How to Disappear Completely

Это был интересный контраст. Уршилаку носили более дорогую одежду, более совершенное оружие, и в целом казались в лучшем экономическом и физическом состоянии, чем ахеммуза, но при этом меньше улыбались. Они относились друг к другу с большей серьёзностью, подавая блюда из жареной кабанины и ароматного, настоянного на травах солёного риса в порядке очереди, произнося заученные слова при подношении и получении. Ириэль гадал, вдохновляет ли племенную культуру их ашхан. Как и его гулахан, он был высоким, но если Забамунд был смуглым и жилистым, как колючка трама, Сул-Матуул был широкогрудым, с тёмными волосами и тёмными глазами. Забамунд двигался резко, то ли скрытно ковыряясь в носу длинным пальцем, то ли указывая на соплеменника, который ещё не получил угощения. Сул-Матуул просто не двигался. Он сидел, как каменная глыба, суровый, и, казалось, не имевший возраста, только глаза его перебегали от лица к лицу. От Забамунда к Ириэлю и обратно. Забамунд это заметил и вернул хану взгляд, в котором смешались раскаяние и упрямство. Я знаю, говорило его выражение лица, но доверься мне. Ирэ чувствовал холодное натяжение высыхающей отметки прав гостя на лбу, и пожевал губу. Сул-Матуул снова на него уставился. Он носил на лбу широкую кожаную повязку, инкрустированную камнями и скорлупой жуков, а его щёки были отмечены маленькими v-образными шрамами, окруженными угловатыми узорами, нанесёнными чёрной тушью. Ирэ не знал значение зрительного контакта в обществе эшлендеров, но смотрел в ответ так твёрдо как мог, прежде чем прерваться и вернуть своё внимание к тарелке. Он был полон решимости закончить трапезу не дрогнув, несмотря на то, что количество соли и специй превышало его комфортный уровень. Ириэль сделал ещё один глоток дымящегося чая из корня трама и попытался сосредоточиться на ощущении жжения на языке. Ему удалось лишь задаться вопросом так ли чувствует себя атронах, извергающий пламя. Было много причин, по которым Ириэль не был склонен к созданию и реализации хитроумных планов, особенно тех, которые требовали постоянной адаптации и импровизации на ходу. Вы, несомненно, уже знакомы со многими из этих причин, но одну я бы особенно выделил: большую часть своей жизни Ирэ провёл в рамках строгих систем. Альтмерское общество было огромной, жёсткой структурой, машиной, включающей в себя родословную, касту, образование и призвание, и заставляющей двигаться по узким дорожкам от рождения до смерти, не оставляя ему практически никакого пространства для манёвра. Согласно своему стартовому положению, Ириэль должен был стать рыбаком, как и его отец, каким бы неприспособленным к жизни он ни был. Его кровь диктовала ему судьбу. Но кровь не согласовалась с мамой Ириэля. Системы, как она его учила, построены на правилах. Именно так они работают, именно так они двигают тебя, как шарик, по отведённому каналу в отведённое отверстие. В целом, правила существуют для того, чтобы держать тебя на твоём месте, но если ты умён, говорила она, ты можешь использовать это в своих интересах. Ты можешь взять правило из одной части системы, аккуратно согнуть его и использовать как инструмент, чтобы вклиниться в механизм другой части, открывая тебе дверь, к которой у тебя бы никогда не было доступа. И если ты сможешь это сделать, говорила она, сверкая изумрудными глазами, то система спокойно позволит тебе это сделать, потому что альтернативой выступает вариант признать себя сломанной, а систем важнее тебя. Система всё ещё попытается сломать тебя, если сможет добраться, поэтому главное — защитить себя с помощью самой системы. И, в конце концов, саботировать её изнутри. Ириэль не понимал ни слова. Он знал только, что социальные махинации его матери — это еще одна система, в