Тень бессмертия

Разумовский смиренно позволяет донести себя до квартиры Олега, почти потеряв сознание в его объятьях, когда Волкову удается бесшумно и без лишнего внимания окружающих донести его до Ломоносовской. Двор-колодец встречает его холодной сыростью — кажется, в последний раз Олег был здесь лет сто назад, потому что во время этих приключений он совершенно забыл, что живет не в офисе Разумовского на его мягком диване. В самой старенькой квартире лишь прибавилось количество пыли, от которой Волков невольно начинает чихать, пока укладывает Сережу на диван и осторожно осматривает. — Оно заживет? — Я не знаю, — Разумовский произносит это излишне отчаянно, — я понятия не имею, я никогда с таким не… сталкивался. — Говорил же, оборотни лучше вампиров, на нас все заживает как на собаке, — не может не съязвить Волков, чтобы поддержать долю веселой атмосферы. Сережа улыбается, но потом хрипло стонет, поджав губы и выгнувшись, когда Олег трогает его крыло. Оно жесткое, бархатно-шершавое и совсем живое — он чувствует, как сокращаются тонкие мышцы под его мозолистыми пальцами, почти что слышит, как скрипят хрящи и суставы. — За весь путь до дома оно совсем не зажило. — Волков цокает, качнув головой. — Что же делать, что же… Кровь! — спохватившись, тут же произносит он. Разумовский непонимающе хмурится, машинально ухватившись за ладонь оборотня, когда тот еще раз кивает. — Тебе нужна моя кровь! Ты уже проделывал это, она давала тебе силы! — Я не знаю, — Сережа почему-то теряется, — а вдруг не сработает? Я не хочу злоупотреблять… — Хорош сопротивляться, и так уже сегодня достаточно геройствовал! — в конец сердится Олег, снимая свой потертый пиджак и закатывая рукав черной рубашки. — Не сработает — ну и пусть! Мы обязаны попробовать! Я не дам тебе стать калекой на всю оставшуюся вечность! Указательный палец с трудом выпускает острый коготь — каждая новая трансформация дается ему все труднее и труднее, потому что силы и так на исходе — и Волков, поднеся его к левой руке, ожидающе уставляется на Разумовского. Тот обескураженно смотрит на него в ответ, но в его взгляде мелькает что-то еще, будто бы некоторое извинение, смущение, застенчивость. — М-можно? Робкие нотки и вовсе не вяжутся с обычными интонациями в голосе вампира. Олег смотрит на него — такого усталого, вымотанного, совершенно беззащитного и нерешительного, и наконец-то видит его настоящего. Без лишней заносчивости, скрывающей глубокую боль и нежелание показаться слабым, без насмешек и дурацких прозвищ. Только истинное лицо. Не менее прекрасное истинное лицо. За коротким кивком головы следует резкое движение пальца — по коже тут же текут темные струйки, которые Разумовский подхватывает бледными пальцами, сжав руку Волкова. Он смотрит на то, как Сережа выпускает клыки и приникает к его ране, сверху вниз, а по телу предательски ползут мучительные мурашки от контраста холодных подушечек и горячего языка, слизывающего кровавые капли. Вампир всасывает кровь постепенно, с каждой секундой все более жадно и настойчиво, его губы накрывают кожу так, будто хотят вобрать ее в рот целиком, полностью, и от этого натяжения становится мучительно хорошо. Олег не знает, почему и сам начинает смущаться такого интимного момента, такого близкого контакта, знаменующего невероятно высокий уровень их доверия. Разумовский спас ему жизнь. Волков спасает его жизнь сейчас и делится своей кровью уже добровольно. Ни для какого существа он не делал это раньше. Его бросает в жар, в холод, снова в жар — слабость перетекает в плавное головокружение, а Сережа никак не насытится, никак не напьется, продолжая самозабвенно впиваться в его руку. Волкову почему-то не страшно, что он может и вовсе не остановиться, выпив всю кровь оборотня — он верит, что Разумовский его пощадит и сможет преодолеть свою сильную жажду. Так и происходит — вампир в последний раз проходится языком по его выпирающим под кожей венам, слизывая остатки крови, а затем с громким причмокиванием откидывается на спинку дивана, тяжело дыша. Олег неосознанно присаживается рядом, чтобы дать себе время тоже передохнуть и подлечиться. Неглубокая рана начинает медленно затягиваться на глазах, а Разумовский снова выгибается — но сейчас его темные крылья неохотно подчиняются такому жесту, со хрустом прячась за спину. Последний болезненный стон характеризует конец мучений, и Сережа расслабленно прикрывает глаза, в то время как Волков не может оторвать от него взгляда. Белоснежные клыки с красными каплями выглядывают из-под губ, кровь снова осталась на подбородке — Разумовский вновь кажется убийственно прекрасным, и сейчас эта мысль рождает самые настоящие бабочки в желудке. — Я слишком сильно испачкался? — Волков вздрагивает от неожиданности, когда уже открывший глаза Сережа задает этот вопрос с привычной насмешливостью. Ему приходится перевести свой взгляд с губ Разумовского на его горящие красным глаза — и теперь уже утонуть прямиком в них. — Что смотришь так, будто сокровище увидел? — Думаю, почему ты не шепелявишь, когда выпускаешь клыки. — Он говорит первое, что приходит на ум, и это звучит так глупо, совершенно по-дурацки, что алые губы Сережи растягиваются в хитрой улыбке. — Неужели… неужели они не мешают тебе говорить нормально? — Нет, не мешают. — Тягуче-плавно Разумовский подтягивается ближе — между ними и так были какие-то полметра, но сейчас и это расстояние сходит на нет. Волков блуждает взглядом по его рыжим волосам, бледному лицу, опять спускается к клыкам, заставляет себя посмотреть выше, в красные глаза, и они пленят его, завлекают, заставляют утонуть в рубиновом оттенке. — Вообще не мешают говорить, есть, целоваться… — Точно? — уточняет еще более глупо, потому что мысли заглушает стук сердца, бешено отбивающего ритм в груди. — Точно, лохматый. Нет сил сдерживать то, что накопилось между ними — все напряжение, вся необъяснимая странная связь разливается привкусом горечи в осторожном поцелуе, и уже не понять, кто первый толкнулся навстречу, кто первый решился мазнуть губами по чужим губам. Разумовский двигается еще ближе, чуть ли не на бедра его садится, чтобы поцеловать больше, требовательнее, глубже. Холодные пальцы очерчивают горячее лицо, трепетно проходятся по шее — Олег смелеет сам и запускает руки в густые рыжие волосы, так что мягкие прядки шелком скользят по его коже. Да, они точно такие, какими Волков их себе представлял: расчесанные, гладкие, в них хочется зарываться до бесконечности, их хочется тянуть, заплетать, перебирать… Кровь чувствуется в каждом поцелуе, будто подчеркивая всю неправильность ситуации и весьма темное, мрачное прошлое у них обоих. Разумовский смеется прямо в губы, потирается носом о щеку, нарочно задевает клыками нижнюю губу — мол, смотри же, все-таки мешаются, ох, как неловко, — чуть кусает пострадавшую мочку, которая почти уже зажила после контакта с серебром, и ластится к Олегу, подтягивается ближе, хочет очень многого прямо сейчас, поэтому так отчаянно проявляет инициативу. Волков это понимает — пожар в грудной клетке только вспыхивает от осознания, что чувства хоть отчасти взаимны, поэтому он осторожно пытается освободиться и вслепую потянуться к тумбочке, но Сережа игриво его останавливает, перехватив запястье и уложив ладонь себе на талию. — Серый, мне нужно… — Олег задыхается ему в губы, когда Разумовский ловко и умело расправляется с его рубашкой, стягивая ненужную ткань куда-то вниз, на пол. — Там, в тумбочке, нужно… — Я вампир, тебе ничего не нужно, кроме самого меня. — Сережа отрывается от него лишь на секунду, чтобы проникновенно взглянуть на него алыми глазами и снова поцеловать, чувственно, пылко, страстно. На них так быстро не остается одежды, что Волков не успевает подумать о самом главном: он не знает, как вести себя с вампиром. Столько постыдных мысленных вопросов, ни один из которых он не решается задать, беспорядочно крутятся в голове, пока на него не накатывает совершенно холодное спокойствие — все будет хорошо. Разумовский, будто мысли прочитав, перехватывает инициативу, действуя самостоятельно, а шестое чувство позволяет расслабиться и действовать инстинктивно, не отдавая себе отчета. Гладкую кожу Сережи хочется трогать и ощущать к себе еще ближе, прилипнуть к ней и слиться воедино; сильные руки, бедра, живот кажутся непривычно идеальными, будто совсем ненастоящими, Волков сжимает крепкую талию слишком сильно, вдавливая пальцы чуть повыше