Пастис

Юэн долго думает о предложении помощи с побегом. Что, если эта попытка обнадежить нужна только для того, чтобы окончательно доломать его в конце? Бёрк даже сам уже сказал — чем больше ты доверяешь мне, тем более ты уязвим. Он, может, и правда хочет помочь, но отец его это наверняка понимает тоже. И если Юэн поверит в возможность побега, в то, что они еще могут выжить, потом будет гораздо тяжелее. Бёрк говорит, что устроит побег для них троих — и для Алисы, и для Фрэнка в том числе. Они еще какое-то время сидят в темнице после разговора о Рое. — Почему ты мне помогаешь? Ты же сам сказал, что он сделает что-нибудь с тобой, — Юэн не хочет верить. Было бы проще, если бы Бёрк просто его убил. И, наверное, проблем от этого было бы меньше. А помочь сбежать… — Алису… жалко, — он наверняка пытался минимизировать количество пыток и для нее, но его время подходило к концу, а значит, настоящий палач скоро примется за дело. — Да и к тебе я привязался. Юэн к нему привязался тоже. Какой смысл это отрицать? Это какая-то странная дружба, но все-таки дружба. — И сестра расстроится, если тебя убьют, — подумав, добавляет Бёрк. — Она все время намекает, как было бы здорово, если бы мы могли «еще разочек» освободить пленников. Вчера вообще ультиматум выдвинула: либо я тебя спасаю, либо она два месяца со мной разговаривать не будет. — Как дешево она ценит мою жизнь. — В этот период, между прочим, входят мои каникулы, — Бёрк бросает короткий скептичный взгляд, и Юэн понимает, что жизнь его оценили не так уж и дешево. Это ведь ее обожаемый брат, возвращения домой которого она ждет как божественного пришествия. Пожертвовать теми драгоценными месяцами, когда он не в школе, а дома — для нее это, пожалуй, и правда серьезный ультиматум. — Бетельгейзе часто помогает пленникам, — Бёрк вздыхает, — но они редко общаются с ней так, как ты. Так что для меня это действительно важно. — Бетельгейзе? Красивое имя. И вовсе не напыщенное. Хотя есть, конечно, что-то претенциозное в том, чтобы дать ребенку имя в честь одной из самых крупных звезд Солнечной системы. Но Юэну это имя нравится. — Ты его скоро навсегда забудешь. Верно. Если Бёрк реально решил спасти их из плена, ему придется стереть все воспоминания, чтобы не подставить себя еще больше. И, откровенно говоря, Юэн совсем не против. Забыть все это. — А тебя самого-то как зовут? Тоже в честь какой-нибудь звезды? Юэн неожиданно понимает, что до сих пор не знает. Бёрки были проблемой Моргана, Алисы и Фрэнка, для Юэна же это были, ну, Бёрки и Бёрки. Он смутно припоминает, что отца вроде как зовут Адонисом, но кому какое дело до пацана? Он мысленно звал его Бёрком и все. Но раз уж на то пошло… — Алькор. Как и ожидалось. У них, наверное, какие-то корни Блэков, это же Блэки любители «звездных» имен, да? Крохотная звезда из головы Большой медведицы, самая маленькая и незаметная, и красный сверхгигант созвездия Ориона. Немного странный выбор имен для старшего сына и младшей дочери. — Что ж, сказал бы, что приятно познакомиться, но с этим есть определенные сложности. — Пф-ф. — Теперь я понимаю, почему ты сразу решил расстаться с Алисой. — Имеет в виду Юэн, конечно, то время, когда Алькор притворялся Фрэнком. — Дело не только в том, что она могла догадаться. Это слишком бесчестно, понимаешь? — Алькор лепечет, стушевавшись. — И, наверное, сильно ранило бы ее чувства, как только открылась бы правда. Интересно, как вообще так получилось, что он, ну, влюбился в Алису? Просто в школе, наблюдая со стороны? Она терпеть не могла слизеринцев, так что пообщаться возможности у них вряд ли были. Если, конечно, он и там не использовал оборотное зелье. — Ты капец какой странный. То есть так ранить ее чувства ты боялся, а смерть Фрэнка, думаешь, ее бы не ранила? — Ты прав. Глупо получается, — Алькор только разводит руками. — Но это личное. Да и я ведь Фрэнка тоже хочу спасти. Тогда у нее точно все будет