L'Affaire de Famille

      Первокурсники немедленно устремились вперёд, резкими, нестройными движениями пытаясь сформировать колонну; естественно, это порождало заторы, через которые приходилось буквально пропихиваться. Джеймс встал прямо за Сириусом, сразу за ним последовали Ремус и Питер. Он чувствовал, как унявшееся за последние несколько минут волнение вновь подняло свою голову — как бы уверенно он себя ни чувствовал, а всё-таки подобное событие в жизни каждого волшебника бывает всего один раз.       — Все уже ждут вас, — сказала МакГонагалл, когда дети, наконец, заняли правильный порядок. — Идёмте.       Сопровождаемые профессором, ученики вновь вышли в вестибюль, и на сей раз последовали прямо к большим, пышно изукрашенным дверям из благородного ореха, которые, при приближении к ним колонны, распахнулись сами собой. Теперь даже Джеймс не удержался от того, чтобы в очередной раз распахнуть в восхищении рот — он много раз слышал рассказы родителей о Большом Зале, но одно дело слышать, а другое — видеть собственными глазами.       Это было огромное помещение, освещённое тысячами заколдованных свечей, плававших прямо в воздухе. Вдоль увешанных дорогими картинами стен, подвешенные на цепях и каменных кронштейнах шли чугунные металлические чаши, в которых ярко пылал огонь — не менее ярко он горел и в большом камине, располагавшемся вдоль одной из боковых стен. Сквозь узкие, высокие окна по обеим сторонам Зала — и одно большое, прямо напротив входа, — было прекрасно видно ночное небо — так же, как и в заколдованном потолке, создававшем иллюзию того, будто вся школа собралась прямо под открытым небом. Как родители и говорили, Большой Зал был украшен к пиру по случаю начала учебного года. По обе стороны от большого окна висели четырёхцветные гобелены с гербом Хогвартса — львом, орлом, барсуком и змеёй, окружавшей букву «Х», — а со стен свисали знамёна всех четырёх факультетов: красное гриффиндорское, синее рейвенкловское, зелёное слизеринское и жёлтое хаффлпаффское.       Профессор МакГонагалл вела первокурсников к небольшой площадке перед столом у большого окна, за которым сидели преподаватели, для чего им пришлось пройти через весь зал, мимо четырёх длинных столов, за которыми сидели старшие ученики. Взгляд Джеймса задержался на них — выглядели они все как-то странно, точно были чем-то крайне удивлены. Многие шёпотом переговаривались о чём-то с соседями по дому, другие с озадаченным видом вертели в руках золотые столовые приборы, тарелки и кубки. Золотые… Джеймс нахмурился — он всегда считал, что у него неплохая память, но, быть может, он и правда что-то не так запомнил из родительских рассказов…       — Сириус, посмотри на посуду, — шепнул он своему другу, который тоже выглядел так, будто терзался какими-то размышлениями. — Разве она не должна быть серебряной?       — Должна, в том-то и дело, — хмуро ответил наследник Блэков. — Я прекрасно помню рассказы матери об этом — уж она-то на описания не скупилась… И почему она теперь золотая?       — Взгляни на лица старших, — шепнул ему Джеймс. — Они выглядят удивлёнными не меньше нас. Очевидно, поменяли её только в этом году. Интересно, почему?       В этот момент, шедший рядом с ними, Ремус неожиданно споткнулся, и Сириусу пришлось подставить руки, чтобы не позволить другу упасть. Странно, должно быть это была игра света, но Джеймсу показалось, что лицо Люпина было куда бледнее обычного…       Впрочем, на все эти многочисленные, но незначительные странности, судя по всему, никто не обратил внимания — профессор МакГонагалл привела первокурсников прямо к площадке с располагавшейся на ней кафедрой в виде совы, велев им выстроиться в ряд — спиной к преподавателям и лицом к старшим ученикам. Теперь, когда пространство перед ним было свободным, Джеймс увидел, как профессор поставила посреди площадки старый на вид табурет, на который водрузила Распределяющую Шляпу — старую, грязную, всю в заплатах, когда-то принадлежавшую семье, из которой, быть может, происходил его собственный род… Внезапно, древний артефакт шевельнулся, колпак смялся в выражении, напоминающем лицо, и Шляпа запела свою приветственную песню.       В своём обращении к новым ученикам, которое каждый год было новым, Шляпа в красках расписывала достоинства каждого из факультетов, хотя иногда от неё можно было услышать какую-нибудь историю времён Основателей — к сожалению, этот год был не из таких случаев. Джеймс, в любом случае, практически не обращал на песню внимания, и пришёл в себя лишь когда скрипучий, древний голос Шляпы затих, и она, поклонившись всем четырём столам, замерла на месте. Профессор МакГонагалл выступила вперёд, держа в руках длинный свиток пергамента.       — Когда я назову ваше имя, — объявила она первокурсникам. — Сядьте на табурет, и наденьте Шляпу на себя. Как только вы будете рассортированы, я попрошу вас присоединиться к вашему факультету за соответствующим столом.       После чего, откашлявшись, начала:       — Акерли, Родерик!       Побледневший от волнения мальчик выступил вперёд и нетвёрдым шагом подошёл к табурету, усевшись на него и напялив на голову Шляпу.       — Рейвенкло! — крикнула Шляпа.       За столом «орлов» раздались бурные аплодисменты, когда Родерик, снявший шляпу и выглядевший так, будто с его плеч свалилась целая гора, поспешил к своему столу.       — Блэк, Сириус! — объявила МакГонагалл.       Лучший друг Джеймса, в отличие от него самого, кажется, вообще не волновался; подмигнув своему двоюродному дяде, он с гордым видом и улыбкой на лице подошёл к табурету и царственно уселся на него, как на королевский трон. Не обращая внимания на раздающиеся по всему залу шёпотки, Сириус надел Шляпу и молча стал ожидать вердикта, который не заставил себя долго ждать.       — Гриффиндор!       Аплодисменты за столом «львов» на сей раз раздались с опозданием, уже когда Сириус был на полпути к нему. Джеймс еле удержался от того, чтобы не рассмеяться — естественно его лучший друг стал бы первым из «тёмной» семьи, кто поступил бы хоть куда-то, кроме факультета «змей». Больше того — на Гриффиндор, не меньше! Он уже мог представить себе реакцию тёти Уолли и дяди Ориона, хотя они, скорее всего, с годами уже привыкли к тому, что Сириус сеял хаос везде, куда бы он ни пошёл.       — Ванити, Эмма!       Быстрым шагом вперёд вышла худощавая и подтянутая первокурсница с коротко подстриженными волосами, повадками более напоминающая мальчика. Выглядела она очень сосредоточенной, к табурету едва ли не подбежала, а Шляпу надела с таким видом, будто и без неё уже знала, какой факультет ей предназначен.       — Слизерин!       Выражение лица Эммы в этот момент напоминало то, какое частенько бывало у Сириуса на министерских балах, когда от наследников благородных семей требовалось соблюдать целый ворох надоедливых формальностей. Впрочем, к своему столу она шла с гордо поднятой головой и определённо казалась преисполненной ожиданий от своей грядущей школьной жизни.       Распределение, тем временем, продолжилось. Джеймс продолжал перебирать в уме, кто из первокурсников был ему знаком, краем глаза глядя на то, как Сириус весело болтал с Фрэнком Лонгботтомом за гриффиндорским столом, пока его слух не зацепился за знакомое имя.       — Эванс, Лили!       Неприятное воспоминание об их ссоре вновь вернулось, заставив наследника Поттеров нахмуриться, с некой грустью наблюдая за тем, как рыжеволосая девочка быстрым шагом подошла к табурету и, изящно усевшись на него, надела на себя Шляпу. Мальчик понятия не имел, почему так переживал за её выбор — почти так же, как и за свой; их знакомство явно не задалось, и даже если они всё-таки помирятся, было маловероятно, что она захочет быть его подругой. И всё же, когда Шляпа, наконец, прокричала «Гриффиндор!», он почувствовал себя немного спокойнее, и даже позволил себе лёгкую улыбку, когда с чувством мстительного удовлетворения заметил разочарованное лицо Нюниуса — тому вердикт Шляпы в отношении Лили явно не пришёлся по душе.       Первокурсники, тем временем, продолжали следовать один за другим. Сразу после Эванс распределяли Алису Фортескью — ту самую круглолицую, очень нервничавшую девочку, которая, кажется, была подругой загадочной знакомой Сириуса по имени Марлин; как оказалось, Алиса была не только очень нервной, но и очень неуклюжей, потому что умудрилась споткнуться и упасть, не дойдя до табурета. Когда она, в конце концов, натянула Шляпу на глаза, красная как рак, та серьёзно задумалась, прежде чем также рассортировать её в Гриффиндор.       Затем последовала череда людей, которых Джеймс не знал — многие из них, судя по всему, были новокровками, — пока, наконец…       — Люпин, Ремус!       … Очередь не дошла до его нового друга. Тот, кажется, побледнел ещё больше, из-за чего уродливые рубцы на лице мальчика проступили лишь ярче, а его янтарные глаза блестели в какой-то странной смеси предвкушения и ужаса. Увы, мечта Ремуса не исполнилась, и в Рейвенкло он не попал — Шляпа также распределила его на факультет «львов», хотя, судя по длительности размышления, всё же серьёзно обдумывала первоначальный вариант.       — МакКиннон, Марлин!       Джеймс еле удержался от того, чтобы присвистнуть — так вот, оказывается, кем была та девушка, столь страстно отстаивавшая истинность предсказаний… «Впрочем», — подумал он, наблюдая за тем, как русоволосая девочка бодро подошла к табурету и надела шляпу, — «Не то чтобы это было так уж удивительно, если знать о том, кто она». По слухам, в семье МакКиннонов по женской линии передавался пророческий дар, а их родовым даром была ментальная магия — редкое в наше время искусство.       — Гриффиндор! — крикнула Шляпа, и Марлин поспешила к красно-золотому столу. Джеймс с ухмылкой отметил, что Сириус к девочке активно присматривался, очевидно, всё ещё желая возобновления их «бурной дискуссии».       Тем временем, очередь Джеймса стремительно приближалась; когда, спустя ещё несколько человек, было названо имя Питера Петтигрю, мальчик шёл к табурету столь шаткой походкой, что, казалось, сейчас попросту упадёт в обморок. Лицо его побелело, как полотно, а руки тряслись столь сильно, что когда Питер надевал на себя Распределяющую шляпу, Джеймс всерьёз удивился, как тому удалось не выронить её. Не помогло ситуации и то, что шляпе явно было трудно определиться с решением, и какое-то время она молчала, а затем…       — Гриффиндор!       Вновь аплодисменты за столом «львов», и Питер, сняв шляпу, быстро последовал к своим новым товарищам по факультету, не скрывая облегчения на своём лице. Сам наследник Поттеров тоже радовался этому обстоятельству — не столько, впрочем, потому, что считал Петтигрю хорошим дополнением к Гриффиндору, сколько из опасений оставить своего пугливого и неуверенного в себе друга без присмотра.       Наконец, настал и его черёд; глубоко внутри Джеймс чувствовал себя одним сплошным комком нервов, и даже сделал пару успокаивающих вдохов и выдохов, чтобы унять дрожь. Как бы он ни волновался, он не имел права показать это перед остальными. Маска дворянского отпрыска привычно заняла своё место, когда МакГонагалл объявила:       — Поттер, Джеймс!       Решительно выйдя из значительно поредевшей шеренги первокурсников, мальчик твёрдым шагом направился к табурету, после чего, усевшись на него, надел на свою голову Распределяющую шляпу и с замиранием сердца стал ждать её решения. Долго ждать ему, к счастью, не пришлось; вскоре он услышал, как шляпа хмыкнула, причём услышал не ушами, а как бы внутри своей головы.       — Я вижу, ты уже умудрился принять решение за меня?       — Ну, я потомок Гриффиндора, — мысленно ответил Джеймс, который очень гордился этим фактом… правда, потом, вспомнив, что факт этот был довольно спорным, спешно поправился. — То есть, возможно.       — Даже если это так, — заявила шляпа таким тоном, точно пыталась втолковать маленькому ребёнку, почему нельзя заляпывать стены овсянкой. — Это не оказало бы влияния на мой вердикт. Однако, — тут она снова хмыкнула. — Ты более чем соответствуешь тем качествам, которые так ценил Годрик. А потому…       —… Гриффиндор! — на сей раз, вслух громко выкрикнула она, и Джеймс, совершенно против воли расплылся в улыбке, чувствуя себя так, будто наконец занял то место, которое всегда предназначалось для него.       Оставив Распределяющую шляпу на табурете, Джеймс всё той же уверенной походкой, но, уже совершенно не пряча радостной ухмылки, направился к столу своего факультета, приветствовавшего его аплодисментами. Он мог видеть гордый взгляд Сириуса, радостные — Ремуса и Питера, и значительно менее восторженный — Эванс, которая хоть и хлопала вместе с остальными, но делала это в едва ли не снисходительной манере.       — Поздравляю с распределением, — вдруг услышал он как раз в тот самый момент, когда уселся стол рядом с сияющим Сириусом, который хлопнул его по плечу. Голос этот был невероятно знакомым, и наследник Поттеров сразу же обернулся.       — Фрэнк! — воскликнул он, расплывшись в улыбке.       — Здравствуй, Джеймс, — улыбнулся ему мальчик с тёмно-каштановыми кудрявыми волосами. — Извини, что на вокзале не получилось поболтать… Мама сказала, что самые лучшие места в поезде всегда разбирают первыми, а ты знаешь, что спорить с нею…       — Да, себе дороже, — фыркнул Джеймс. Леди Лонгботтом на самом деле была невероятно сильной женщиной — и дело тут было не только в строгости и твёрдости её характера (хотя и этого у неё было не занимать), но и в недюжинных магических способностях.       С её сыном Фрэнком Джеймс был знаком с детства, хотя, в отличие от Сириуса, виделись они всё же не так часто, особенно после того, как мальчик поступил в Хогвартс, будучи на год старше наследника Поттеров. Тем не менее, их дружба, пусть и не столь близкая, как между Джеймсом и Сириусом, была по-прежнему крепка — не в последнюю очередь потому, что рода Поттеров и Лонгботтомов находились в состоянии военно-политического союза в течение вот уже многих поколений, и наследники обоих родов были полны решимости сохранить столь близкие отношения между их семьями и в дальнейшем. С двоюродным племянником и лучшим другом Джеймса Фрэнк уже был знаком, поэтому наследник Поттеров познакомил его с двумя своими новыми друзьями, и вскоре за столом уже потекла оживлённая беседа. Находясь в столь приятной компании, Джеймс как-то и забыл про происходящее вокруг, хотя нет-нет, а бросал взгляды на сидевшую неподалёку Эванс.       