— Ты должен рассказать все новости! — Заинсубани всё ещё светился. И не прекращал с того момента как Ириэль описал ему свой визит в Лагерь Ахеммуза. — Я старик, и путешествие до Шигорада для меня долгое и неприятное. Я уже очень давно должен навестить свою племянницу. Вся остальная семья сейчас живёт здесь. Мой брат Адибаэль, отец Шани, наконец переехал в Альд’рун в прошлом году. Он и мой сын Ханнат путешествуют вместо меня теперь, когда я на пенсии.
Они сидели на креслах у камина в приватной комнате таверны Альд Скар, и Ирэ снова укрылся пледом. — Когда я видел Шани, она была в порядке, — сказал он торговцу. — Она спасла меня, пыталась отравить, а потом подстригла. Она сказала это значит, что мы — друзья.
— Аах, это наша Шанишилаби. С ней не бывает скучно. Саведри шулли. Я так рад слышать, что она снова создаёт проблемы. В последний раз я видел её… почти два года назад? В то время она была сама не своя, и это печалило меня.
— Сама не своя?
— Ай… молодые сердца часто бьют, но она получила серьёзную рану. — Он глотнул бренди и указал Ирэ жестом на бутылку, а тот вежливо помотал головой. — Прошлым летом она познакомила меня со своим мальчиком. Она меня тогда спросила: Илбабу Хассур, если мы приедем в Альд’рун, ты даешь ему раьотать с тобой? Они хотели пожениться, но их родители это запретили, так что они планировали покинуть племя. Представляешь какая наглая эта девочка, чтобы просить меня встать против моего брата?
Он снова засмеялся. — И я бы это сделал! Не только ради неё. Моей совести стало бы легче, если бы я сделал что-нибудь для этого мальчика. Ай… но в конце концов всё скатилось в кровь и пепел, а она стала неутешна. Её отец беспокоился о ней. Он отправил её ко мне и жене, чтобы она развеялась. Я сказал ей «Шилаби, не вини себя. С таким мальчишкой нельзя надеяться на…» Гах, не важно. — Заинсубани прервался, затягиваясь из эбониовой трубки и выдыхая дым до тех пор, пока Ирэ едва ли мог видеть его лицо.
— С каким мальчишкой? Нельзя надеяться на что? — Ирэ пытался скрыть личный интерес, но у него это получалось всё меньше.
Заинсубани махнул рукой, разгоняя дым и отмахиваясь от вопроса Ирэ. — Прошу простить, сера, я выпил слишком много бренди, и из-за этого болтаю о делах семьи. Думаю, ты хотел бы знать о культе Нереварина?
— Ну… да. Хотел.
— Должен сказать: будет лучше, если отправишься на поиски Уршилаку, в Эшленде, на северном побережье. Культ имеет малое значение в веровании эшлендеров, и у его последователей есть влияние только среди Уршилаку. Я понимаю желание почитать Неревара Луну-и-Звуезду и мечтать о его возвращении. Увидеть как его реинкарнация прогонит чужеземцев из Эшленда, но многие, в том числе я и моё племя, считают это просто глупой древней легендой. Приятно такое воображать, но серьёзно никто не воспринимает. — Он улыбнулся, пожал плечами, изобразил широкий жест.
— Уршилаку, однако, чтят пророчества и и ясновидение, учат своих шаманок входить в трансы с рождения, и ищут тайные знания предков. — Зажав эбонитовую трубку между зубов он поднимал и опускал её, задумчиво вглядываясь в пустоту. — По правде говоря, я не знаю как много хорошего это им приносит.
Ирэ нахмурился, озадаченный его изменением в настроении. — Что ты имеешь ввиду?
Заинсубани выглядел немного смущённым. — Гах, я не в том положении, чтобы передавать суждения об Уршилаку. Я лишь малое время провёл в их лагерях. Я сужу только по девочке Уршилаку, которая жила среди Ахеммуза. Странное, тихое существо, поглощённое необычными фиксациями и фантазиями. — Он помотал головой. — Она не нашла там себе места, а когда был там в следующий раз, её не было, как мне сказали, она стала мабригаш.
Ирэ какое-то время пожёвывал губу. — Ты говоришь о Машти Кошибаэль? — сказал он. — А до этого говорил о Джулане.
Заинсубани долго, изучающе на него посмотрел. Он нахмурился, не в состоянии прийти к заключению, и сдался. Впав в смутное изумление, он налил себе ещё бренди. — Я в растерянности, — признался он. — Не представляю как альтмер чужеземец может быть связан с этими личностями.