которой он был заточён. Его просто перебрасывали из одной в другую, столь же непроницаемую и невозможную для него, столь же незаинтересованную в его счастье. Он не мог думать так, как она. Преднамеренное манипулирование ситуацией никогда не казалось ему возможным, только покорная инерция или внезапное, резкое освобождение, открытие люков и погружение в беспомощное свободное падение. Он находился в этом падении с самого прибытия в Морровинд, и иногда ему казалось, что он никогда не остановится. При всей обиде на контроль и власть, которую накопила в нем жизнь, и при всем инстинктивном отказе возвращаться в любую форму заключения, он не представлял, как существовать без этого. Рабы не приспособлены к свободе. Правда Ириэль понятия не имел как контролировать ситуацию, чтобы добиться желаемого результата, по крайней мере, не за пределами алхимической лаборатории, и уж точно не с участием людей. Однако, были свои преимущества в том, чтобы иметь мозг, который постоянно проигрывал в воображении в деталях и живых красках наихудший возможный исход любого предстоящего события. Он отправился из Садрит Моры с упрямым фатализмом в голове. Он пришёл бы в лагерь, попросил бы пройти тест, и ему бы сказали, чтобы он исчез, желательно не насмерть. Тогда всё это закончится, и все оставят его в покое. Вот только пока он брел по мёртвым холмам Пепельных Земель, в его голову закрались сомнения. Что если, доложив Косадесу, что Уршилаку отказались его испытывать, его перебросят с эскортом Легиона, чтобы заставить их сотрудничать? Такая возможность была слишком страшна, чтобы её рассматривать. Он подумывал о том, чтобы нагло солгать Косадесу — что он провалил тест, что его проверяли, что он вообще был в лагере Уршилаку. Откуда бы шпион мог узнать правду? Проанализировав свои навыки лжи перед лицом профессионала, Ириэль узнал ответ на этот вопрос. В любом случае, Джулан знает, и хотя он вряд ли сообщит об этом Косадесу, очевидное доказательство того, что Ирэ официально отвергнут как дитя пророчества, может оказаться единственным способом сместить его. Мы оба знаем, что дело не совсем в этом, но, по крайней мере, у него было бы оправдание. Вежливость и традиции эшлендеров — это система, говорил он себе. Единственная надежда — понять её и научиться действовать в её рамках. Права гостя означают, что они не могут напасть на тебя без провокации или отказать в разумной просьбе, не потеряв лица. Но утверждать, что ты Нереварин, несомненно, считается провокацией, а просьба о проверке не сочтётся разумной. Возможно, я смогу объяснить всё шаманке, но сначала мне нужна аудиенция, а они держат шаманку в своей юрте, как какую-то тайну. Его присутствие, неизбежно интригующее многих, превратило трапезу в напряженный, полный подозрения процесс, но он это предвидел, подготовился и всё прошло без происшествий. Теперь, когда их любопытство было удовлетворено тем, что чужак, хоть и высокий и странного цвета, на самом деле очень скучный, большинство членов племени вернулись к своим делам. Они уходили от костра по одному и по двое, кланяясь хану и произнося очередную шаблонную фразу. Осталась лишь горстка самых медлительных едоков. Беловолосые старцы, закутанные в покрывала с кистями, ссасывали солёный рис с деревянных ложек, зернышко за зернышком. Неопрятная женщина, чьи спутанные волосы выбились из черных кос, на её бровях был тот же узор из точек, что и у Забамунда. Одной рукой она кормила младенца, а другой запихивала в себя холодную еду, наконец-то найдя время после того, как провела весь обед с другими своими детьми. Обращаться к мрачному, задумчивому ашхану Уршилаку было примерно так же разумно, как бить мокрой шваброй спящего огрима, но Ириэль знал, что должен воспользоваться возможностью, пока она