Sins

Хрипло кашляя, Волков склоняется над раковиной, сжимает её края настолько сильно, что секунда – и пойдут трещины. Его кадык некрасиво дергается, поднимаясь то вверх, то вниз и совершенно не давая вдохнуть. Мужчина качает головой недовольно и чуть скалит зубы кровавым подтекам на гладком материале дорогостоящей раковины. Действие совершенно ненужное, потому как даже короткое, оно вызывает новый приступ тошноты. Перебороть не получается и приходится наклониться вновь. Проходит несколько минут прежде, чем удается отнять руки от белой поверхности раковины и встать ровно. Мир через пелену слез кажется Олегу привычно расплывчатым, из-за чего он не удивляется покривившемуся отражению в зеркале. Зато на слив смотрит брезгливо, недовольно и раздосадовано. Кривит лицом и включает кран на полную, зачем-то держит руку под струей, заставляя брызги лететь в стороны. Медленно вода смывает следы его слабости. Делая шумный вдох, поворачивая кран, и поднимает взгляд на уже не такое кривое отражение. Кровоподтеки на шее аккурат размером с подушечки пальцев ярко вспыхивают на побледневшей коже. Волков оставил их около получаса назад, распахнув глаза в темноте собственной комнаты и впившись пальцами в шею, дабы заткнуться. Подушка бессовестно упавшая с кровати была слишком далеко, чтобы накрыть ей своё лицо. Касается самого темного следа пальцем и совершенно не морщится, испытывая при этом некоторый дискомфорт. Водолазка с высоким воротником, слишком теплая для текущего сезона, должна будет перекрыть отметины. – Когда всё это закончится? – едва ли не взывает Олег, вытирая влажные руки пушистым бежевым полотенцем. Оно ему не нравится от слова совсем, но попросить другое и признать, что все ещё блюет кровью, не может. Честно говоря, у него было целых три спокойных дня, когда удавалось проснуться по второму будильнику в семь утра, а не в четыре с половиной от невозможной боли в животе. Щеки мужчины покрываются румянцем, что на фоне общей бледности осунувшегося лица выглядит болезненно, когда тот вспоминает причину нормального сна. Выходя из комнаты, он задирает рукав поношенной серой футболки до локтя. Следы от веревок теперь умеренно розовые и так в глаза не бросаются. Позорные полосы, которые Волков прятал за толстой тканью всё той же водолазки, даже находясь дома. Ухмыляется уголками губ и продолжает короткий путь от ванной до спальни. И когда это он начал называть это место своим домом? Когда его привязали к стулу бечевкой и заставляли молить об остывшем рисе? Или когда он специально хотел отказаться от ужина, лишь бы его привязали? Попытка, стоит признать, успеха не возымела. Качает головой незаметно, ловко проскальзывая в дверной проем, и закрывает за собой дверь на щеколду. Только сейчас замечает, что пальцы все ещё предательски трясутся, а во рту отвратительный горьковатый привкус. Всё-таки он не справляется, делает вид, что все относительно прекрасно, а на деле едва не осаживается на пол. Ноги становятся ватными, как только Олег остается в кромешном одиночестве тёмной комнаты. Многое бы отдал за восьмичасовой сон, но пока что его кармический баланс, по всей видимости, ничтожно мал. Выдыхает тяжело, удрученно, опуская плечи так сильно, что начинает сутулиться, Олег шагает к кровати. Непрерывно качает головой, то и дело, вытирая сухой рот рукой, и часто щурит глаза. Ему сильно хочется пить, но сил дойти до ванной, не говоря уже о невозможно далекой кухне, попросту нет. Язык неприятно липнет к нёбу и спёртый воздух комнаты совершенно не помогает. Упав на кровать, Олег едва ли сдерживает отвратительное желание накрыть лицо подушкой ради иллюзии отдыха. Вместо этого закрывает глаза. Через силу, дрожь Волков начинает дышать медленнее, как его давно учили на курсах, и вроде бы это помогает. Желание придушить себя не отступает, но перебарывать его становится легче, что, несомненно, не может не радовать. Даёт себе десять минут, в которые надо уложиться и попробовать заснуть, иначе тянется рукой к подушке и почти полностью перекрывает доступ к кислороду. Последний вариант, кажется, куда проще, потому приходится приложить усилия, чтобы сразу не приступить к нему. Выдыхает под счет на цифре восемь, затем не дышит совершенно еще две секунды и глубоко втягивает воздух на третьей. Худой живот опускает вниз, образуя выемку на месте идеального торса. Олег накрывает его рукой и скользит ладонью вверх, туда, где ребра выступают более отчетливо. Все ещё недостаточно худой. Мысль об этом оказывается настолько удручающей, что пришедшее в мнимую норму дыхание сбивается, когда неожиданно для себя мужчина кривит лицо. Открывает рот, уродливо морщась, и не произносит ни звука. Поворачивает голову набок и пальцами сминает простыни, дыша через рот. Судорога неизбежной хваткой сжимает икроножную мышцу. Через силу, сбив дыхание уже окончательно, Волков дотягивается до ноги и пытается избавиться от боли, трет так, что краснеет кожа. Переворачивается на спину, когда судорога отступает, сменяясь