тазовых косточек, так что Разумовский шипит — тихо, одновременно с этим заливаясь чарующим мягким смехом. Иногда создается ощущение, будто Волков обнимает ледышку. Холодные ладони Разумовского теперь уже на лопатках, талии, бедрах, везде, и они оглаживают горячее тело, но не мешаются с этим теплом, а только контрастируют, вызывают мурашки. Сережа опускается на бедра Олега сначала медленнее, потом быстрее, он игриво прикусывает его шею, будто вновь хочет испробовать кровь, но останавливается в нужный момент, не доводит себя до предела, не сжимает челюсти слишком сильно, чтобы вдавить острые клыки в пульсирующую вену. Тела сплетаются правильно, слаженно; Разумовский двигается и выгибается почти идеально, так, как нужно, поэтому наслаждение течет бурной рекой по венам и заставляет пальцы на ногах невольно поджиматься. Притянуть вампира еще сильнее, впечатать в себя, податься навстречу бедрами, потереться бородкой об ухо и зарыться носом в рыжие пряди — все, что ему хочется, исполняется прямо сейчас, подчеркивая осознание, что на данный момент Сережа и является его главной мечтой. Чуткий нос улавливает столько разных запахов, когда Олегу удается оторваться от губ Разумовского и вдохнуть полной грудью, что кажется, будто его разорвет от переполняющих эмоций. Сережа пахнет волшебно, сладким тонким парфюмом, горьким железом, соленым потом и кислой гарью; ароматы въедаются под кожу и заставляют прикрыть глаза, чтобы почувствовать их еще более явно, поиграться с воображением. Они не знают, сколько проходит времени, да это, в общем-то, и не важно, потому что они имеют право растянуть момент близости до бесконечности. Они будут жить и наслаждаться друг другом сотни лет. Очень-очень много и долго. — Хороший мальчик, — ударяет по ушам дребезжащий голос, когда Олег толкается в последний раз и впервые тихо стонет прямо на ухо вампиру. Хочется разозлиться, поругаться на то, насколько не нужен сейчас его привычный сарказм, но то, как томно и с каким удовольствием выдохнул эту фразу Разумовский, не может не радовать. Несколько мгновений они сидят, все так же тесно прижавшись друг к другу, будто совсем не хотят расставаться. Сережа чуть касается его губ своими губами, легкими порхающими поцелуями осыпая кожу, но все же двигается и слезает с него. Волков наконец-то тянется к тумбочке, нащупав пачку салфеток, чтобы убрать все лишние следы, а потом протягивает их и Разумовскому вместе с шерстяным пледом, взятым из шкафа. Сережа долго смотрит на него, но с некоей благодарностью принимает одеяло, закутавшись в него с глубоким вздохом. — Закурить бы сейчас, — мечтательно-рассеянно протягивает он. — Говорят, это снимает стресс. — Может, лучше поговорим? — Волков устало протирает глаза, вздрогнув, когда кончики пальцев на ногах вампира касаются его бедра — Сережа специально укладывается так, чтобы соблюдать дистанцию, но в то же время быть рядом. — Не хочешь поведать мне об этом Косте Громе? — Так все это, что сейчас было между нами, является таким интересным методом допроса, детектив? — Разумовский усмехается, но не очень весело. — Я не знал, что он был Громом, — все-таки проговаривает спустя пару молчаливых минут. — А может, знал, но со временем забыл. Я помнил, что у него был сын, но никогда не встречал его лично. Интересно же поворачивается судьба… Я ненавидел Игоря и даже подумывал его убить, а когда-то давно он мог стать мне почти что сыном. Смешок вновь натянутый, скорбный, а пальцы ног вновь касаются бедра Олега, будто ища поддержку в этих прикосновениях. Волков отзывается — осторожно берет ступню вампира в свои ладони и массирует ее, будто согреть хочет. — Каким он был? — Не таким, каким тебе пришлось его увидеть, уж поверь мне. — Разумовский фыркает. — Верю. Ты бы не думал об обращении человека в вампира, не будь он самим совершенством. Сережа чуть более весело смотрит на Олега, позволяя ему и дальше гладить свои ступни. — Он был добрым, понимающим, сочувствующим. И я рад, что Игорь тоже продолжает помнить его таким, поэтому за более конкретными описаниями советую обратиться к нашему знакомому майору. — Дымка ностальгии спадает с красной радужки Разумовского, и он снова начинает присутствовать здесь и сейчас. — Но