есть. Нельзя терять настрой. Он стиснул руки на коленях, пытаясь успокоиться. Прочистил горло. Возможно, долгое молчание сделало свою работу за него, возбудило в нем какой-то проблеск любопытства, потому что в конце концов Сул-Матуул заговорил с ним первым. — Забамунд сказал мне, что ты был у Ахеммуза. Гулахан резко поднял голову при упоминании своего имени, и его взгляд устремился на Ириэля, призывая того к осторожности. Ириэль принял предупреждение, но, не имея возможности узнать, где спрятаны ловушки, мог лишь слепо шагать вперед. — Да, — сказал он как можно нейтральнее. — Я был ранен, и они заботились обо мне, пока я не поправился. — Значит, ты испытываешь к ним чувство преданности? — В вопросе Сул-Матуула пружинили клинки, но Ириэль не мог видеть их направление. — Они оказали мне большое гостеприимство, хотя у них почти ничего не было, — ответил он, тщательно подбирая слова и изучая реакцию в глазах ашхана. — Значит, они в плачевном состоянии? — мельчайший намек на улыбку. — Как тебе их хан по сравнению со мной, чужеземец? — Поскольку их хан… — Ириэль почувствовал, что разговор уходит из-под ног, и попятился назад, колеблясь, пытаясь прикинуть последствия возможных ответов, прежде чем спровоцировать что-то разрушительное. Сул-Матуул прервал его вихрящиеся мысли смехом, наклонился вперед и заглянул в его испуганные глаза. — Преданность, действительно, если ты боишься раскрывать степень их слабости. А зря, ведь мы потерпели от Ахеммуза великое оскорбление и с тех пор презираем их. Говорю тебе, тогда они не думали о гостеприимстве и не заботились о священности права гостя. Мой род в те дни не владел ханским титулом, и Ахеммуза должны быть благодарны, что это не так. Мой род подобен эбеновому дереву, чёрным жилам этой земли, мы становимся твёрже и сильнее, поколение за поколением. В тот день мы выступили за войну. Но не бойся, альтмер. Я уже слышал, что ашхан, злоупотребивший нашим гостеприимством, мёртв, а у Ахеммузы нет другого, нет силы, нет воина, достойного этого имени. Он фыркнул, возвращаясь в исходное твердое положение в тусклом свете. — Но мы все еще ценим Закон Пустошей. Мы защищаем жизни невинных, и мы не нападаем без необходимости. Можешь передать это Ахеммуза. Это мы не прощаем и не забываем, но у нас больше чести, и мы не будем нападать на племя пастухов без хана из-за десятилетней обиды. Ты поймешь, чужеземец, что у нас более высокие стандарты, чем у других кланов. Мы поддерживаем старые традиции. Мы также внимательно следим за нашими гостями. Мне сказали, что ты хочешь увидеть нашу шаманку, что запрещено всем, кроме тех, кто связан узами клана. Зачем? — Хан-хул, я прошу у тебя прощения, — вмешался Забамунд, протягивая руку в мольбе. — Это моя ошибка, моя путаница. Этот чужеземец искал нашего торговца, чтобы получить припасы, и мои уши неправильно расслышали его чужеземный язык. Он не наносил оскорблений, правда. Он уедет на рассвете, и я лично провожу его из наших земель. Ириэль сжал челюсти и бросил на Забамунда извиняющийся взгляд. — Нет, — сказал он. — Боюсь… это правда. Я должен поговорить с вашей шаманой о деле, очень важном для вашего народа. Он надеялся использовать одобрение Ахеммуза как способ внушить веру в свою честность, но это явно не сработало, и он отказался от идеи притвориться, что его послала их шаманка. Он не хотел подвергать их еще большему риску нападения ложью, которая впоследствии может обернуться против них. Таким образом, всё, что он сказал до сих пор, было правдой. Для более хитрой части своего плана он был вынужден прибегнуть к более ненадежному контакту, хотя и менее опасному. -У меня сообщение от Машти Кошибаэль. Это вызвало больший переполох, чем он ожидал, хотя было ли это ему на руку, он не мог сказать. Сул-Матуул