хорошо. Они некоторое время молчат. — А, да, чуть не забыл, блин, — пока Алькор вновь не подает голос. — Сегодня же Конгресс. Там будет Миллисента, так что мне нужна информация, чтобы достоверно тебя сыграть… Юэн — все еще молча — складывает из пальцев кукиш. — Слушай, мне либо придется залезть тебе в голову и узнать все, что необходимо, либо ты сам расскажешь. Пока ты полезен, отец несильно вмешивается. Будет лучше, если мы просто сделаем вид, что я взял информацию из твоей памяти, — Алькор недовольно супит брови и машинально бросает взгляд в сторону пустой тарелки. — А если я тебя обману? — Тогда у меня будут проблемы. И у тебя, конечно, тоже. Я доверяю тебе, Форни, и не хочу ни пытать тебя, ни в воспоминаниях копаться, потому что… ты, наверное, мой друг? У этого парня, должно быть, действительно совсем мало друзей. — Тебе не стыдно? — Стыдно. Но я привык. Смирившись, Юэн принимается отвечать на многочисленные утомительные вопросы. Он измотан и хочет только поскорее уснуть и забыться, но приходится рассказывать, как они с Милс обращаются друг к другу, что не стоит ей говорить, а что будет уместно, и даже какой у нее любимый цвет. — Кстати, это не от тебя ли она… ну… — Алькор выразительно машет рукой, изображая окружность. — Нет, конечно. Мы еще в июле… закончили все. Об этом Юэн до сего момента и не задумывался даже. Милс забеременела где-то через месяц-полтора после начала их с Реджинальдом длительных марафонов, и это ж было логично — пойти мужу на уступки, чтобы примириться. Завести такого желанного для Реджинальда ребенка. — Ну, да. Я помню. Но, знаешь, женщины такие коварные, я бы на твоем месте все-таки озаботился бы и… нашел бы способ убедиться наверняка, что это не твой ребенок. А то подозрительно как-то, в книжках такое заканчивается всегда одинаково. Еще один любитель литературы. После этого Юэн снова остается один. Он знает, что если будет думать о Рое и о том, что съел, его непременно вывернет, поэтому пытается думать о чем угодно другом. Даже вот о ребенке Милс — хотя это бред, конечно, она бы никогда так не поступила. Алькор, наверное, специально сказал об этом, чтобы попытаться отвлечь. Но никакие мысли не приносят ни отвлечения, ни утешения, ни покоя. Пока за дверью не раздается тихий и мягкий голос: — Господин мракоборец, я поговорила с вашими друзьями. Девочка снова пришла, несмотря на запрет отца. Она не появлялась очень долго, видимо, угроза была вполне реальной, поэтому Юэн уже отчаялся хотя бы раз еще ее услышать перед предстоящими пытками. Или побегом? — Тебе не стоит приходить, — первым делом говорит Юэн и добирается до двери. Он не представляет, как выживет здесь и не свихнется без ее посещений, но ей точно опасно здесь находиться. Потому что отец этой девочки — самое настоящее чудовище. То, что он уже с ней сделал, не дает Юэну покоя. «… однажды скормил распотрошенного котенка» — Почему?.. — расстроенно спрашивает она. — Не хочу, чтобы твой отец тебя здесь увидел. Какое-то время она молчит, думает. Будто осознает что-то. — Мисс Фоули мне не поверила, — а потом начинает тараторить очень быстро, — она обругала меня и предложила… «гореть в аду», а мистер Долгопупс, он ничего не ответил, но он… — запинается и продолжает совсем тихим шепотом, — мне надо бежать. Она прерывается, потому что в коридоре снова слышатся те самые шаги. Тревога усиливается. Он, что, специально пошел за ней? — Папочка, — ласково говорит девочка, — я сделала как ты говорил, я принесла воды тому пленнику. Я могу идти? В свои годы она уже мастерски просчитывает ходы противника наперед. Знает, зачем он здесь, поэтому предпринимает попытку сбежать. Юэн не дышит, зажав рот руками. — Да что ты? — холодно отвечает Бёрк-старший. — Разве я не говорил тебе, что ты очень пожалеешь, если я снова увижу тебя здесь? Но, к сожалению, ее противник гораздо сильнее, и одних только правильных слов недостаточно. С ним вообще не