ты все равно лучше, — вдруг выдавливает он вслед, пожав плечами. — И с тобой проще. Уютнее. Сердце Волкова невольно сжимается в сладком томлении. Может, Сережа и произнес это с преувеличенно подчеркнутым сарказмом, однако хочется верить, что в глубине души вампир действительно так думает. Пока собственные чувства к Разумовскому объяснить все еще трудно, достаточно того, что сам Сережа в них не сомневается. — Да уж, только знай, что меня обратить в вампира уже не получится, — ворчит Олег в ответ, чуть поддевая его. — С оборотнями такая штука не сработает. — А мне и не нужен вампир, когда рядом есть такой верный пес, — просто протягивает Сережа, как бы показывая, что ставит на этой теме окончательную точку. — Оборотня будет достаточно. Весьма достаточно. Олег смотрит на него долго-долго, будто наглядеться не может, а мысли раз за разом прогоняют в голове последнюю фразу, звучащую лучше, чем любое банальное признание в любви. Ему больше и не надо. Глаза Разумовского смеются, но Волков знает: вампир тоже сейчас боится, что это призрачное хрупкое счастье вот-вот исчезнет, улетучится. — Ты останешься здесь, пташка? — аккуратно интересуется он, вяло отмечая, что на этом диване им обоим вряд ли хватит места, чтобы лечь вдвоем. Сережа потягивается, сжав руки в кулаки и соблазнительно прогнувшись в спине. — Боишься, что я от тебя упорхну, псина ты блохастая? — Он чуть поворачивается к оборотню, задумавшись. — Знаешь, я не могу подобрать для тебя более подходящего прозвища, поэтому остановлюсь на этом. — У меня в запасе еще куча имен для тебя, Серый, — откликается Волков, хмыкнув. — Думал над тем, чтобы называть тебя «солнышко», но вампиры его вроде как боятся. — Обидно, что ты все еще мыслишь стереотипами о нас, волк. — Только чтобы тебя позлить, мышка. Когда Разумовский хочет дать ему подзатыльник от всей души, Олег смеется и перехватывает его руку, чтобы кратко поцеловать острые костяшки. Иногда кажется, что, если держать его ладонь подольше, то ее можно согреть, растопить этот лед, который раньше был на душе. Впрочем, у них еще будет на это время. Много-много времени. Целая вечность на двоих.

***

— Не хочешь, чтобы я тебя отвез? — уточняет Разумовский, помогая Олегу надеть черную кожанку. Тот качает головой. — Луна уже почти взошла, мне хватит сил, чтобы добежать до парка, — напоминает он, клюнув вампира в щеку на прощание. Сережа серьезно ловит его лицо своими ладонями, чтобы поцеловать правильно, прямо в губы, очень неторопливо и настойчиво, отчего Олег отвлекается и не слышит тихих шагов за дверью, так что вздрагивает от несильного стука. — У тебя гости? Хотел спровадить меня и пригласить таинственных незнакомцев? — Ревность чуть колет сердце, особенно когда Разумовский расплывается в коварной улыбке, намереваясь подтрунивать над оборотнем, но потом почему-то передумывает и жмет плечами. — Расслабься, блохастый, это Игорь. Он здесь ненадолго. Правда же? — спрашивает уже у самого Грома, когда открывает дверь и приветливо обнажает зубы в улыбке. — Да, я на свидание опаздываю, — бубнит тот, едва ли зайдя в квартиру, но все-таки сняв свою кепку в знак приветствия. — Забежал пару деталей обсудить. — Опаздывает на свидание вместе со мной же, — мягко журчит Юля Пчелкина, тоже проследовав за Громом. Волков так и застывает посреди коридора, полностью одетый и готовый идти, но теперь совершенно обескураженный появлением двух знакомых. — Не волнуйся, Гром, я девушка терпеливая, подожду тебя пять минуток. — Ты принес данные об охотниках на нечисть? — чуть более серьезно спрашивает Разумовский. Игорь, одарив Юлю доброй улыбкой, поворачивается к вампиру и отдает прямо в руки небольшую папку. — Все, кого нашел. В основном москвичи. Я бы посоветовал обратить побольше внимания на Стрелкова, вот этот тип один из самых кровожадных. — Игорь чешет голову и немного топчется на месте. — Что насчет твоей части сделки? — Я еще вчера выслал тебе на почту все адреса особо буйных вампиров и начал организовывать группу для оборотней. — Разумовский складывает руки на груди. — А ты помнишь, что должен постараться отыскать информацию в архивах твоего отца о других редких видах нежити в России? — Помню, только в том хламе