слишком много бередят они в его собственной душе — больше всего сейчас Юэну тоже хочется быть свободным. — Я не знаю. Наверное. — Тогда у меня точно была бы кошка, — уверенно добавляет девочка. — Вот. Это ведь здорово — жить так. Даже если бы для всего мира я была врагом и изгоем, у меня была бы верная команда, понимаете? Мне было бы все равно, что думают и хотят от меня другие. У меня был бы свой… дом. Безопасное место. На котором еще и путешествовать можно! Юэн не знает, что ответить, поэтому молчит. — Глупо, конечно, мечтать о таком и тем более говорить, — она его молчание расценивает по-своему и, кажется, смущается своей откровенности. — Почему? — Отец хочет выдать меня в будущем замуж за Розье, какие уж там пираты? — Девочка издает легкий смешок. Ироничный такой и горький одновременно. — Или за Яксли, тот вообще старик, он… — она запинается, — пугает меня. Но отца это не волнует. В современном обществе браки по расчету кажутся дикостью, но Юэн вспоминает Милс — хоть у нее и был любящий отец, в вопросе замужества даже у нее были проблемы. Или, вон, взять Фрэнка, которого мать упорно сватала как раз к Милс. Что говорить о девочке из такой радикальной чистокровной семьи? Розье, Яксли… Что ж, Юэн надеется, что ей все-таки повезет и будущий муж окажется человеком лучше, чем ее отец. Замужество — тоже хороший способ покинуть ненавистный отчий дом. Милс, может, поэтому и согласилась так сразу на предложение Реджинальда, чтобы поскорее сбежать от матери. — Мечты на то и нужны, чтобы отвлекаться от реальности, — наконец, говорит он, чтобы ее подбодрить. — А вы о чем мечтаете? — О горячей ванне и чистой одежде, — не думая, отвечает Юэн и чешет заросшую грязную щеку. — И о бритве. Ну и, пожалуй, о кровати. — Да ну вас, — возмущается девочка, — я же о чем-то… сокровенном. — Так я тоже. Он бы, конечно, мог сказать, что тоже мечтает о свободе, но зачем лишний раз вспоминать (и напоминать тому, кто в этом совершенно не виноват) о своем незавидном положении? — Ну, просто у меня скучные мечты, — примирительно добавляет Юэн. Конечно, у него есть и другие, более сокровенные и даже более важные, чем побег отсюда и возможность выжить. Юэн не может сказать о том, что мечтает снова увидеть отца или мать, поговорить с Роем, повернуть время вспять и спасти Веронику… — Ну, подумайте еще, мне интересно! Должно же быть хоть что-то… такое, — девочка не унимается. — Я вот, к примеру, еще мечтаю как-нибудь погладить единорога. И, может быть, даже покататься на нем… Иногда я представляю это — как встречаю его в нашем лесу, и он уносит меня далеко-далеко отсюда. Она говорит ласково, будто отчетливо представляет себе бархатную белую морду с умными глазами. Юэну и самому в этот миг хочется увидеть единорога: хотя бы просто издалека. В грязной темнице такое видение кажется абсолютным чудом. И, Мерлин, все ее мечты так или иначе связаны с тем, чтобы сбежать отсюда. — Ладно. Думаю, я бы хотел вернуться в детство. — Юэн вздыхает, наконец придумав, как рассказать о своей мечте, не рассказывая при этом никаких ненужных подробностей. — Взрослым быть совсем плохо? — Пойди пойми, сочувствует она или подшучивает. Юэн слышит улыбку в голосе. — Совсем, — и он тоже улыбается. Да, взрослым быть охренеть как плохо, весь этот сраный «взрослый мир» сверзся ему на голову в шестнадцать, когда умер отец, и продолжал упорно всеми силами давить, рассчитывая превратить в лепешку, не иначе. — Жалко. Я надеялась, что когда вырасту, станет проще. А потом они оба молчат, и почему-то Юэна их молчание совсем не гнетет. Эта девочка — единственное, пожалуй, что помогает держаться. Мир рядом с ребенком, пусть и с таким, совершенно другой — в нем есть место сказкам и единорогам, чуду и морским приключениям. Каждый приход ложится на раны бальзамом, умаляет боль. Она весь день бегает в темницы: то салат принесет, то воды, то зелье какое-нибудь. Ангел, не иначе. И есть у нее замечательная особенность: с ней — как и с Роем — зачастую хватает и правда просто молчать, чтобы на душе становилось легче. Юэн пытается шутить, привыкает думать о своем положении с иронией, не теряет ни рассудка, ни присутствия духа. Впрочем, отсутствие пыток, конечно, тоже играет немаловажную роль. Бёрк младший то ли время тянет, то ли боится, так или иначе — приходит он нескоро. И пытать что-то не рвется. В этот раз уже без одежд Пожирателей смерти. И ого! Он обрезал свои пателки аж по линию челюсти. — Ты что, подстригся? — Юэн вкладывает в свои слова всю язвительность и насмешливость, на какую только способен. — Ты меня в прошлый раз хвостом чуть не задушил. Я решил, что это… непрактично, — хмуро бурчит Бёрк. — Мое уважение, — цепи гремят, когда Юэн делает вид, что аплодирует. — Да иди ты в пень. Обижать маленьких и слабеньких это, конечно, плохо, но Юэн все-таки позволяет себе такую гадость. Бёрк в этот раз