может быть правильных слов. — Но ты ведь… сам меня послал сюда, — ее голос садится. Маленький ребенок встречает в аду самого Дьявола, пока Вергилий — как бестелесный дух, как призрачная тень — может лишь наблюдать. Не надо, Господи, только не ее. «А почему нет? Отцу все равно, как. Ему главное — добиться цели». — Видимо, ты что-то неправильно поняла. Или опять хочешь меня обдурить. Юэн слышит звук, похожий на то, как волокут что-то по полу, тащат. Но девочка не кричит, и не плачет. Не вырывается. Когда дверь сотрясает от удара — тоже. Ладони, лежащие на поверхности той, чувствуют все. Кажется — даже тепло. Юэн не знает, что делать. Может, это не на самом деле сейчас происходит? Может, слух обманывает его? Но маленькое тело, прижатое к двери, чуть двигается — Юэн очень хорошо помнит звук, как она шуршит одеждой, и как обычно ее лопатки прислоняются. Сколько раз его спасали эти звуки? Дарили ощущение, что кто-то есть рядом, когда весь мир казался Юэну совершенно пустым. — Папа, — снова говорит она, будто ласка может что-то исправить. — Пожалуйста, не надо. Юэну редко доводилось слышать настолько обреченные голоса. Тем более он никогда не слышал таких голосов у детей. В ней уже и страха-то нет, только безнадежность. Когда он слышит первый щелчок, она, вздрогнув всем телом, сдавленно и очень коротко стонет, едва различимо. Юэн знает и этот звук. Так ломаются кости. Одна за другой. — Не шуми, ты же не хочешь, чтобы нас услышал твой брат? Я сделаю ему очень больно, если он вмешается. Юэн сотрясает дверь собственными кулаками. Бездумно. Бесцельно. Бессмысленно. Но он должен что-то сделать. Остановить это. Да, ублюдок только того и добивается. Но слушать это? Нет. И снова щелчок. — Лучше ничего не придумал? — Юэн почти рычит, от ярости тело колотит. Все человеческое внутри него вопит, а нутро будто дерет на части. — Да ты ведь гребаный трус. За дверью воцаряется тишина, но Юэн знает, что его слушают. Они стоят сейчас по сути друг против друга, а между ними — девочка, которую Юэн больше всего на свете хочет защитить. И не может. Горло дрожит, потряхивает голову. Нужно двигаться, нужно проломить эту чертову стену, дверь, все что угодно, лишьбыубитьегоразорватьнахеруничтожить. — Трус? — Бёрк переспрашивает, будто не понимает, что ему только что сказали. — Да, трус. Ты избиваешь собственного ребенка, потому что он мал и не даст тебе отпор, — говорить тяжело, ясности в уме нет, только красная пелена перед глазами, как у разъяренного быка, но Юэн старается сосредоточиться. — Ты истязаешь пленников — обездвиженных, обессиленных. Знаешь, твой сын хоть и слабак, но он хотя бы не трус, в отличие от тебя. Гордись, — и с каждым словом речь все больше и больше походит на звериное рычание. Вместо ответа — новый щелчок и новый сдавленный стон. Юэн надеялся, что разозлит ублюдка достаточно, чтобы обратить его гнев на себя, но Бёрк продолжает — следующий щелчок вызывает стон более громкий. Юэн ударяется о тяжелую зачарованную дверь снова, не думая о том, что не способен ни сломать ее, ни выбить. Потому что ничего другого он сделать все равно не может. Только биться и биться, ударяться точно волною о скалы, разбивать собственные кости вдребезги. — Тише. Иначе не услышишь, как ломаются ее пальцы. Всегда любил этот звук. Мне это напоминает хруст валежника поздней осенью. В первые заморозки. Юэн не хочет слышать. В один момент девочка тоненько вскрикивает, и крышу это сносит окончательно. Он таранит плечом дверь методично и со всей силой, на какую еще способно тело. Врезается обезумевшим зверем, рвущимся из клетки на волю. Удар. Удар. Удар. Остается вмятина и кровавый след. — Смотри, милая, вот, что такое грязнокровки, — говорит Бёрк, будто показывает дочке страшного зверя в зоопарке. — Они дикие и необузданные, грубые и жалкие. Ты думаешь, он поможет тебе? Он ведь знает, как остановить это. Ему достаточно сказать один коротенький