разобраться ох как трудно, — виновато пожимает плечами Гром. — Может, я помогу? Оцифруем их все, а потом уже будем фильтровать электронные версии. — А что тут, собственно, происходит-то? — Волков переводит взгляд с майора на Сережу и обратно. — Вы что, работаете вместе? — О да, — Разумовский произносит это так, будто говорит о совершенно очевиднейшей вещи, — вроде зарыли топор войны и теперь дружим, чтобы защитить город вместе. Причем не отдельные группы существ, а всех, и людей, и вампиров, и оборотней… — Не дружим, а сотрудничаем, — поправляет Игорь. — У него есть полезная информация. У меня есть полезная информация. Он делает всякие эти штуки в интернете, — неопределенно взмахивает рукой, не зная, как описать все эти современные вещи, — я же разбираюсь с историей и использую свои связи в полиции. — В общем, мы вроде Белого и Черного рыцаря Готэм-Сити, — заканчивает Разумовский с ухмылкой. — Хотя, если вспомнить историю, ни для одного из рыцарей она не закончилась хорошо, да, Двуликий? — А меня в эту вашу авантюру посвящать никто не собирался? — Олег действительно обижается, осознавая, что Сережа ни разу не упоминал о дружбе с Игорем. — Что, Бэтмен, тебе уже не нужен твой Робин? — Расслабься, волк. — Юля, оказавшаяся рядом, сочувствующе похлопывает его по плечу. — Меня тоже никто в это не втягивал. А жаль. Я тоже внесла неоценимый вклад в общую победу, однако в этот дружественный союз меня, видимо, включать не собираются. — Не дружба это, просто командная работа, — терпеливо повторяет Гром. — Я, конечно, более лоялен к нечисти теперь, но дружить с вампирами все еще не собираюсь! Волков смотрит на хлопающую ресницами Пчелкину. Потом на Грома. Потом снова на Пчелкину. Подавить смех невероятно тяжело, но он все-таки сдерживает себя, чтобы осторожно спросить: — Он не знает? — Ах ты, чертовка, — Разумовский, в отличие от него, тут же заливается звонким смехом, — ты ему не сказала? — Не сказала что? — Игорь хмурится, но затем его лицо вытягивается от правильного осознания, а кончики ушей чуть алеют. — Юль, то есть ты… эм… ты как бы?.. Пчелкина чуть виновато втягивает голову в плечи и демонстрирует острые клыки, отчетливо выделяющиеся на фоне красной помады. Повисает тишина, а Разумовский, качая головой, закрывает рот ладонью, чтобы приглушить свой смех. — Ну я… не то что бы я против… ну в плане… — Игорь отчаянно пытается что-то из себя выдавить, чтобы не показаться окончательным глупцом, но у него это плохо получается. — Ты же девушка все равно… хорошая… я не имел в виду, что вампиры… — Пойдем уже, — Юля устало отмахивается от его попыток оправдаться, — ты хотел показать мне свой любимый ларек с шавермой, помнишь? — Ага, — только и выговаривает Гром, натянув кепку на глаза, чтобы скрыть горящие румянцем щеки от вовсю ухмыляющихся Волкова и Разумовского, — пойдем… Сережа гостеприимно их провожает, но не закрывает дверь — оглядывается на Волкова и вопросительно поднимает брови. — Ты пойдешь за ними? — Дам им фору, — язвит Олег, — не хочу мешать сладкой парочке миловаться. — Твое присутствие, возможно, спасло бы нашего доблестного Белого Рыцаря от окончательного позора при даме. — Разумовский изящно складывает руки на груди, тряхнув рыжими прядями. — Хотя я понимаю, что их свела общая нелюбовь ко мне. — Слишком много на себя берешь, моя эгоцентричная зубастая мышка. — Волков все-таки проходит к двери и напоследок оборачивается. — Вернусь к четырем часам. — Я уж точно спать не буду, — отвечает Сережа, вновь клюнув его в губы. Олег чувствует себя счастливым, когда выходит на улицу и начинает бежать. Ситуация, повторяющаяся каждый месяц, всегда приносит невыразимое удовольствие, но сейчас оно увеличивается в три раза, потому что Волков знает, что дома его будут ждать. Что он, в конце концов, совсем не одинок, и его жизнь, ранее не имевшая особого смысла, начинает налаживаться, иметь цель и план. Полная луна освещает Питер своим тусклым серебристым светом, а рука сжимает клык, висящий на шее. Мама бы им гордилась. Была бы счастлива за то, что мир, может, временный, но все же был достигнут. Оборотень бежит, бежит, бежит к парку, чтобы трансформироваться в настоящего волка, а по улице разносится довольный вой.