остался бесстрастным, но Забамунд напрягся, наморщив лоб. А вот простоволосая мать, внимательно слушавшая его с самого начала упоминания об Ахеммуза, вскочила на ноги с круглыми глазами и полным ртом риса. — Маффти? Маффти Кофибаэль?! Её ребенок завыл от возмущения, грудь внезапно вырвалась из его рук. Несколько проходящих мимо Уршилаку услышали переполох и поспешили к ним, в том числе беловолосая женщина. Она была явно пожилой, но высокой и ходящей ровно в своих тонких вышитых юбках. Она опустилась на колени и взяла на руки хнычущего ребенка, устремив суровый взгляд на его мать. — Прикройся, Маэли, — процедила она, — здесь гости! — Но Амму! — Не Аммкай. Разве это слишком много — надеяться, что хотя бы одна дочь не опозорит меня? — Амму!!! Послушай! — Так ты разговариваешь со своей матерью? Перед ханом и гостями? Ириэля поразило то, что они спорили на тамриэльском, и он сомневался, что это было ему на пользу. Особенно необычным был акцент бабушки, ближе к голосам, которые он слышал в Альд’руне, чем в лагере эшлендеров. Она перевела взгляд на Забамунда и повернула голову в сторону Маэли, как бы возлагая на него личную ответственность. Забамунд в ответ недоверчиво пожал плечами, как человек, которого попросили взять ураган на поводок. Маэли поправила рубашку, устремив кинжал на мать, и ткнула пальцем в сторону Ириэля. — Амму, он видел Машти! Сказал, что у него от нее послание! — Звезда Азуры! — уложив внука на колени, высокая женщина стала пристально разглядывать Ириэля. Это было похоже на то, как если бы с него сдирали краску два концентрированных красных пламени. — Ну же, — сказала она властным тоном. — Если у тебя есть информация о моей семье, говори. — Нет. — Прежде чем Ириэль успел что-то сказать, вмешался Сул-Матуул. Он прикоснулся пальцами к груди, в его глазах читалась искренняя печаль и уважение к старшей женщине, но затем он опустил брови. — Хашенит, Таламму, но нет. Это имя ничего не значит для Уршилаку, и любые её слова для нас — пыль. Она — изгой. Ты знаешь, что это так. После нескольких мгновений тягостного молчания Маэли вспыхнула, — При всем уважении, хан-хул, это должна решать шаманка! Сул-Матуул сверкнул глазами, но ответил ровно, — Ни один из этих вопросов не входит в компетенцию шаманки. — Но это так, — повысил голос Ириэль. — С большим уважением, это так. У нее был сон-видение, в котором… Ашхан громовым голосом перебил его. — Её видения нас не касаются! Она изгнанница, права кости были отменены, её родовые связи разорваны. Теперь она — Ахеммуза, и связана с их призраками, не получая мудрости от наших! Ире подбирал слова, как выступы на скользком утёсе. — Она больше не принадлежит к Ахеммуза. Теперь она мабригаш, не принадлежащая ни к одному клану. Множество голосов, роившихся вокруг костра, присоединились, чтобы задать вопрос, поспорить или подтвердить. — Мабригаш? Но как, я думал, она… — Зачем ей посылать чужеземца, чтобы рассказать нам об этом? — Ты помнишь Машти, не так ли? Они с Маэли были такими противоположностями. Она целыми днями пряталась в своей юрте, конечно, она боялась переходить горы! — Теперь она ясновидящая? Я не помню, чтобы она проявляла такие признаки, но к некоторым это приходит поздно, ради Азуры. Ашхан заставил своё племя замолчать, ударив обеими руками по своим гранитоподобным бёдрам. — Если у неё нет предков, у нее не может быть истинных видений! Довольно этих глупостей! Забамунд, ты предоставил этому н’ваху право гостя. Тогда посели его у себя, и пусть он уйдёт к утру. Я не желаю больше видеть эти неприятности в моём лагере. У Ириэля была еще одна, последняя карта. Он лишь надеялся, что правильно запомнил её детали. В этот раз он был благодарен Каю за то, что тот много раз заставлял его подтверждать информацию в своих