— Если… если я скажу тебе, то ты объяснишь что имел ввиду, когда говорил, что твоей совести стало бы легче, если бы ты что-нибудь для него сделал?
— Ай… возможно. Всё же, это было довольно давно.
— Тогда сначала ты.
— Тут особо нечего объяснять. Отец Джулана, Хан-Сашаэль, мы с ним были товарищами, из одного поколения воинов Ахеммуза. Друзьями… и соперниками на роль ашхана, и он меня превзошел. Вскоре после этого он женился на сестре моей жены. Я ушёл из племени, путешествовал, сделал свой бизнес, прошли десятки лет. Но ты поймёшь мои чувства, когда, более чем двадцать лет спустя, он признался мне, что хотел жениться на другой женщине. Пугающую девчёнку из Уршилаку, которую он подобрал в ходе торгового визита, она была сильно младше него и тиха как мышь.
— Естественно, я сказал ему, что он дурак, сказал забыть это увлечение, а если он не мог, то отправить девочку обратно к Уршилаку, сказал, что будет сумасшествием бросить всё, что у него было. Я не знал, до того как принял мой совет, что девочка была уже беременна. Когда я приехал в следующий раз, то увидел, что она не вернулась домой, а жила изолированно, стала изгоем, растила своего сына в нищете и нужде. Я пытался принести ей еду, но она закричала и угрожала мне заклинаниями до тез пор пока я не ушёл. Сашаэль отказался обсуждать это со мной, и мы попрощались на горькой ноте, последние нити нашей дружбы были порваны.
— Спустя годы я слышал обрывки от Шани. Она подружилась мальчишкой Джуланом, к досаде своих родителей, и они стали близки. Я понял, что он ничего не знал о своём отце и впадал в ярость каждый раз, когда его упоминали, настаивая на том, что у него не было отца и он ему был не нужен. Не мне было говорить ему обратное. Но когда я его встретил, в нём была видна пустота. Ты должен понимать, для моего народа племя — это всё. Это важнее, чем родственные связи, наши духи связаны вместе, одной призрачной линией, в жизни и смерти. Ребёнок, рождённый вне её… у него не хватает конечности, органа. Части души. Сейчас я живу здесь, но когда я умру, моя душа вернётся к Ахеммуза, и я отправлюсь к своему народу. У изгоев нет дома ни в этом мире, ни в следующем.
— По словам Шани, когда это закончилось, она не могла сделать ничего, чтобы достаточно восполнить его пустоту. Она пыталась стать для него целым племенем, а кто так может? Ему нужно было гораздо больше, чем то, что могла дать одно личность, и когда у неё это не получилось, он её за это наказал. Она заслуживала лучшего. И он, как я думаю, тоже, но Сашаэль теперь мёртв, погиб в окружении странных и сомнительных слухов, и я не буду говорить плохое об усопших. Вот, я объяснил. Удовлетвори моё любопытство: каков твой интерес во всём этом?
Ирэ плотнее закутался в одеяло, думая что сказать, а о чём умолчать. Будет сложно объяснить ситуацию, не раскрывая заблуждений Джулана о Нереварине. Но он поклялся, что будет хранить этот секрет, и смел надеяться, что Джулан и сам уже сомневался на этот счёт. Он мог что-нибудь придумать, что-нибудь простое и правдоподобное, что-то, что не будет затрагивать что-либо странное или личное. Это не было его сильной стороной. Он нервно сплёл пальцы.
Заинсубани снова прикурил трубку, и Ирэ спросил, — Почему ты это куришь? Что это даёт?
— Крешвид? Мерзкая городская привычка по словам моей жены, но как по мне, это расслабляет.
— «Расслабляет» звучит привлекательно.
Заинсубани улыбнулся и передал ему трубку.