Когда рыжеволосая девочка внезапно напряглась, выпрямилась, и нервно закусила губу, наследник Поттеров тоже посмотрел туда, куда смотрела Эванс, и сразу же понял, в чём была причина её волнения — Церемония распределения подходила к концу, и теперь пришла очередь Снейпа. Его и без того бледное лицо побелело ещё больше, из-за чего казалось значительно более худым, чем было на самом деле, но в остальном бастард ничем не выдал своего волнения. С непроницаемым выражением в чёрных глазах, он спокойно подошёл к табурету и надел на голову Распределяющую шляпу. Долго вердикта ждать не пришлось.       — Слизерин! — закричала шляпа.       Эванс этим результатом была, казалось, расстроена — очевидно, она очень хотела учиться на одном факультете со своим старым другом детства. А вот для Снейпа, очевидно, факт поступления на Слизерин оказался важнее — к столу, приветствовавшего его аплодисментами, он шёл с гордостью. Впрочем, и он, казалось, был разочарован тем, что не будет учиться вместе с Эванс, и, когда он уселся рядом с Люциусом Малфоем, который одобрительно похлопал его по плечу, то бросил хмурый взгляд на гриффиндорский стол.       Наконец, последние первокурсники были распределены по своим факультетам, и Церемония официально завершилась; профессор МакГонагалл скатала свиток в трубочку и вынесла из зала табурет и Распределяющую шляпу. Теперь, когда шеренга из новых учеников не загораживала вид, Джеймс мог рассмотреть преподавательский стол — многих из тех, кто сидел за ним, он уже знал или из рассказов родителей, или потому, что они сами по себе были людьми талантливыми и весьма известными. Хагрид, естественно, сразу же бросался в глаза своими огромными размерами — откровенно говоря, Джеймс понятия не имел, что он делал за преподавательским столом, учитывая, что он даже не был профессором; в конце концов, никто же не сажал за этот стол завхоза, верно?       Профессор Флитвик, сидевший неподалёку, тоже выделялся своими размерами — а точнее тем, насколько маленького роста он на самом деле был. Виной тому была его гоблинская родословная, но Джеймс прекрасно знал, что внешность была обманчивой, и крошечный профессор был едва ли не лучшим дуэлянтом в волшебной Британии, за что наследник Поттеров его очень уважал. Далее сидела, разумеется, профессор МакГонагалл, вернувшаяся наконец в зал, а следом глаза Джеймса зацепились за большое золочёное кресло, напоминающее трон, на котором восседал директор Хогвартса — Альбус Дамблдор, — которого теперь, в свете свечей, мальчик мог рассмотреть уже куда более внимательно.       С серебряной, сияющей в свете свечей бородой, очками-половинками на кривом носу, в фиолетовой, расшитой золотыми звёздами мантии и с остроконечной волшебной шляпой на голове, профессор Дамблдор казался имеющим к обычным волшебникам ровно то же отношение, что и паяцы — к обычным людям; внешнее сходство вроде бы имелось, но все неправильные черты были настолько преувеличены и настолько сильно выделялись, что старый директор выглядел скорее как пародия на колдунов из магловских сказок, которые Джеймс в детстве забавы ради иногда почитывал. Честно говоря, для полного соответствия образу Дамблдору не хватало только какого-нибудь вырезанного из дерева посоха, увитого плющом, с большим ярко светящимся камнем на вершине, и мальчик едва сдержал смех, когда представил старика с таким «аксессуаром». Впрочем, была вероятность, что Дамблдор просто пытался выглядеть как Мерлин из карточек от шоколадных лягушек, лавров которого, по мнению Джеймса, директор не заслуживал, при всём уважении к его, безусловно, немалым заслугам.       Рядом с Дамблдором сидел профессор Слагхорн — невероятно толстый мужчина в возрасте, с копной соломенных волос и пышными, как у моржа усами. Он слыл одним из лучших зельеваров нашего времени, и, более того, был одним из «ветеранов» среди профессоров Хогвартса, начав преподавать едва ли не одновременно с Дамблдором. А вот следующий профессор была определённо Джеймсу не знакома — молодая, розовощёкая женщина с чёрными волосами, подстриженными под «карэ». Что-то в её манерах, даже в том, как она орудовала ножом и вилкой, выдавало в ней стойкую и способную ведьму, которая могла постоять за себя, и мальчик сразу же предположил, что она была профессором защиты от Тёмных искусств.       Внезапно, разговоры и перешёптывания резко смолкли, когда профессор Дамблдор поднялся со своего места. Широко улыбнувшись, он раскинул руки в стороны, будто хотел одним жестом обнять всех, кто сидел сейчас в Большом Зале.       — Добро пожаловать в Хогвартс! — воскликнул он. — Я бы хотел сказать несколько слов: Червячок! Дурачок! Ослик! Сверчок! А теперь — да начнётся пир!       Дамблдор уселся за стол, в то время как по всему залу раздались аплодисменты, перемежаемые смехом и разговорами. Джеймс же смотрел на всё это, не зная, смеяться ему или раздражаться.       — Ба-а… — пробормотал Фрэнк, — Я думал, дядя Элджи шутил, когда говорил, что у него не все дома. Но, кажется, его мнение было, пожалуй, слишком лестным.       Джеймс не удержался от смешка, но в следующую секунду Дамблдор совершенно перестал его волновать; золотые тарелки, которыми были уставлены четыре факультетских стола, наполнились самой разнообразной едой — жареные куриные ножки и стейки на косточках лежали на листьях салата, соседствуя с йоркширскими пудингами, варёной и жареной картошкой, а также блюдами с горохом, морковью, цветной капустой и кукурузой. В некогда пустых соусниках теперь была мясная и томатная подливка, а в кубках — знакомый каждому волшебнику тыквенный сок. Глядя на всё это великолепие, наследник Поттеров внезапно осознал, что с самого утра ничего не ел, если, конечно, не считать сладостей в поезде.       Накладывая себе на тарелку того, другого и третьего, Джеймс, тем не менее, никогда не забывал о том, кто он и в каком обществе находится, а потому пытался вести себя за столом соответствующе; даже Сириус, как бы пренебрежительно он порой ни отзывался об этикете, считал нужным соответствовать манерам, присущим для наследников респектабельных чистокровных семейств. Питер же, напротив, аккуратностью не отличался — его пухлые щёки блестели от жира, а на жилетке и мантии поблёскивали пятна от еды. Впрочем, происходило это не столько из-за неумения пользоваться столовыми приборами, сколько из-за неуклюжести мальчика, у которого, кажется, всё валилось из рук.       А вот кто на самом деле удивил Джеймса, так это Ремус — причём удивил настолько, что наследник Поттеров даже немного обеспокоился.       — С тобой всё в порядке? — участливо поинтересовался он, наблюдая за тем, как мальчик поглощал еду с такой скоростью и в таких количествах, будто всю свою жизнь жил впроголодь.       — Э-э-э… — Люпин, ожидаемо, смутился и потупил взгляд. — Да. Я знаю, что я не очень аккуратен, просто… эм… по сравнению с тем, как готовят у меня дома, здешняя еда — просто рай.       Джеймс воспринял это по меньшей мере скептически — одно дело, когда тебе просто нравится вкус блюда; совсем другое — когда ты ешь так, будто несколько дней подряд не видел никакой еды вовсе. Настаивать он, однако, не стал.       — Эванс, — обратился мальчик к рыжеволосой девочке, которая недоверчиво посмотрела на него. — Можешь, пожалуйста, передать мне грибы?       Лили приподняла бровь, как будто была удивлена самим фактом того, что он обратился к ней с чем-то настолько тривиальным. Тем не менее, она сочла нужным промолчать и передать ему блюдо с жареными грибами, как он и просил, после чего удивилась ещё больше, когда Джеймс в ответ вежливо её поблагодарил. На самом деле, мальчик уже понял, что у Эванс сложилось о нём определённое впечатление, и решил как можно скорее попытаться его разрушить; их небольшой разговор в поезде всё ещё не выходил у него из головы, и он твёрдо вознамерился подружиться с ней.       В скором времени произошло ещё одно особенно примечательное событие; в тот самый момент, когда Ремус потянулся за куриными ножками, из золотого блюда вдруг показалась полупрозрачная кудрявая голова мужчины с усами на французский манер и небольшой бородкой, чем изрядно того напугала. Очень плавно «всплыв» из-под стола, как будто он был легче пёрышка, призрак, носивший старомодный камзол времён XV века, трико и широкий гофрированный воротник, представился сэром Николасом де Мимси-Дельфингтоном. Оказалось, он был привидением, постоянно проживавшим в башне Гриффиндора, и, как знал Джеймс из родительских рассказов, куда больше был известен под прозвищем «Почти Безголовый Ник».       Представление, таким образом, было по большей части лишь формальностью; о факультетских привидениях знали все, кто вырос в волшебных семьях, правда Джеймсу, к большой неожиданности для себя, пришлось закрыть Питеру рот, когда он собирался назвать сэра Николаса «Ником» — призрак мог счесть подобное обращение бестактностью и взяться в ответ демонстрировать, почему он «почти безголовый», а наследнику Поттеров в настоящий момент очень не хотелось портить себе аппетит. Впрочем, сэр Николас был не единственной их компанией — вскоре Большой Зал заполонили десятки привидений, паривших вдоль столов, размахивавших призрачными шпагами и в шутку вызывавших первокурсников на дуэль, либо вальсировавших среди парящих свечей прямо в воздухе.       