неприятным покалыванием в ноге, и безучастно смотрит на белый потолок. Через занавески сюда все же пробирается блеклый утренний свет. Олегу бы заплакать, чтобы снять и боль внутри собственной глотки, но слезы не подступают. Задыхается на собственной кровати, сминая серые простыни между костлявых пальцев в половине шестого утра. Матерится, лицом уткнувшись в подушку, и неожиданно поднимается. Бессилие сменяется яростью так резко, что Волков не замечает, как впивается пальцами в материал подушки и одним движением разрывает его на части. Треща, ткань разрывается пополам, вываливая на пальцы прохладный наполнитель подушки. Мужчину перетряхивает от неуместного сравнения, выданного его мозгом, и он отряхивает ладони. По кровати разлетается синтетический пух, белыми комьями падая на простыни, пока мужчина хватает вторую подушку. Олег задерживается на долю секунды, взглядом обводя пустую комнату, и тянет ткань в стороны. Его взгляд цепляется за кресло ровно в момент, когда скрипя, трещина на гладком багровом материале подушки становится значительно больше. Резко разжимает пальцы. Время издевательски растягивается, пока подушка летит вниз, извергая из себя белоснежные комья, а мужчина открывает рот. Волков тяжело садится на кровати, силясь вжаться в матрац как можно сильнее, и опускает руки. Хочется закрыть ими лицо, а лучше подушкой, и пропустить последующий момент из своей жизни, но сил на это не находится. – Доброе, однако, утро, - кивает головой Разумовский, всё время незаметно сидящий в кресле против шкафа. Он откидывается на спинку и перекидывает ногу на ногу, не сводя взгляда с мужчины. Одетый в пестрый халат поверх черной атласной пижамы, Сергей выглядит в этой комнате куда более уместно, чем его друг. Даже растрепанные после недавнего пробуждения волосы не портят общего вида. Волков кивает головой, никак не отвечая на его слова, и опускает взгляд. Шрамы на его теле, оставшиеся со времен службы, по ощущениям вспыхивают пламенем, потому как военный чувствует их особенно сильно. Словно кожа вновь разрывается в этих местах под недовольным взглядом рыжеволосого. – Знаешь, а ведь мне даже нравились эти подушки, - продолжает парень, подпирая подбородок рукой и смотря словно бы сквозь Волкова на растерзанную кровать, – Я почти сам их выбрал. Олег, интересуясь, поднимает бровь, но голову все ещё держит опущенной, лишь бы не заметить янтарного отблеска в чужих глазах, а такой там наверняка имеется. Мужчина совершенно не надеется избежать обсуждения своего поведения, потому как Разумовский ни разу не обходил эту тему стороной. Играясь, он начинал разговор о чем-то ином, как сейчас о подушках, но всегда хватал мужчину за горло пронзительным вопросом. Язык тела Сергея меняется так же стремительно, как и его настроение. Поначалу он всегда двигается робко, ухмыляется едва заметно и поправляет волосы, говоря о чем-то никак не связанном с Волковым, но потом… Уверенно расправляет плечи, поднимая подбородок, и смотрит уже без былого ненужного сожаления, сверкая янтарным пламенем в глазах. Не жалея вещей падает на диван в ботинках, разбивает стаканы на барной стойке или попросту роняет цветы. Эти перемены настолько молниеносны, что Олег не сразу успевает сориентироваться, перехватить руку, занесшую хрусталь над головой, и осколки касаются и его пальцев тоже. Сейчас же мужчина наблюдает за изменениями как в замедленной съемке, фокусируя взгляд на незначительных деталях, изредка попадающих в поле его зрения. Разумовский позволяет рыжим волосам упасть себе на лицо и совершенно не торопится их поправить. – Точнее, это Марго их выбрала, а я просто предоставил варианты, - его голос чуть меняется, и Волков замечает это, заметно напрягаясь, потому как именно таким образом рыжий привык менять тему, – Не скажу, что даю ей большую свободу воли, в конце концов, она просто единицы и нули. Сергей улыбается, наблюдая за тем, как ничего не соображающий мужчина кивает головой, и поднимается с кресла. К кровати не подходит, заместо этого медленно шагает к окну и одним движением раскрывает шторы. Разминает шею, похрустывая суставами, и довольно кривит губы. Опускает ладони на холодную поверхность огромного окна и пристально смотрит на просыпающийся у него под ногами город. Не трудно догадаться, какие эмоции он испытывает, стоя на краю стеклянной пропасти и наблюдая за тем, как на её дне медленно копошатся людишки. Привычно, Волков щурится, но перестает это делать буквально через пару мгновения, потому как ни единый луч солнца не касается его лица. Заинтересовавшись, поворачивает голову, чтобы самолично убедиться в плохой погоде за окном. – Но подушки ей все же нравились, не смотря на то, что она любит синие леденцы и мятное мороженное, хотя понятия не имеет, что это, - улыбается ещё сильнее, прикрывая глаза от приятных воспоминаний. Волков замечает это по отражению в окне, но в лице совершенно не меняется. Разумовский говорит что-то еще про программы и их интерпретацию привычных для