✧✧✧
Сюэ Чжэнъюн остановился, едва миновав порог, и непроизвольно потянул носом тёплый воздух, пропитанный манящим и смущающим запахом. Глава академии так опешил, что на пару мгновений буквально окаменел. «Твою мать... В каком это смысле?..» — ошарашенно подумал он. Но следом его окатило холодным осознанием: «Ах да! Я и забыл, что... Но как же так, Юйхэн?! Почему это случилось?» Тут ему стало немного стыдно оттого, что он подумал, будто Чу Ваньнин из вредности решил сегодня игнорировать учеников, расписание занятий и свои обязанности. Одновременно с этим Сюэ Чжэнъюн почувствовал лёгкий холодок, пробежавший по спине. Словно он был соучастником преступления, которое вот-вот раскроется. Конечно, рядом с ним сейчас был всего лишь юный, ничего не смыслящий в таких делах сын. Но это был гиперактивный подросток-альфа, и он мог всё не так понять или как-то не так... среагировать. Сюэ Мэн всегда был без ума от своего идеального учителя. Естественно, это чувство было чистым, безо всяких дурных примесей. Безоговорочное восхищение и кристально чистая привязанность. Но кто знает, во что это может перерасти, если в дело вмешается природа... «Ох уж эта природа, даже Юйхэну не удалось с ней справиться», — философски подумал Сюэ Чжэнъюн, и, не желая, чтобы между учителем и учеником возник хоть намёк на неловкость или недосказанность в будущем, он встал стеной между Сюэ Мэном и его желанием ворваться в спальню Чу Ваньнина. — Стоять на месте! Молчать! — строго приказал он сыну, будто тот был глуповатым щенком, который слишком близко подлез к котлу с кипящим маслом. Сюэ Мэну, находившемуся в критической близости от заветного порога, не терпелось проскользнуть внутрь, и окрик отца его ошеломил и даже немного обидел. — А я ничего и не говорил! — с горечью заметил он, но Сюэ Чжэнъюн, который обычно был дурным примером излишне потакающего и безгранично любящего отца, внезапно стал глух и слеп. Он будто не заметил этой обиды в голосе сына и блеск навернувшихся слёз в его глазах. — Никого сюда не впускай. Если будет надо — бей всех, кто попытается войти, я разрешаю, — оставляя сына за дверью, сказал глава академии и перед тем, как захлопнуть дверь перед его носом, добавил на всякий случай: — И сам не смей входить. — А если... — попытался остановить его Сюэ Мэн. — Если кто-то... — Всем говори, что мы... работаем... То есть совещаемся... А нет, скажи, что мы с Юйхэном пьём! — Сюэ Чжэнъюн подумал, что все эти легенды одинаково идиотские, поэтому махнул рукой и, закрывая дверь, бросил: — Включи голову! Придумай что-то правдоподобное и гони всех к чёртовой матери! Сюэ Мэн от этих слов окончательно впал в панику. «Да что там происходит-то?! Что с учителем?» Он послушно отбежал от дома, чтобы проверить, не идёт ли кто-то по дорожке к пруду. Не увидев рядом посторонних, он оббежал здание, выясняя, не притаился ли кто-то коварный в кустах. Вернувшись на исходную, он потоптался на месте, не вытерпел и прижал ухо к двери. Ничего не было слышно, и он, осознав, что делает, застыдился своего поведения. В итоге Сюэ Мэн уселся на ступенях, поминутно оглядываясь на дом и строя ужасающие и невероятные предположения о том, что же могло случиться с учителем.✧✧✧