Пир, тем временем, продолжался — внезапно вся еда бесследно пропала, а тарелки заблестели идеальной чистотой, прежде чем на них появились разнообразные десерты: гигантские вазы со спелыми красными яблоками и виноградными гроздьями соседствовали с политыми шоколадом кексами в форме ведьмовских шляп, посыпанных разноцветной посыпкой, в окружении леденцов и драже. Здесь были блюда с засахаренным мармеладом, зефирками-маршмеллоу, глазированными пончиками, леденцы-монпаньсе на палочках и длинные леденцы-карандаши. И это не говоря о рисовых пудингах, шоколадных эклерах, клубничном желе и бисквитах, яблочных пирогах, фруктовых тортах, мороженом всех мыслимых и немыслимых видов…       Наливая в свой золотой кубок тыквенного сока из кувшина, Джеймс подумал о том, что о хогвартских банкетах не зря ходили легенды — конечно, для него ничто не могло сравниться едой, которую готовили Ринкли и его семья дома, в Стинчкомбе, и всё же он мог признать, что и местные домовые эльфы постарались на славу.       — Можно мне, пожалуйста, кувшин с соком? — знакомый голос, обратившийся прямо к нему, несколько удивил Джеймса, который понял, что ему не послышалось; Лили, до этого обсуждавшая что-то с Фортескью — вероятно, учёбу или магию, — на самом деле попросила его о чём-то, более того, проявила вежливость, которой он от неё не ждал. Так что мальчик молча кивнул, но вместо того, чтобы пододвинуть кувшин ближе к ней, он налил ей тыквенного сока в кубок самостоятельно.       Откровенно говоря, наследник Поттеров сам не особенно понимал тех загадочных порывов своей собственной души, которые сподвигли его совершить такой поступок. Но, как бы то ни было, Лили явно оценила этот жест по достоинству.       — Спасибо, — дружелюбно улыбнулась она ему, и на какой-то миг могло бы показаться, что между ними и вовсе не было никакой ссоры… Правда, именно в этот самый момент Питер с громким «блямс!» уронил свой кубок прямо на стол, и тыквенный сок разлился по белоснежной скатерти, пропитывая её оранжевым светом. Эванс наблюдала за этим с чем-то вроде отвращения, после чего вернулась к разговору с Алисой. Джеймс же лишь с улыбкой покачал головой — Лили, в конце концов, оставалась Лили.       Впрочем, мальчик вновь отвлёкся, когда сидевший рядом Сириус издал какой-то нечленораздельный звук.       — Что-что? — насмешливо переспросил Джеймс своего лучшего друга. — Не мог бы ты сказать то, что хотел, ещё раз? И знаешь ли, полезно вначале проглотить еду, а потом что-то говорить.       Последнюю фразу он произнёс, стараясь имитировать своим голосом и манерами тётю Уолли, так как знал, что это был самый лучший способ раздражать Сириуса. И в самом деле, наследник Блэков выглядел оскорблённым, после чего махнул рукой так, будто произошедшее не имело значения, а потом с усилием проглотил то, что было в этот момент у него во рту.       — Какой-то ты чересчур вежливый, — хмыкнул Сириус, когда вновь обрёл способность членораздельно говорить. — Даже заботливый, я бы сказал. Могу я узнать почему?       И хотя двоюродный племянник Джеймса говорил так, будто спрашивал, он бросил ехидный взгляд на ничего не подозревавшую Эванс, как будто уже прекрасно знал, в чём тут дело. Мальчик вздохнул — вот только поддразниваний от лучшего друга ему сейчас не хватало! К сожалению, Сириус уже открыл рот, собираясь, вероятно, выкинуть какую-нибудь ехидную шуточку, которая навсегда сделает любую дружбу между ним и Лили неловкой, и наследник Поттеров знал только один способ этого не допустить.       Дабы не выдавать своих намерений, Джеймс специально даже не взглянул в сторону Сириуса, в уме прикинув примерное расположение под столом ближайшей к нему ноги его лучшего друга, после чего со всей силы ударил ему по пальцам каблуком своей туфли.       — Ой! — совершенно не по-мужски взвизгнул Блэк, а затем зашипел от боли, бросив на Джеймса взгляд оскорблённой невинности. — Больно же! Подумаешь, даже пошутить нельзя…       Мальчик в ответ лишь показал ему язык.       На самом деле, Джеймс и сам любил поозорничать, но Сириус, казалось, видел в этом смысл жизни. В какой-то степени причиной тому была домашняя атмосфера — мама Джеймса, как и подобает любой женщине из рода Блэк, держала его в ежовых рукавицах и требовала неукоснительного соблюдения правил. Зато папа всегда питал к нему определённую слабость, и строгим родителем быть то ли не умел, то ли не хотел. В доме же Сириуса царила поистине казарменная дисциплина — и дядя Орион, и тётя Уолли держали со своими детьми дистанцию и относились к их воспитанию так, будто это была очередная их работа (и отчасти, возможно, так оно и было). Возможно именно поэтому Сириус регулярно напрашивался в гости в Поттер-манор, и так настойчиво стремился проводить с ним время.       