людей вещей, про то, как Марго часто восхищается обыденностью, никак в ней не участвуя. Настолько увлекается, что не замечает, как Волков отодвигается к изголовью кровати, совершенно его при этом не слушая. Рука ложится на матрац в двадцати сантиметрах от единственной нетронутой подушки и замирает, когда мужчина видит первую янтарную искру. – Погода сегодня плохая, да? – Олег вновь лишь кивает, при этом, наконец, фокусируя взгляд на лице друга, – Наверное, из-за этого мне не спится. Этот дождь, он невыносим, сразу в гостиной холодно становится. – Надо включить отопление? – подсказывает Волков, хотя слово его тут совершенно не к месту, хотя бы из-за того, как опасно вспыхивает взгляд рыжеволосого, когда того перебивают. – Ты тоже не спишь из-за погоды? Или снова пачкаешь мне раковину, Олег? И слова хватают за горло похлеще вражеской руки. Руку можно было сбросить или сломать, закричать, в конце концов, чтобы отпустила, здесь же такое не сработает. Волков теряется, взглядом упираясь куда-то поверх головы рыжеволосого. Уверенность, которую старался излучать мужчина, держа спину ровно и не проявляя ни капли эмоций стремительно рушится. Крошится, пылью оседает на пол, точь-в-точь, как и его самооценка. Посмей хоть кто-то сказать нечто подобное Волкову полгода назад, да даже месяц назад, он бы взорвался яростью. Прижал бы к стене, не давая возможности пикнуть, и бил бы так долго, что костяшки пальцев превратились в мясо. Опускает взгляд на ладонь, сплошь покрытую белесыми шрамами из-за вот таких случаев, и чувствует себя неожиданно уставшим для столь раннего часа. У него уже начинает болеть голова, что на фоне общего изнурения кажется настоящей пыткой. Чуть покачивается вперед, пальцами цепляясь за матрац, и смотрит на затуманенное лицо друга в хмурых оттенках Питера. Общая серость отчего-то не кажется чуждой. – Знаешь, я ведь мог спокойно спать на своём диване, - нотки раздражения ощутимо проскальзывают в голосе Разумовского, когда тот поворачивает голову, – Но ты хрипел так сильно, что разбудил меня. Звучит упрёком, который заставляет Волкова заметно нахмурить брови. Сегодня, по крайней мере, в своих воспоминаниях, всё происходило тихо. Закрытая дверь, вывернутый на полную мощность кран в ванной и руки, стискивающие раковину. – Почему же я этого не помню? Олег ввязывается в эту игру напрасно, ощущая это неприятным покалыванием по всему телу, но отступить уже не может. Скользит ладонью по простыням в сторону подушки быстрее, чем нужно, пока ошарашенный его ответом Сергей не спешит медлить. В отражении видно, как изумленно вытягивается его лицо, принимая выражение неоднозначное. С минуту, он никак не двигается, пальцами левой руки поглаживая идеально выбритый подбородок. Разворачивается на пятках, что полы халата кинематографично поднимаются. – Возможно, все дело в том, что ты не слышал себя со стороны? – улыбается довольно, как рыжий кот, и вальяжно отходит от окна, поправляя при этом едва не упавшую вазу. – Или потому что такого не было? Губы рыжеволосого складываются в тонкую алую линию, когда тот мирится с явным нежеланием мужчины проигрывать. Прожигает раздраженным взглядом свалившийся на пол пух и дергано двигает плечами. – Может быть, я настолько привык просыпаться из-за того, что ты кричишь в моей ванной, что сбился режим? Попытка очевидно глупая и притянутая за уши, потому как вчера Олег встретил сонного друга в половине девятого на кухне и самолично готовил ему кофе, а после выключал свет, потому что тот свалился без сил на диван. Произносит утверждение вслух, делая его чуть грубее, чем стоило, но от слов своих не спешит отказываться. Поддается вперед, двигаясь к краю кровати так, чтобы одна рука продолжала лежать у подушки, и заглядывает Разумовскому в глаза раньше, чем тот привычно отворачивается. Янтарь в радужке настолько яркий, что на иные странности во взгляде внимания обращать не приходится. Слишком мало времени и единственное быстрое движение руки, роняющее рыжие пряди на лоб так, чтобы те закрыли глаза. Волков сглатывает нервно, двигая ладонью так быстро, что действие незамеченным не остается, и выпрямляет спину. Там его всегда учили выпрямлять спину перед противником. – Ты все ещё худеешь, - говорит брезгливо, в жалкой попытке переключить тему, потому что предыдущую разломали на части, – А мы вроде бы договаривались. Не реагируя на такие слова совершенно, Олег двигает руку вместе с подушкой, перемещая её ближе к себе. Смотрит на друга искоса, принимая все же явные изменения. Его эмоции более острые, губы кривятся сильнее, а длинные пальцы рассекают воздух в непонятных жестах. Чужой в обличии родного, он расхаживает по комнате и тянет за пояс халата, скидывая его на пол. Даже помня прошлый раз, грубые веревки на обнаженной коже и губы, впивающиеся жарким поцелуем, Волков не подпускает рыжеволосого близко. Чувствует это странное покалывание в груди, от которого ледяная кровь разливается по венам в два раза быстрее обычного, и не может рационально