Чу Ваньнин чувствовал себя расколовшимся на части сосудом. Он чувствовал себя грязной, мокрой, уродливой развалиной, на которую нельзя смотреть без гадливой жалости. Он сам у себя вызывал отвращение. Услышав, что кто-то вошёл в дом, он невольно застонал от досады. Даже умереть не опозорившись не дадут! Кому там срочно захотелось его навестить? В отчаянии он попытался сконцентрировать в ладони магический заряд, который мог бы если не вышвырнуть непрошеного гостя вон, то хотя бы чувствительно ударить его злобно потрескивающей золотистой сферой, похожей на шаровую молнию. Но заряд был слабым, неустойчивым и, рассыпавшись на мелкие искорки, он потух, едва отделившись от бледных дрожащих пальцев. Чу Ваньнин, униженный ещё больше, попытался подтянуть одеяло повыше, желательно так, чтобы закрыть лицо и благополучно задохнуться в жаркой темноте. Но гость уже вошёл в комнату и остановился в нескольких шагах от его постели. Неприятным гостем, который избежал атаки только по причине полной физической и духовной истощённости Чу Ваньнина, был, конечно же, Сюэ Чжэнъюн. И надо отметить, что картина, которую представлял Чу Ваньнин, сильно отличалась от той, которую наблюдал глава академии. И оба они сильно бы удивились, если бы могли в этот момент обменяться своими впечатлениями и ощущениями. Пока Чу Ваньнин занимался безжалостным самоуничижительным анализом ситуации, глава академии окончательно убедился в том, что не зря оставил Сюэ Мэна сторожить вход в дом. Не хватало ещё, чтобы он увидел Чу Ваньнина... таким. Слов для описания увиденного ему не доставало. Проще сказать, что главе академии стало немного не по себе от изменений в образе Чу Ваньнина, который ещё позавчера был таким знакомым: собранным, почти идеальным, твёрдым, как отполированный камень. В нём не было ни зазора, ни трещинки, ни изъяна, за которые можно было бы зацепиться. Сегодня эта каменная оболочка треснула, как хрупкая скорлупа, и, поскольку они были знакомы очень давно и даже могли называться хорошими друзьями, Сюэ Чжэнъюну стало неловко. Он так же, как и остальные, привык к холодному образу Юйхэна. Для него он был строгим, необщительным, несколько жёстким, но очень талантливым наставником. Юйхэн был эталонной бетой. Человеком почти без эмоций. Человеком, который ничем кроме своей работы не интересуется. Умный. Сильный. Дисциплинированный. И что из этого списка можно было теперь применить к нему? «Выглядит как редкий цветок, распустившийся под первым снегом», — честно сказал себе Сюэ Чжэнъюн, никогда не отличавшийся тягой к поэтическим метафорам. Но разве можно было не сравнивать Чу Ваньнина, лежащего на белой постели, с совершенным в своей красоте цветком? Такая полупрозрачная бледная кожа, мягко переходящая в нежный розовый оттенок на крыльях носа, на полуопущенных веках у кромки чёрных, дрожащих ресниц. Розовый цвет набирал силу, окрашивая немного припухшие, будто искусанные губы. Выражение влажных тёмных глаз, которые будто не могли сфокусироваться на лице Сюэ Чжэнъюна, было немного рассеянным, невидящим и потому необычайно мягким. Разве мог какой-то альфа остаться равнодушным при виде такой фарфоровой хрупкости? При виде такой изысканной слабости? И перед витающим в воздухе лёгким ароматом. Перед запахом, который не могут ощущать беты. И который не могут издавать беты. Что случилось бы, если бы кто-то сейчас захотел откинуть одеяло? Если бы кто-то пожелал разорвать тонкий слой одежды на Чу Ваньнине? Если бы кому-то стало невмоготу просто смотреть на это податливое тело, то что бы смог сделать Чу Ваньнин? Вчерашний Чу Ваньнин просто переломал бы кости любому, кто переступил бы черту. Сегодняшний Чу Ваньнин мог только стонать. «Повезло же тебе, что мой сын такой воспитанный юноша и не стал вламываться в дом», — подумал Сюэ Чжэнъюн, напрочь забывая, что в воспитании Сюэ Мэна участвовал и Чу Ваньнин. — «Иначе Сюэ Мэна пришлось бы