Вдали от бдительного ока тёти Уолли на пару с Кричером, у обоих из которых чувство юмора, казалось, напрочь отсутствовало, Сириус, словно отыгрывался за всё то время, что ему приходилось вести себя, как идеальный чистокровный наследник, и в своих шутках он порою имел свойство перебарщивать, из-за чего Джеймсу время от времени приходилось периодически его одёргивать. Сейчас же покладистый вид его лучшего друга ни в коей мере не обманул наследника Поттеров — он прекрасно знал, что лишь необходимость сохранять лицо на публике спасала сейчас его, Джеймса, от немедленной расправы, а пляшущие в глазах Сириуса чертенята яснее ясного говорили о том, что так просто он этого не оставит.       Внезапно, вся еда вновь пропала с тарелок, которые заблестели золотом в свете свечей, не оставив ни следа — ни крошек, ни жира, ни пятен подливок и соусов, — также опустели кувшины и кубки; пир, посвящённый началу учебного года, наконец, завершился. Разговоры между учениками вновь смолкли, когда профессор Дамблдор поднялся со своего трона и подошёл к кафедре перед преподавательским столом, сова под которой внезапно ожила и распушила крылья.       — Кхм, итак, — вновь обратился Дамблдор к ученикам, улыбнувшись. — Сейчас, когда мы все наелись и напились, я хотел бы сделать несколько объявлений. Я думаю, что все вы, должно быть, заметили некое… кхм, изменение в наших столовых приборах в этом учебном году, — тут он весело фыркнул, словно только что сказал шутку, смысл которой понимал только он.       — Что ж, как известно, долг любого учителя — привносить новизну; и в головы его учеников, и в школу, в которой он преподаёт. Как некоторые из вас, должно быть, знают, известный французский алхимик Николас Фламель создал артефакт, называемый Философским камнем, который способен обратить в чистейшее золото любой металл, к которому прикоснётся. Поэтому, я попросил своего старого друга помочь мне с моим небольшим подарком Хогвартсу к новому учебному году.       Большой Зал разразился аплодисментами сразу же после того, как директор закончил свою речь. Джеймс же и вовсе был в восторге — его невероятно интересовала алхимия, которая была очень близка к артефакторике, однако, поскольку она была куда более рискованной и опасной отраслью магических знаний, он ни разу не пытался изучать её самостоятельно.       — А теперь, — вновь улыбнулся Дамблдор, — когда ваше любопытство, наконец, утолено, мы можем обратиться к нашим обыкновенным предостережениям. Во-первых, все первокурсники должны запомнить, что ходить в лес, находящийся на территории школы, всем ученикам строго запрещено. И ещё, наш смотритель, мистер Филч, попросил напомнить вам, чтобы вы воздерживались от колдовства на переменах. Ну и, по традиции, я счастлив представить вам нашего нового преподавателя.       Дамблдор, продолжая улыбаться, обернулся лицом к преподавательскому столу и приглашающее взмахнул рукой, когда со своего места поднялась та самая черноволосая коротко стриженная волшебница, выглядевшая собранно, но несколько неловко.       — Профессор Элетея Догерти, — объявил директор. — Займёт в этом году должность преподавателя Защиты от Тёмных искусств.       Раздались бурные аплодисменты, когда представленная волшебница поклонилась и вновь села на своё место. Из того, что Джеймс слышал от родителей, последние два года преподаватели по этому предмету не задерживались в школе больше, чем на один учебный год, и он лишь надеялся на то, что профессор Догерти будет исключением из этого правила.       — Ну что ж, — вновь повернулся Дамблдор к ученикам. — А теперь, я думаю, вам всем стоит хорошо выспаться перед завтрашними занятиями. Так что — марш в постель!       На пути в гостиную Гриффиндора, куда вёл учеников староста их факультета, Джеймс ещё раз убедился в том, насколько потрясающим, необъятным и полным загадок был древний замок: там были коридоры с высокими сводчатыми потолками, освещаемые люстрами из кованого железа и резными каменными чашами, огонь в которых никогда не гас; были галереи, увешанные волшебными портретами, вдоль стен, которых стояли начищенные до зеркального блеска рыцарские латы; были многочисленные лестницы и двери — больше, чем Джеймс мог запомнить, — многие из которых скрывались за раздвижными панелями или со свисавшими с потолка длинными гобеленами.       