***
— …и мы провели остаток ночи и значительную часть следующего дня
трахаясь на редоранской кровати и ебясь за завтраком, и да,
хорошо, кажется я его теперь люблю? Бля. Я ему это даже не сказал. Дело в том, дело в том… что я напуган. То есть, это же неебически ужасает? Любить кого-то, да, это однозначно ужасает, хотя я чувствую облегчение из-за того, что ещё
способен на это, но, но
говорить кому-то, что любишь их, потому потом они будут
знать, что ты их любишь, и это, то что ты чувствуешь это ужасное, уязвимое чувство, и что у них есть власть над тобой, и они могут начать чего-то от тебя
ожидать, типа… типа не проёбываться и не делать им больно, и я уже так в этом плох, о боги. И ты
прав, он иногда такой… пустой, я чувствую будто если
начну его любить, ну знаешь, так, чтобы он об этом
знал, то это будет похоже на заливание воды в бездонную яму, я мог бы делать это целую вечность, но всегда было бы недостаточно. Но мне стоит попытаться, потому что, потому что… это не честно, не честно что я хочу чувствовать его любовь, чувствовать силу этого, но не давать ему того же, и позволять ему это чувствовать, чувствовать, что он любим. А так как мы в разлуке всего день, а он мне
уже нужен, я сам все испортил, и мне его очень не хватает, и мне жаль, что я был жесток на счёт Того-о-Чём-не-Могу-Говорить, потому что я думаю, что теперь лучше понимаю, почему он это делает, и боги, я надеюсь, что он больше не пьет, он ведь
обещал. Но я был куском говна, и я должен извиниться. Может быть, мне стоит подарить ему что-нибудь… да, я могу это сделать, не так ли? Знаешь, я хотел принести тебе подарок, но я проебался, так что сжульничал. Шани на самом деле не передавала свою любовь, она не знала, что я встречусь с тобой, хотя, возможно, передала бы, если бы знала. Боюсь, я поцеловал тебя по ложным причинам. Но Кай говорил, что эшлендеры очень ценят подарки из-за всей этой культурной… штуки? Скажи, что это за… штука? На счёт подарков?
— Штука? — голова Заинсубани подскочила вперёд, но его глаза быстро моргали из-за внезапного вопроса Ирэ, прозвучавшего после бесконечного монолга.
— Да! Эта… штука. Как эшлендеры дарят подарки?
Старый торговец зевнул. — Тут нет какой-то тайны. Подарок — это акт вежливости среди незнакомых личностей, и знак привязанности среди друзей. Обдуманный подарок, осторожно выбранный, чтобы сделать что-то приятное получателю, это признак того, что ты внимательный и понимаешь желания и нужды других.
Ирэ тяжело вздохнул и упёрся лбом в колени. — У меня это не получается, да? — он говорил с собой, что удачно, потому что Заинсубани уже снова задремал.
Вскоре после этого Ирэ тоже заклевал носом, и кто-то помог ему подняться по лестнице и лечь в кровать, на которой он уснул глубоким и пустым, как дно океанской впадины, сном.
***
Утром он позавтракал, оплатил счёт, и оставил Заинсубани записку с искренней благодарностью. Затем он пошёл в башню стражников Альд’руна, чтобы подтвердить заявление прошлой ночи. Как ему сказали, Ханарай была за решёткой, выкрикивала нелепицу, а затем впадала в жуткую тишину. Они не могли сказать что с ней произойдёт, это решит Храм. Ирэ не посчитал ничего из этого воодушевляющим, но сейчас можно было мало что сделать. У торговца книгами он нашёл то, что ему прошлой ночью рекомендовал сонный Заинсубани: том эшлендерской поэзии «Слова Ветра». — В нём не только традиционные эшлендерские песни, хотя их там много, — говорил ему торговец, показывая свою зачитанную копию. — Здесь также есть эпические стихи, например «Сага о Кит-каэле Даэдраубийце» и «Песнь об Ослеплённом Звёздами Чемпионе», которые знает каждый велоти. И сказания об известных возлюбленных… ну, Хаелун и Арматур здесь переведены как братья-по-копью, но это вина публицистов Храма Трибунала. К сожалению, если мой народ отказывается записывать наши слова, то мы будем страдать от плохих интерпретаций от тех, кто записывает.
Брови Ирэ подскочили. — Иури-Эль, это идеально. Боги, если бы это было у него, когда он рос, это сильно бы это спасло. Думаю, он составлял свою мужественность полностью основываясь на мусорных геройских романах и на людях, кричавших ему «
вассит».
— Да, это и происходит с детьми, выросшими вне племени. Когда он рос, я отправлял своего сына Ханната к Ахеммуза на три месяца каждый год. Каждое лето, чтобы он помогал с гуарами, и чтобы научить его нашей культуре. Не дать ему забить голову плохими вещами. Может это поправит какую-то часть урона.
— Надеюсь.
С книгой под рукой и со значительно более лёгкой походкой, чем раньше, Ирэ сел на силт страйдера до Балморы.