отгонять от тебя палкой... Или спасать от сердечного приступа в таком юном возрасте...» Понимая, что сейчас главное — разобраться не с гипотетическими проблемами, а с реальными, Сюэ Чжэнъюн быстро взял себя в руки и занялся делом. Для начала он принёс большой кувшин воды и, налив полный стакан, присел на постель к Чу Ваньнину. — Юйхэн! А мы тебя потеряли! Ну-ну, не торопись, а то захлебнёшься. Я налью ещё, если захочешь, — придерживая слишком тяжёлый для Чу Ваньнина стакан, сказал он. — Какого... ты... что... — немного утолив страшную жажду, обрывисто прошептал Чу Ваньнин. Подразумевал, он конечно: «Какого чёрта ты здесь забыл?» и «Что ты себе позволяешь?! Я не младенец и сам могу налить себе стакан воды!» Пока возмущённый Чу Ваньнин пытался столкнуть главу академии, рассевшегося на постели, и пресечь попытки поухаживать за ним, Сюэ Чжэнъюн нашёл у себя в кармане аккуратную плоскую шкатулку, подаренную ему возлюбленной женой — госпожой Ван. В этом небольшом контейнере всегда лежал полный набор разных необходимых в экстренных случаях препаратов. Сюэ Чжэнъюн не был уверен, что внезапные «проблемы» Чу Ваньнина были таким уж экстренным случаем. В конце концов, от этого ещё никто не умирал. Но всё же он с надеждой перебирал содержимое шкатулки, одновременно думая о том, что стоит как-то поделикатнее подвести Чу Ваньнина к истинной причине его «болезни». Любому другому человеку с теми же симптомами глава академии легко мог сказать: «Да что тут думать? Ставлю свой веер на то, что тебя облапал какой-то красивый альфа на празднике фонарей! Это естественный ход вещей и тут нечего стесняться! Любовь прекрасна, наслаждайся жизнью, пока можешь!» Но какой же альфа, пусть даже самый пьяный и тупой, посмел прикоснуться к Юйхэну? Какая деревенщина могла не знать, кого пытается лапать? Какой самоубийца выбрал такой сложный путь ухода из жизни? Поскольку никаких вестей о том, что Чу Ваньнин избил кого-то на ярмарке, Сюэ Чжэнъюн не получал, эта загадка встревожила его сердце ещё больше. «Не убил же он этого психа?» — спросил он сам себя. Но полной уверенности в том, что где-то в канаве не валяется труп наглеца, посмевшего... Тут ему наконец попались на глаза две зеленоватые капсулы, связанные тонкой бумажной ленточкой. Короткая надпись на них не оставляла сомнений в том, что это необходимое лекарство, которое должно унять телесный жар и на время снять симптомы. Сюэ Чжэнъюн немедленно попытался накормить Чу Ваньнина этими пилюлями, но его едва не укусили за палец. — Ты... — злобно прошелестел Чу Ваньнин, пытаясь нахмурить брови, чтобы выглядеть максимально серьёзным. Но получилось у него только жалобное выражение, которое словно говорило «Делай со мной что хочешь, я не могу сопротивляться...» — Невкусно? — уточнил Сюэ Чжэнъюн. — Ну потерпи. Это поможет от... лихорадки. И тут он провернул тот же фокус, который проделывал с Сюэ Мэном в детстве, когда тот капризничал и не хотел пить лекарства. Он просто-напросто зажал Чу Ваньнину нос и дождался, пока тот из-за нехватки воздуха откроет рот. — Вот и всё! — торжествующе заявил он, убедившись, что «больной» принял обе пилюли. — Водички? «Я тебя убью. Ты покойник», — мысленно ответил ему Чу Ваньнин и снова упал на подушки, обессиленный новым приступом негодования и жара. Спустя час он внезапно распахнул глаза. Мир вокруг снова обрёл привычную чёткость, и Чу Ваньнин ощутил, что силы, пусть и не в полном объёме, начали возвращаться к нему. Он поднял руку, прикоснувшись к своему лбу: температура явно снизилась. Сюэ Чжэнъюн всё так же сидел