Наконец, толпа гриффиндорцев оказалась в тупиковом коридоре с высокими окнами, в самом конце которого располагался портрет в массивной раме, оформленной в готическом стиле; на нём в полный рост была изображена очень толстая женщина в платье из розового шёлка, сидевшая в, судя по всему, каком-то саду, окружённая кустами из белых и красных роз. Джеймс моментально признал в ней Полную Даму, охранявшую проход в общую для их факультета комнату, и, как вскоре выяснилось, это и в самом деле была она — староста назвал портрету пароль, и тот распахнулся, подобно двери, открывая приличных размеров круглую дыру в каменной стене. Все ученики пробрались внутрь (хотя Джеймсу и его друзьям опять пришлось задержаться, в очередной раз, помогая неуклюжему Питеру) и оказались в круглой и уютной гостиной Гриффиндора.       Это было просторное помещение с окнами до потолка, нижняя часть которых была оформлена, как витражи. Стены были преимущественно из каменной кладки, перемежаясь отделкой ореховыми панелями или шёлковыми красно-золотыми обоями. Блестящий паркет был устлан разномастными коврами, а имевшаяся мебель также гармонировала с обстановкой — мягкие диваны и кресла были обиты красной кожей, деревянные поверхности столов блестели от лака, а пламя свечей и масляных светильников отражалось в глобусах земного шара и луны, рамах картин и коллекции декоративного оружия, разместившегося прямо над ярко пылавшим камином. Со стен свисали гобелены и знамёна, тоже в красных и золотых цветах, а на стене между двумя проходами, ведущими в спальни, красовался родовой герб Гриффиндор-Хауса и девиз факультета: «Fortes fortuna adiuvat» — «Храбрым судьба помогает».       Староста объяснил им, какой из проходов ведёт в спальню для мальчиков, а какой — для девочек, не забыв при этом предупредить мальчиков о том, что вход в спальни для девочек заколдован и никого из них не пропустит; Джеймс понятия не имел, должно ли их было это предостеречь, но лично он воспринял это как вызов. Впрочем, сейчас он в любом случае был слишком сытым и сонным, чтобы планировать какое-нибудь приключение, так что, вместе с остальными учениками, он начал подниматься вверх по каменной лестнице. Внезапно он, однако, почувствовал, как что-то невидимо словно схватило его за ноги, после чего мальчик, потеряв равновесие, кубарем полетел назад, по пути сбив кого-то с ног, если судить по мешанине тел на полу, в самом центре которой он оказался, и знакомым возмущённым восклицаниям, которые оказались принадлежащими Сириусу, Ремусу и Питеру.       — Заклятие-подножка? — совершенно не впечатлённым тоном поинтересовался Джеймс у своего лучшего друга, пытаясь выпутаться из образовавшейся кучи.       — Ну, да, — сконфуженно уронил Сириус. — Хотя я не рассчитывал, что ты упадёшь назад.       — Что, уже не так забавно, когда чей-то затылок бьёт тебя в челюсть, да, Сири? — поднявшись, наконец, на ноги хихикнул Джеймс, засмеявшись ещё больше, когда услышал, как Ремус пробормотал: «Что-то мне подсказывает, что его это в любом случае бы не остановило».       — Как знать, Ремус, как знать, — ухмыльнулся Сириус, но палочку в карман мантии всё же убрал.       — Так, давайте-ка наверх, — хлопнул в ладоши Джеймс, когда трое друзей, наконец, встали с пола и отряхнулись. — Пока какой-нибудь староста не спустился и не наорал на нас за то, что мы мешаем всем спать.       — Зато представь, — всё ещё разглагольствовал Сириус, когда они уже поднялись к двери из тёмного дерева, на которой красовалась бронзовая табличка «Курс I». — Потерять баллы в первый же учебный день! Такое, я думаю, мало кому удаётся!       Спальня представляла собою круглую комнату, расположенную, судя по всему, в одной из небольших башенок. Вдоль стен выстроились одинаковые кровати с тёмно-красным пологом на четырёх столбиках, около каждой из которых их ждал принесённый домовыми эльфами багаж; судя по всему, эта комната всецело принадлежала им, так как из мальчиков-первокурсников в этом году они четверо были единственными гриффиндорцами. Сил на шутки, в конце концов, не осталось даже у Сириуса, так что мальчики, зевая от усталости и сытости, побрели к своим кроватям и довольно быстро забрались под одеяла — выспаться в первый день было очень важно, поскольку завтра им предстояло нелёгкое испытание: найти дорогу до нужных кабинетов в огромнейшем замке.       Джеймс, слушая неразборчивое бормотание засыпавшего Сириуса, как раз раздевался, готовясь самому лечь в кровать, когда заметил очередную за сегодняшний день странность; снимая с себя одежду, он прикоснулся к кольцу Наследника Рода — бронзовому перстню с тёмно-красным камнем, — и застыл, как вкопанный. В голове мальчика сами собой вспыхнули наставления матери, говорившей, что артефакты, надетые на него, немедленно сообщат о любой потенциальной попытке причинить ему вред. И хотя Джеймс категорически отказывался верить даже в возможность того, что кто-то замыслил против него недоброе, едва он переступил порог Хогвартса, было глупо отрицать то, что ощущали его собственные пальцы.       Металл кольца, которому полагалось быть той же температуры, что и его тело, был на этот раз тёплым.