объяснить причину. Боится Разумовского? Звучит глупо и беспочвенно, но мысленно Олег соглашается и с этим, пододвигая подушку критически близко. – У нас был договор, что я буду есть, - напоминает Волков, и пальцы его сжимают неприятно холодный корпус пистолета. Он появился под подушкой после первого дня в роли телохранителя. Спрятанный на самом видном месте никак не привлекал к себе внимания и отчасти вовсе не мешал, потому как его металл, вокруг которого каждую ночь смыкались пальцы мужчины, успокаивал. Не подавая вида до сих пор, Олег уверенно берет пистолет в правую руку, из-под подушки его не вынимая, и смотрит за реакцией Разумовского, что более не выглядит знакомым. Его янтарь в глазах вспыхивает ярче, заполняет собой почти что всё пространство и пускает разъяренные искры. – И я его выполняю, - продолжает мужчина, позу при этом старается принять максимально непринужденную, словно сам в этот момент не прикидывает, как будет целиться в чужую голову. – Но ты же, черт побери, худеешь! – неожиданно для обоих взвывает рыжеволосый, руками указывая на друга, и принимается мерить комнату шагами свирепее. Специально наклоняет статуэтку льва так, чтобы та, покачнувшись, упала набок, – Таешь на глазах. Нам такого не надо. – Нам? – не понятно зачем, Волков вкладывает в единственное слово желчи с избытком. – Мне и тебе, - поправляется Сергей, отворачиваясь при этом полностью, оставляя в поле зрения мужчины только свои чуть вздрагивающие плечи. Делает по комнате ещё один круг, лица не показывая. Морщится, это заметно по тому, как часто падают на глаза волосы, и стучит пальцами по стенам в неизвестном ритме. Все его поведение заставляет бывшего военного напрячься сильнее, придвинув руку с пистолетом максимально близко. Он клянется перед самим собой, что одно неверное слово – наведет прицел на друга. Друг. Волков замирает, чуть расслабляя пальцы, и поднимает голову на мужчину в своей комнате, которого мысленно продолжает называть другом. Они знакомы с пелёнок, выросли, не переставая общаться, и сейчас Олег собирается направить на него пистолет, предчувствуя, как привычно дрогнет палец, зажавший курок. Надо же… – Не может же телохранитель выглядеть более щуплым, чем объект его охраны? – рыжеволосый поворачивается, вскидывая праву бровь удивленно. Разводит руками в стороны. Волков молчит, продолжая изучать взглядом парня напротив себя, родное лицо которого ежесекундно меняется. Грубеет, обретает более острые очертания, становясь едва ли не птичьим. Изменения, на самом-то деле, не особо заметные, и Олег без труда упустил бы их из виду, если бы не знал внешность друга на сто один процент. Глаза никогда не сияли желтым, разве что в редкие моменты злости, когда приходилось тратить половину своих сил, чтобы предотвратить зарождающуюся бурю. Тогда у этого была причина, по крайней мере, её можно было додумать, сейчас же странное поведение рыжеволосого ни на какие мысли не наталкивает. Разве что снять пистолет с предохранителя. Волков этого не делает, дабы не привлечь лишнего внимания, и соглашается с произнесенным высказыванием. – Уже и не знаю, что с тобой делать, - произносит Разумовский задумчиво, и делает пару неосторожных уверенных шагов в сторону кровати, с которой так и не поднялся мужчина, – Прямо ума не приложу. – Может быть, ничего? – предлагает Олег, не разжимая пальцы. Мышцы правой руки начинают привычно ныть от напряжения, но внимания на это никто не обращает. Есть проблемы куда более важные. Хотя бы рыжеволосый, что опасно приблизился к кровати, одно колено разместив на матраце, и пугающие искры его глаз. – Нет, это слишком просто. Нужно что-то пожестче, что вправит тебе мозги, - шипит, наклоняясь вперед, что Волков ясно ощущает его горячее дыхание. Сам того не осознавая, движимый уродливой привычкой пустынных месяцев, мужчина вынимает руку из-под подушки и наводит прицел на человека, так пугающего его. Страх - не ненависть - необъятный и заставляющий всё внутри сжаться в тугой узел, двигает пальцы. Снимает пистолет с предохранителя выверенным, отточенным до совершенства движением. Делает это шумно, чтобы Разумовский понял, с чем имеет дело. Потому тот застывает на месте, в неудобной для себя же позе, одной ногой не забравшись на кровать. – Как тебе такое пожестче? Оплошность Волкова, за которую тот ругает себя сразу же, прикусывая язык. Никогда не заговаривать с человеком, мозги которого ты собираешься вышибить – негласное правило военных действий. Посылает его подальше, неожиданно почувствовав силу в своём похудевшем теле, и сам пододвигается вперед. Мозги набекрень, признает это, почти не чувствуя отвращения, и задумывается, пока парень напротив, как в замедленной съемке хлопает ресницами. А если выбить чужие мозги ещё раз, сможет ли это помочь? Идея кажется заманчивой, потому как янтарь в чужих глазах вспыхивает чрезмерно ярко, полностью стирая истинный цвет радужки. При всем этом Разумовский выглядит таким запуганным что ли? Таким слабым и жалким, что