на его постели, повернувшись к «больному» спиной, и, судя по всему, вёл активную переписку в конференции академии. Чу Ваньнин раздражённо толкнул его ногой. — Юйхэн! — Сюэ Чжэнъюн попытался взять Чу Ваньнина за запястье, чтобы проверить температуру и пульс, но ему звонко щёлкнули по руке: — Я вижу, тебе уже лучше? — Да. И мне будет ещё лучше, если ты перестанешь сидеть на моём одеяле, — ответил Чу Ваньнин, ещё раз подопнув главу академии. — Я уже здоров. Можешь уходить. Прощай. Он смотрел в окно, ожидая, что Сюэ Чжэнъюн наконец встанет и покинет его комнату. Но гость явно никуда не торопился, и неприветливый вид Чу Ваньнина его вообще не смущал. Мало того, Сюэ Чжэнъюн, видимо окончательно забывший, что он не у себя дома, окончательно потерял совесть и спросил: — Юйхэн. Ты помнишь, что с тобой случилось вчера вечером?✧✧✧
Всё-таки в чём-то Сюэ Мэн был прав. Да, этот заносчивый самовлюблённый девственник, который от омег шарахался, как от прожорливых демонов-людоедов, всё равно он был прав. Одно дело — потискаться в тёмном углу с какой-нибудь омежкой лёгкого нрава. После таких встреч не остаётся ничего, кроме воспоминаний, лёгких, как дымок, который рассеется на вторые сутки. Но совершенный омега — это не какая-то интрижка на один вечер. Такая встреча не проходит бесследно, это как вырезанное на костях послание судьбы. Имя, которое не забывается. Это связь, которая красной нитью тянется через всю жизнь, а может, и через другие жизни после перерождения души. Мо Жаню, который точно знал, что предсказание — совсем не глупая выдумка, стоило хорошо подумать о том, как завоевать благосклонность его совершенной омеги. Но при этом он не хотел выглядеть жалким нерешительным дурачком или же слишком напористой похотливой скотиной. Он хотел бы быть нежным и терпеливым. Щедрым и понимающим. Таким безупречным альфой, в которого можно влюбиться в ответ. С другой стороны, ему страшно не хотелось затягивать с ухаживаниями. Пока будешь играть в безупречность, кто-то менее безупречный придёт и надкусит сладкий персик, на который ты едва смел смотреть. Совершенная омега... Наверняка кто-то уже положил глаз на его возлюбленного. Не один Мо Жань уловил эти первые признаки цветения. Не один он предвкушал тот момент, когда цветок распустится. Конечно, линия на руке, на которую ему указал предсказатель, была чёткая и такая глубокая, будто её прорезали ножом. Бесспорная любовь. Истинная. Но на ладони же не написано, что никто не успеет облапать его омегу до того, как Мо Жань объяснится в чувствах?! Возможно, прямо сейчас кто-то присматривается и принюхивается к его сокровищу?! — Эй, парень, сладкие яблоки в карамели, ягоды, рисовые конфеты, орешки в меду! Бери себе или кому-то в подарок! Слаще не найдёшь! Смотри, какие спелые и красивые. Если хочешь кому-то сделать приятно... Мо Жань уставился на чудесные сладости, больше напоминавшие бусы из яшмы, красного жемчуга и кораллов. Приятно на вид и восхитительно на вкус. Наверняка это понравится ему... Понравится Ши Минцзину. И Мо Жань немедленно выбрал из пышного букета сладостей танхулу с самыми крупными ягодами. Он не подумал о том, что такие ягоды будет неудобно есть, но немедленно представил, какими сладкими будут губы Ши Мэя, который попробует такое угощение. Представив это, он невольно облизнулся и, держа танхулу в отставленной руке, развернулся и побежал искать Ши Мэя среди гуляющих и веселящихся людей. Наверное, от предвкушения поцелуя, который будет пахнуть карамелью и ощущаться на языке спелым ягодным вкусом, Мо Жань совсем