адрес. И я прекращу. Щелчок за щелчком, она хнычет, уже не в силах терпеть молча боль. Перепуганная, растерянная, беззащитная. А Юэн ведь еще и пугает грохочущей дверью. Это приводит в чувства. Он и правда сам… ничуть не лучше. Ни помочь не может, только хуже делает каждым своим словом и движением. Дыханием. Останавливается и, пошатываясь, отступает на шаг назад. Смаргивает. Вокруг двери по стенам пошло несколько глубоких трещин. Отец не убьет ее. Нет. Просто сломает кости, потом вылечит. Нельзя поддаваться. Юэн должен это вытерпеть. Должен. Девочка чуть сползает по двери. Наверное, впервые за все время плена, он действительно на грани того, чтобы выдать тайну. Юэн мог выдерживать пытки: и свои, и Алисы. Но слушать болезненные стоны этого ребенка… Понимать, что она заперта с монстром и не может ни сбежать, ни освободиться… Они с Алисой оба знали, на что шли. Они были солдатами на войне, готовыми отдать жизни за тех, кого защищали. А это ребенок, который не заслуживает страдать здесь еще и из-за него. — Я… Он не может сказать адрес, потому что тогда Милс погибнет. Но с другой стороны, Алькор ведь сказал, что хочет помочь им сбежать? Может, вместо этого он успеет или уже успел предупредить Милс на Конгрессе?.. Пожирателям все равно еще нужно узнать, где преемник, прежде чем предпринять попытку убить ее. Юэну на деле ничего другого не нужно, он готов умереть, просто пусть Милс выживет и все. И пусть эта девочка перестанет плакать. — Молчите, — говорит она твердо и зло, наперекор своему отцу. И ненависти в ней не меньше, чем в ее брате. А потом — почти сразу — Юэн слышит, как она падает. — Какая же ты сука, совсем как мать. И затем новая череда ударов, но уже с другой стороны двери. В самом низу. Ногами. Она сказала это не потому что хотела остановить, а потому что знала — он не скажет. И просто сняла с него ответственность. Потому что так проще, так… будто бы и нет этого предательства. Будто он все еще добрый пленник, который хочет быть ей другом. Она — ребенок, знающий о дружбе только из книжек, но ей так сильно нужен кто-то, кто мог бы забрать ее отсюда. Увести. И это ведь не Юэн. Он на самом деле совершенно чужой человек, которому просто жаль. Очень и очень безумно жаль. Юэн тоже сползает вниз, прислоняясь к двери спиной, чувствует ее, чувствует каждый удар и в бессилии пытается заткнуть уши руками. А лицо мокрое опять. Он себя-то спасти не может, как он может спасти ее? Прости меня Прости простименяпожалуйста — Ну что за шум?! — В коридоре звучит чей-то чужой голос, и удары прекращаются сразу же. Юэн глубоко втягивает в себя воздух ртом. — Адонис, черт бы тебя побрал, я хотел поспать! Я же просил тебя, дай мне выспаться. — Я уже говорил тебе, пользуйся изолирующими чарами. — Я пользуюсь. Пользуюсь! Но у меня чуткий слух, и я улавливаю вибрации. От вибраций твои чары ни капли не помогают. Это самый дикий разговор, какой только может быть. Когда на полу в коридоре подземелья лежит избитый ребенок с переломанными пальцами, говорить о том, что громкие звуки тебе мешают спать?.. — Смотри, что ты наделала, доченька, из-за тебя не может уснуть дядя Исидор. Иди к себе. Но в шесть часов вечера я буду ждать тебя, и не вздумай сказать что-то брату. За провинностью следует наказание, надеюсь, ты помнишь это. — Да, папа, — голос совсем охрипший, но Юэн слышит, как она медленно поднимается на ноги, подтягивается изо всех сил, через боль хватаясь за металлическое дверное кольцо. Физические пытки разрушают тело, вырабатывают рефлексы, которые заставляют подчиняться. Наполняют все естество страхом, выпуская наружу самые низменные человеческие инстинкты. Учат — если видишь кнут, беги. Если слышишь шаги — прячься. А вот такие пытки… Юэн раздирает рану на плече, достигая обломка вылезшей наружу кости. Запускает пальцы глубже, в мясо, в кровь, будто боль может дать искупление. Или поможет забыться. Но легче не становится.