рука почти дергается. – Расставим личные границы? – Ты не выстрелишь, - уверяет Сергей и фальшь в его голосе настолько отчетлива, что заставляет мужчину чуть улыбнуться. Он и не выстрелит, забавно. Задерживает дыхание, первым суставом пальца надавливая на хвост спускового крючка. Плавно надавливает, когда вершина мушки совмещается с грудью рыжеволосого, аккурат против сердца. – Выстрелю. – Так стреляй же. Всё происходит необратимо быстро, что явно подторможенное сознание Волкова не успевает среагировать. Длинные пальцы Сергея обхватывают его собственные, направляя дуло пистолета и прижимая его к области сердца. Рыжий ухмыляется довольно и тотчас меняется в эмоциях, дергаясь при этом, словно всем телом. – Что ты? – испуганно запинается Разумовский, едва ли не падая на спину, и широко распахивает синие глаза. Открывает рот, закрывает, открывает снова, но ни издает при этом и звука. Выглядит совершенно запуганным, сжавшимся в комок и ожидающим худшего, опускает плечи, по всей видимости, принимая неизбежное. Олег разжимает пальцы в момент, когда замечает это изменение, но пистолет не убирает и даже с мушки друга не сводит. Лишь кивает головой, чтобы тот сам отодвинулся в сторону, скрывшись от прицела. У него ёкает в груди, теперь уже окончательно. Ломается, падает, разбивается, превращается в пыль и собирается в жалкое подобие нормально работавшего сердца. Рыжий все ещё под прицелом, сидит, не двигается, лишь дергает плечами так, словно вот-вот заплачет. Картина ужаснее некуда. Волков зовет его по имени трижды, прежде чем тот решается поднять голову. – Отодвинься, - командует жестко, что Разумовский на этот раз и не смеет противиться, послушно перебираясь чуть дальше от мужчины, – Как себя чувствуешь? – Учитывая, что ты целишься в меня из пистолета, отвратительно, - ехидное замечание выходит робким и блеклым, под стать тем высказываниям, которые Сергей пытался сделать годы назад своим глупым обидчикам. Значит, все-таки не изменился. – Ты меня вынудил. Волков шумно шмыгает носом, опуская, наконец, руку и разворачивается к рыжеволосому так, чтобы видеть его лицо. Одна лишь желтая вспышка в радужке глаза – выстрелит сиюсекундно. – Я? – недоумевая, Разумовский так зазря указывает пальцем себе в грудь. Движение незначительное, но оно заставляет мужчину напрячься. Что ему там говорили? Не идти на переговоры с тем, кто имеет над тобой хоть какое-то давление? Волков шлет их к черту, и слова почти срываются с его языка, когда парень напротив начинает дрожать всем телом, жадно хватая воздух открытым ртом. – Я, я ничего не понимаю. Я же ничего не сделал, - не кричит, причитает, влажными дорожками оставляя страх на своих щеках. Смотрит, но будто не осознает, что происходит. Взгляд мужчины отличается от взгляда Разумовского разве что ничем, ну, может недоумения будет чуточку больше. Медленно, подняв одну руку вверх, так, чтобы рыжеволосый точно заметил, Волков кладет пистолет на матрац и толкает от себя в сторону. Руки опускает плавно, чтобы не запугать ещё сильнее. – Не бойся, - умоляет, двигаясь ближе, насколько позволяет невидимая стена отчаяния, воздвигшаяся вокруг друга. Дотрагивается до его плеча, чем вызывает ещё большую дрожь и ненавидит себя за это, – Я не убью тебя. Никогда не заговаривать с человеком, мозги которого вы собираетесь вышибить, иначе он сделает это раньше. – Да. Разумовский улыбается широко, довольно, и одним мгновением притягивает пистолет к себе. Держит за дуло и вкладывает в разжатую ладонь Волкова – что сжимается вокруг корпуса, как по команде – пока тот совершенно не понимает что делать. Чужими пальцами, положенными поверх собственных, мужчина давит на спусковой крючок, чем заставляет курок подняться. Ошарашенный Олег смотрит на рыжеволосого, на груди которого вот-вот должно появиться красное пятно, но этого не происходит. Янтарные глаза хитро блестят, пока парень опускает чужую руку. Громкий смех – единственный звук, нарушающий неидеальную тишину просторной комнаты, принадлежит Разумовскому. Тот смеётся долго, часто хватаясь руками за живот и отпуская, когда дыхание становится хриплым. Олегу это не нравится, но он терпит, пока чужие пальцы указывают на его осунувшееся лицо. Он пытается выстрелить ещё раз, и ещё, но, не выдержав, резко вынимает магазин. Пусто. Конечно. – Неужели, ты подумал, что я позволю тебе спать с заряженным пистолетом? – спрашивает Сергей, садясь всего в нескольких сантиметрах от мужчины, и заглядывает тому в глаза, – Никогда! – Почему тогда не убрал его? – У всех свои игрушки, у тебя пистолет, у меня, - тычет пальцем в грудь, но, резко передумав, указывает рукой на комнату вокруг, – Всё это. Улыбается дружелюбно, хотя дружелюбием даже не пахнет, и треплет Волкова за щеку, пока тот тщетно пытается увернуться. Щипает с силой, заставляя смотреть только на себя, и наклоняется недопустимо близко. – У меня презентация через три часа десятью этажами ниже, приведи себя в порядок. Не хватало, чтобы репортеры заметили тебя