забыл, что во время бега лучше смотреть на дорогу, а не на свой роскошный подарок. — Ёб твою мать! Совсем ослеп, мудак?! Ты нас чуть с ног не сбил! Сюэ Мэн поправил куртку и с демонстративной брезгливостью начал отряхивать рукав, который соприкоснулся с Мо Жанем в момент их столкновения. Мо Жань хотел было ему ответить, но его язык словно прилип к горлу: спутник Сюэ Мэна, в которого он врезался на полном ходу так, что они оба едва не упали на землю, оказался Чу Ваньнином. В тот момент, когда Мо Жань больно ударился о своего учителя, тот довольно ловко, по-кошачьи повернулся, немного смягчая удар, но всё-таки плечо у пылкого влюблённого заныло довольно чувствительно. Наверняка и Чу Ваньнину хорошенько прилетело, но по его лицу невозможно было понять, больно ли ему. Выглядел он так, будто его тело физически не могло испытывать боль. И было неясно, зол ли он на Мо Жаня за эту неловкость. Они обменялись долгими взглядами, причём лицо Мо Жаня отразило на себе сначала его растерянность, потом пристыженность, но вскоре он собрался и даже растянул губы в приятной улыбке. Лицо Чу Ваньнина ни на секунду не изменилось, оно было спокойным и почти бежизненным, как у красивой статуи, которая не могла бы нахмуриться или улыбнуться, даже если бы желала этого. — Ты уронил, — наконец сказал Чу Ваньнин, холодным, как зимняя ночь, голосом. И действительно, Мо Жань уронил танхулу на землю. Длинная палочка с нанизанными на неё яркими бусинами крупных плодов валялась под ногами. На неё налипли песок и солома, так что подарок был безнадёжно испорчен. Лицо Мо Жаня, видимо, живо отразило всё его разочарование, поэтому Сюэ Мэн фыркнул и немедленно поддел его: — Фу, смотреть на тебя противно. Это всего лишь ягоды, а ты уже расхныкался, — и, проследив за взглядом учителя, который тоже смотрел на бездарно уничтоженные плоды, он немедленно предложил, забывая о Мо Жане: — Учитель, если хотите, я принесу вам такой же. Я куплю самый большой! Чу Ваньнин обычно не обращал внимания на эмоции людей, но сейчас, не слыша, что именно говорит ему Сюэ Мэн, он наблюдал за Мо Жанем и тем, как тот разочарованно, почти обиженно поджал губы. Чу Ваньнин, совершенно не умеющий читать в сердцах людей, внезапно понял. Мо Жань купил эти сладости не для себя. Осознав это с невероятной ясностью, Чу Ваньнин ощутил неприятную пустоту внутри себя. Как будто у него что-то отняли, но он не мог точно сказать, что именно. Чувство потери, непонятное, но острое, вгрызалось в его внутренности. Природу этого чувства он никак не мог разгадать. Неужели ему хотелось, чтобы ученик преподнёс этот подарок ему, а не какому-то другому человеку? Но зачем ему этот подарок? Ему не нужно, чтобы Мо Жань к нему подлизывался. Ему не нужно признание. Он просто учитель, а Мо Жань просто ученик. Оба они должны выполнять свои роли и не отступать от них. Мысленно отчитав себя, Чу Ваньнин всё-таки чувствовал, что не желает больше находиться рядом с Мо Жанем. Поэтому он просто обошёл его и с невозмутимым видом направился дальше. — Учитель! Давайте пойдём в тир, вы точно выиграете все призы! — Сюэ Мэн, кажется, решил ходить за ним как хвост и при этом без умолку предлагать всё новые и новые развлечения. И хотя Чу Ваньнин никак не мог отделаться ни от Сюэ Мэна, ни от его внимания, он продолжал мрачно думать о Мо Жане. О том, каким он стал. Каким циничным. Непонятным. Слишком взрослым. Слишком... Тут Чу Ваньнин останавливал сам себя и думал о том, что сейчас этот ученик действительно был бесконечным источником разочарований для своего учителя.