благоразумно разбирает свои зелья в противоположном углу темницы, близко не подходит. Он вынимает два флакона, как и вчера, но на сей раз пристально смотрит на Юэна. — Что ж, выбирай: есть зелье, которое обожжет у тебя все внутри, и тебя будет рвать кровью пару часов. Ты уже видел, как это работает, — он болтает содержимое одного из флаконов как бы показывая «эта гадость здесь». Потом переходит ко второму. — А есть зелье, которое вызывает лихорадку — сначала будет просто ломота во всем теле, потом станет хуже, начнутся галлюцинации, острые боли. Его действие длится четыре часа. Выбор дает, прямо как и его мерзкий папашка. — Я прям даже не знаю, одно другого лучше. — Ну, я бы выбрал кровавую рвоту, — деловито начинает Бёрк. — Оно короче, только выглядит жутко, последствия мгновенно снимаются противоядием. А от лихорадочного противоядия нет, оно как бы само проходит, но ломает на самом деле потом еще долго. Юэн думает про недавно съеденный очередной салат, и его что-то так жалко. Да и в самом деле, ну как лихорадка может быть хуже разъеденных зельем внутренностей, которые потом выблевываешь два часа? — Давай сюда свою лихорадку. — Как скажешь, надеюсь, это было обдуманное решение, — с гаденькой улыбочкой Бёрк опускает на пол флакон с ядом и толкает. Пузырек катится, весело булькая и звякая, пока не останавливается возле ног Юэна. — Я его еще, что, сам пить должен? — Ну, если ты настаиваешь, я конечно могу влить его тебе в рот как позавчера. Не думал, что тебе это нравится. Кого-то это напоминает… Ах да. — Ты прям как Снейп, — скривившись, Юэн поднимает пузырек. Когда-то они со Снейпом частенько так поддевали друг друга в школе. — Вы, случаем, не родственники? — Северус Снейп? — Ты еще каких-то знаешь? — Нет, — Бёрк даже забывает выделываться и просто качает головой с легким удивлением. — Он мой наставник. — А, ну, понятно, теперь все встает на свои места. Чувствую снейповскую школу! — Вообще-то он учит меня работе со сложными ядами. Бёрк начинает собираться. Зелье еще пока не особо действует, Юэн чувствует только легкую ломоту в шее, поэтому продолжает болтать языком как ни в чем не бывало. — А с несложными сам справляешься? — Курс зелий, кажется, прошел мимо тебя, — на дебильную шпильку Юэна Бёрк отвечает с новой порцией высокомерного снисхождения. — Я просвещу. Яды бывают простые — односоставные, и сложные… — Я в курсе. Мне казалось, благодаря Снейпу, ты должен лучше понимать сарказм. — Мне казалось, ты — тоже, — Бёрк фыркает, за мгновение до того, как за ним закрывается тяжелая дверь. Кажется, растет юное дарование, которое в будущем окажется способно выбешивать окружающих одной своей язвительной репликой. Молодец, Снейп. …А ведь Снейп в итоге все-таки присоединился к Пожирателям смерти. Что ж, не то чтобы это было чем-то неожиданным, после всего произошедшего. Может, он уже тогда сотрудничал с Бёрками, пока Юэн оправдывал его? А Бёрки, — по крайней мере отец, — ничуть не лучше Девиса. Может, тогда прав был Джеймс? Юэн не знает и не хочет знать, тем более что боль разливается постепенно по всему телу. Тупая, ноющая, не дающая спокойно лежать на боку — ноги так и тянет судорогой. А иссеченная спина на каждое движение по-прежнему отзывается охренительной болью. Это, конечно, ни в какое сравнение с теми пытками не встанет, но спустя продолжительное время Юэн действительно начинает жалеть, что не выбрал кровавую рвоту. Особенно, когда перед глазами появляются истерзанные образы самых близких людей. И все стены в крови и внутренностях, кровоточат будто изнутри, а они лежат, усеивая пол, кто-то дергается еще, кто-то стонет. Страшнее всего смотреть на Милс. Переломанное вывернутое органами наружу тело, трепыхающееся будто рыба, которую начали потрошить еще живой. Овальная матка с еще не до конца сформировавшимся плодом. Это галлюцинация. Галлюцинация. Нужно закрыть глаза и не слушать, не реагировать на приглушенные стоны. Скоро все кончится, нужно просто подождать, потерпеть, отвернуться. Но кровь и их мертвые лица прячутся даже под веками. Рой, Вероника, Милс, близнецы Пруэтты, Фрэнк и Алиса… И другие: кто-то, чьи лица Юэн не хочет разглядывать. Это не важно. Он бредит и старается переключить все свои мысли на ту маленькую девочку. Пытается как можно лучше представить себе ее голос, вспомнить слова, которые она говорила. Сосредоточиться на том, какую сказку рассказать ей в следующий раз. Молитвы Богу сменяются мольбами о том, чтобы она пришла. Потому что тогда боль снова станет тише. Потому что это как в детстве почти, когда лежишь с температурой, и тело твое будто в дробилке, а кто-то очень родной сидит рядом, положив тебе на лоб холодную тряпочку, и говорит-говорит-говорит, поет свою песенку про Августина… Ее тела не может быть там, за спиной, потому что он никогда ее не видел. Нет. Он не помнит ее лица. Он не знает, как она выглядит…