таким жалким. Волков затаскивает Разумовского в лифт уже третий раз за презентацию, потому как тот беспокойно мечется по этажу, нажимая поочередно кнопки, будто это поможет. Толкает его внутрь прозрачной клетки, двери которой не спешат закрываться и с раздражением смотрит на приближающуюся толпу репортеров. Вдвоем они спустились сюда за час до начала и, к огромнейшему разочарованию Сергея, ничего толком не было готово. От одного воспоминания о едва не случившейся истерике рыжеволосого становится не по себе. Недовольно хмурясь, мужчина потирает шею рукой. Похоже, за эти пару часов он сорвал себе связки, пока кричал на всех ни капли не торопящихся рабочих, чтобы те хоть что-то делали. Со звоночком двери лифта все же решают закрыться, как раз в тот момент, когда первые журналисты почти настигают мужчин. Кулаками стучат по стеклу, чем раздражают ещё сильнее. – Они, - не договаривает Сергей, обращая слова в шепот, когда толпа репортеров наперебой пробивается к закрытым дверям лифта, расталкивая менее активных людей в стороны. Прямо как животные кричат, чтобы на них обратили внимание и, наверное, в этот момент даже рыжий жалеет, что выбрал именно прозрачные лифты. Не будь этих стеклянных стен, было бы всё в разы проще. – Не обращай внимания, ты все сделал верно, - поддерживает Волков, благодарно прикрывая глаза, когда лифт двигается с места. Свою неприязнь к этим устройствам перебарывает через силу. Предыдущие несколько раз пришлось сжимать челюсти и мысленно отсчитывать секунды, пока лифт стремительно двигался вниз, сейчас же всё даётся относительно легче. Возможно, всё дело опять в Разумовском, который выглядит нелепее некуда. Миллионер – миллиардер ли? – с обложек глянцевых журналов боязливо жмется в угол лифта, который, как и всё здесь, принадлежит ему. Утренний инцидент исчерпал себя с первыми нотками волнения в голосе Разумовского и не на шутку поднявшегося давления, которое сбивали долго и муторно, заставляя выпить таблетку за таблеткой. В синих, ни разу не янтарных глазах, всё ещё не было ничего кроме бесконечной благодарности и такой же нескончаемой тревоги по поводу только что закончившейся презентации. Разумовский поворачивает тонкий телефон экраном к себе и недовольно поджимает губы. Он уронил его посередине презентации, когда на светлом фоне запестрили черные заголовки неприятного известия. – Это несправедливо, - бормочет рыжеволосый, первым выбираясь из лифта. Оглядывается через плечо, дабы убедиться, что телохранитель идёт следом, – Судью явно подкупили. Волков кивает головой, все ещё окончательно не разобравшись в курсе дела, но про продажность местного суда соглашается полностью. Даже не смотря на долгое его отсутствие в культурной столице, в этом плане, видимо, ничего так и не поменялось. – Ты не можешь говорить об этом с точностью, - препирается Олег, сам не веря своим словам, за что и получает недовольный, но не устрашающий взгляд. По-крайней мере, Сергей не переводит разговор в яростную тираду о правосудии и справедливости, хотя по тому, как часто он сжимает кулаки, ему все же хочется. Вместо этого щелкает пультом от телевизора раздраженно и падает на диван, скрещивая руки на груди. Совсем как ребенок. Подмечая это, а также относительно спокойное поведение Разумовского в течение всего дня, мужчина решает не садиться против картины, которую изучил уже почти целиком, и опускается рядом с другом. Они касаются друг друга локтями, пока один тщетно пытается найти что-то стоящее, а другой все обдумывает утреннее происшествие, которое при нахождении на этом этаже вспыхивает в памяти ярче, чем нужно. – Марго, выключи, - произносит рыжеволосый, откидывая пульт в сторону, что тот чудом не сваливается с дивана и не трескается. Хотя, вряд ли бы это здесь кого-то расстроило. Отсутствие постороннего звука в гостиной заставляет Волкова напрячься как струну и сесть ровно, ногами упершись в пол. Он поворачивает голову к панорамному окну, параллельно при этом, задевая взглядом Сергея, чьи глаза все ещё остаются нормальными. Значит, ему показалось, как обычно. Такое бывало в пустыне, когда из-за недостатка сна и переизбытка нервотрепки, рук по локоть в крови и зашитых обычными нитками ран, всякое мерещилось. – Есть будешь? – все ещё обиженным голосом интересуется рыжеволосый, почти сползая по спинке дивана. Его рубашка бессовестно мнется, но тот не обращает на это внимания, поворачивая голову к телохранителю. Всё-таки расстроен не на шутку, раз даже не старается улыбнуться, и выдыхает как-то особенно тяжко. Первые лучи закатного солнца тонут в его рыжих волосах. Кивая головой, Волков соглашается, хотя как такового аппетита не испытывает, но что-то внутри черепной коробки подсказывает ему сделать так. Уж лучше он выплюнет всю еду через час, вылив при этом половину флакона жидкого мыла в раковину, чем встретится со злым янтарем снова. – Тогда выбери что-нибудь, я как-то не особо хочу, - бурчит парень и роняет голову себе на ладони. Сидит, сгорбившись, что