отчётах. — Меньше всего я хочу неприятностей, — сказал он, — Я признаю, что, будучи чужаком, не могу надеяться понять эти вещи. Я действительно только посланник. Это правда, у нее нет доступа к мудрости предков племени. Но она утверждает, что всё же получила послание от того, кого она называет… Заешиваса? Внезапно вокруг костра воцарилась полная тишина. — Мне жаль, — замялся Ирэ. — Возможно, она ошиблась. Возможно, для вас это значит так же мало, как и для меня. Конечно, само послание… странное. Но я поклялся своими предками и честью, что сообщу его только шаманке, поэтому, если нет возможности получить аудиенцию у неё, я уйду на рассвете, как велит ашхан. Через секунду все вокруг превратилось в хаос голосов, криков и споров сразу на нескольких языках. Ирэ затерялся в буре, но «Заешиваса!» и «Пикстар!» повторялось на многих языках. Он слышал, как женщина, которую Сул-Матуул назвал Таламму, громко настаивала, прижимая к груди (вновь кричащего) ребёнка: — Признайте правду, все вы, она мертва! У нас никогда не было её костей для обрядов, мы никогда не могли быть уверены, что она была с предками! Нибани никогда не слышала её, но не потому, что она жива, а потому, что она потеряна! Признайте, её дух может быть где-то там, в ловушке на горе, которая убила её, не пускает к каушагурше, к Двери Ожидания, и вместо этого зовет Машти. Скажи мне, что я ошибаюсь, хан-хул! И скажи мне, что ты, как никто другой, закрыл бы уши от её последнего послания! Сул-Матуул вернулся к своей неподвижной и молчаливой форме. Глаза его, однако, изменились. Они смотрели в огонь, пустые от воспоминаний и горящие от боли. Спустя время, когда балаган затих достаточно, чтобы Ириэль мог быть услышан, он снова обратился к ашхану. — Я не прошу вас нарушать законы клана от моего имени, — сказал он. — Я прекрасно понимаю, что с шаманкой могут говорить только те, кто связан с кланом. Но, может быть, есть способ связать с кланом меня? Чисто формально, уверяю вас. Но я всё равно уйду, как только смогу. Маэли заговорила быстро и решительно. — Хан-хул, ты не можешь говорить, будто мы никогда раньше не связывали с кланом чужаков. Моя мать ведь сидит прямо здесь! — Айар, нассатерабанит Неревар, — прохрипел один из закутанных в одеяла старцев, вызвав мудрые кивки окружающих. Ириэль уловил только последнее слово, но смысл его понял из своих исследований. Эшлендеры считали предметом большой гордости то, что они приняли Неревара как одного из своих. Затем заговорила другая соплеменница, её голос был надтреснутым и сырым от эмоций: — Хан-хассул, он, может, и чужак, но не презирай его, умоляю. Он дарит нам жизнь каждым своим лекарством от болезни. Если бы он был здесь три луны назад, мой Дират был бы жив. Прошло несколько минут, прежде чем Сул-Матуул заговорил. Уршилаку постепенно погрузились в сочувственное молчание, так же наблюдая за огнем, ожидая решения своего хана. Наконец он поднял голову и расправил плечи. Ириэль почти ожидал, что с его шеи, когда он поднимет её, сорвутся маленькие лавины. — Почтенная Таламму, вдова великого Хана-Который-Ждёт, ты и Маэли, мать, воительница и защитница Уршилаку, говорите истинно, — сказал он. — Это решение не для воли хана. Но это и не для воли шаманки. Это решение принадлежит царству пепла, а не крови. Он повернулся к Ириэлю. — Чтобы быть принятым в племя, ты должен пройти испытание. Я объявляю синнаша бел-кауши, испытание призраков. Тебя будут судить духи наших предков, чтобы узнать, достоин ли ты. Ириэль был потрясён его словами, но ещё больше его потрясли взгляды, которые он замечал. То, как Эшлендеры вокруг него переглядывались. Он заметил, как вздрогнул Забамунд, как Маэли в отчаянии опустила свою тёмную голову. Они не думают, что я выживу, понял он, ни один из них.