под тканью виднеются выступающие позвонки. И этот человек ещё упрекает Волкова в худобе. – У тебя был насыщенный, - о, да, насыщеннее некуда, - день. Тебе стоит съесть хоть что-нибудь. Напомню, от завтрака ты оказался, сославшись на спешку. – Ты прямо как воспиталка, - Олег слышит, как рыжий ухмыляется, все ещё не отнимая ладоней от лица. Улыбается незаметно, отметив все же комичность ситуации, и поднимается с дивана бесшумно. Дойдя до холодильника, разочарованно качает головой, когда открывает тяжелую дверцу. Из всего запаса еды, который Разумовский зачем-то закупает на неделю, не съедая при этом и половины, у них каким-то непонятным образом осталось всего два небольших контейнера. Олег выбирает один наугад и снимает красную крышку. Рис, щедро приправленный куркумой, посыпанный укропом и сыром, что обещает расплавиться в микроволновке. Воспоминание слишком яркое, достаточное для того, чтобы мужчина резко опустил контейнер на тумбу и развернулся на пятках. Судя по тому, как безразлично рыжеволосый заново пытается выбрать передачу, выбор блюда действительно спонтанный. – Ты будешь, - Олег тихо закашливается, непривычно безболезненно, а после берет контейнер в руки, – Будешь рис с сыром? Там в холодильнике есть что-то ещё, но боюсь это суп. А супы, как Волков помнит, Разумовский ненавидит всю свою сознательную жизнь, спасибо за это детдомовской столовой. Зачем он есть в холодильнике не понятно, может собаке отдать хочет, которой, к слову, здесь нет. Мужчина перестает думать об этом через пару секунд, целиком переключая своё внимание обратно на рыжеволосого, который вновь откладывает пульт в сторону. – Я же сказал, что ничего не хочу, - делает страдальческое лицо, разворачиваясь торсом, но с дивана не встает. Щеку кладет на мягкую обивку диванной спинки и смотрит на контейнер в руках друга. – Тебе надо поесть. – С каких пор ты стал так обо мне беспокоиться? Не хочу есть и всё, не заставляй. – Ты же заставляешь, - срывается с языка раньше, чем Волков успевает обдумать значение слов. Глаз не отводит, лишь контейнер ставит на стол, сегодня он точно не пригодится. В чужом взгляде одна за другой, постепенно заполняя всю радужку, вспыхивают светлые искры. Фатальная ошибка в единственной глупой фразе, о которой Олег, не переставая, думает, оказавшись в совершенно новой для себя комнате. То, что он ошибочно называл подсобкой из-за маленькой двери рядом с рабочей лестницей, оказывается просторным и совершенном пустым помещением. Последнее высказывание верно отчасти, потому как мебели в комнате действительно почти нет, но вот зеркало огромное, чистое, занимающее собой половину стены все же имеется. И странные пустые крюки, прикрепленные грубыми шурупами к потолку. Он даже не уверен, что это все-таки подсобка, потому, как и туда не заглядывал ни разу, но мнимое ощущение известности своего местоположения заставляет думать именно так. Волков оглядывается, сидя на полу, и хоть как-то пытается воспроизвести в памяти события последних минут двадцати. Черная дыра в кривом течении его времени сдаётся постепенно, обрывками показывая истину. И то, что вспоминается, пусть даже урывками, не нравится Олегу совершенно. – Вот же подонок, - шипит мужчина, дотрагиваясь до затылка. Одергивает ладонь, когда ощущение превышает порог терпимого, и смотрит на свои мокрые пальцы. Похоже на его черепе будет ещё один шрам, словно предыдущих же ему было недостаточно. Ярость появляется на кончиках окровавленных пальцев, электрическим током движется вверх по венам и щелкает выключателем где-то в мозгу. Рыча, как животное, Волков двигается быстро, упираясь на левую ногу, и чуть не теряет равновесие, когда что-то не дает сделать шагу. Моргает пару раз и, недоумевая, смотрит на металлическое кольцо на своей щиколотке, холод от которого теперь ощущается. Его привязали к полу, совсем как зверюшку в магазине. Прикрыв глаза, Олег выдыхает шумно, в жалкой попытке успокоится, и унижение не проскальзывает в спектре его эмоций. Не успевает попросту, тотчас сменяясь не прекратившимся гневом. Ругается громко и, опустившись обратно на пол, потому как в вертикальном положении кольцо неприятно сдавливало щиколотку, пытается просунуть палец между плотью и металлом. Череда неуспешных попыток заставляет руки трястись сильнее и словно бы внутри. В отражении зеркала человек сидит совершенно спокойно. – Ну, давай же, - произносит сквозь зубы, проталкивая подушечку мизинца под тугое металлическое кольцо, из-за чего, то впивается в кожу с новой силой, оставляя уже яркие отметины. Уходит не одна минута, прежде чем Волков понимает, что это бесполезно. Ему удается просунуть палец под кольцо, едва не содрав с себя кожу, но толку от этого, мягко говоря, мало. Смотрит на толстую цепочку, тянущуюся от кольца до выступа в полу, и, недолго думая, хватает её рукой. Почти поддается, со скрежетом поднимая прикрученную к полу опору, но едва стоит хватке Олега немного ослабнуть, как цепь падает на пол. Он поднимает взгляд на огромное и уже осточертевшее зеркало, сверкает ненавистью в глазах мужчине, который сидит в отражении. Плечи поднимаются слишком часто, из-за чего кожа обтягивает ключицы, заставляя их выпирать сильнее. У него голый торс, даже этот факт Волков умудрился упустить, слишком заинтересовавшись удерживающей его на месте цепью. От этого и смотрит удивленно в зеркало, пальцами касаясь выпирающих шрамов. На животе, пересекая его горизонтально чуть пониже пупка, самая яркая линия, бросающаяся в глаза сразу же и появившаяся всего за два месяца до приезда в Питер. Ошибка очередного военного горе-врача, возомнившего себя едва ли не Богом на поле боя. Двенадцать перевязок и пачки антибиотиков в желудке Волкова после каждой из них. Мужчина смотрит на неё с отвращением, особенно на фоне виднеющихся даже в таком состоянии кубиков пресса, и переводит взгляд выше, где маленькие светлые полосы покрывают его ребра. Это он сделал сам, уже очень и очень давно, настолько, что не может вспомнить определенного момента времени. Наверное, поэтому они и не кажутся ему отвратительными, просто напросто свыкся. – Смотрите, кто проснулся, - голос рыжеволосого раздается в тот момент, когда Олег поднимается взглядом к круглому шраму на груди. Волков не вздрагивает, лишь раздраженно поворачивается в сторону, откуда идёт звук и взглядом старается прожечь хозяина комнаты. Последнего, к слову, в том месте не оказывается, и мужчина просто пялит на закрытую дверь. – Пусть только покажется, - рычит, стиснув зубы, и понимает полную бесполезность своих слов. Он-то покажется, скорее всего, в ближайшую пару минут, но вот подняться с пола, не вывихнув при этом лодыжку или ещё чего похуже, у Волкова вряд ли получится. Самостоятельно так точно. – О, я покажусь, но позже, - краем глаза Олегу удается заметить динамик в стене, не с первой попытки, но все же. Маленький и едва ли заметный, он разносит звук по всему помещению. Мужчина зажмуривается и не отрывает глаза несколько секунд, когда все в комнате погружается во мрак, а голос из динамика довольно посмеивается. Впервые за все время здесь, недолгое, хоть и протяжно мучительное, кожа Волкова покрывается мурашками. Ему холодно и неприятно, потому что температура в помещении абсолютно точно падает на несколько градусов. Сомневаться в том, что рыжеволосый каким-то образом влияет на температуру, не приходится. Монотонный гул работающего под потолком кондиционера Волков замечает через мгновение. Делает выдох, шумный и обреченный, но все ещё не решается посмотреть в зеркало, хоть луч света с потолка явно падает на него. Как глупая игра по телевизору, который они смотрели вдвоем годы назад, вот только сейчас оба по другую сторону экрана. – Ну же, открой глаза, - уговаривает голос Разумовского, неожиданно сменяясь истошным воплем, когда тот повторяет фразу в разы громче, заставляя эхом удариться о стены комнаты. У Олега не болят уши, у него болит всё чертово тело. Открыв глаза, первое, что он видит, это глумливый округлый шрам на груди всего в каких-то жалких сантиметрах ниже сердца. – Видишь, эти отметины на твоём теле, - звук становится много тише, что вынуждает мужчину обернуться в сторону все ещё закрытой двери, – Не поворачивай голову, смотри. Приказ в наихудшей его форме, потому что Волков не может противиться ему. Взглядом упирается в собственное тело в отражении. Старается смотреть на лицо, куда угодно, кроме любых отметин, но Разумовский велит иначе. И он слушается. Касается каждого своего шрама по чужой команде, сам не понимая зачем. Моргает слишком часто, отчего глаза начинает щипать, и шмыгает носом. Его былая уверенность тает с каждым прикосновением пальцев к выпирающим линиям. – Они навсегда с тобой, - будто он сам того не знает, – Но дело не в них, ведь так? Голос становится максимально тихим, что Волкову приходится прислушаться, чтобы хоть что-то различить. Дверь в дальнем конце комнаты, не та, на которую так часто оборачивался мужчина, бесшумно открывается, впуская с теплым воздухом рыжеволосого. На нем черная атласная рубашка, небрежно заправленная в не менее темные штаны. Волосы падают на глаза, но Разумовский привычно не обращает на них внимания, двигаясь в центр комнаты под свет единственно включенной лампы. – Не поворачивай голову, я еще не разрешил, - теплая ладонь ложится на плечо Олега и чуть сжимает, – Признайся, ты ненавидишь своё тело? Ему хочется испариться, стать никем и ничем в момент, когда чужие пальцы обхватывают подбородок и заставляют поднять взгляд на отражение. Разумовский, красивый, довольный и серьезный кивает головой, точно также рассматривая тело мужчины через зеркало. Всё, что видит Волков, это янтарные радужки глаз, вспыхивающие ярче, когда их обладатель замечает, за чем именно наблюдает мужчина. – Смотри на себя! – шипит, больно стискивая пальцами подбородок Олега, что тот чувствует, как появляются розоватые следы, – Ненавидишь, ведь так? Когда мы покупали тебе водолазку, она не была тебе велика. Безучастно пожимает плечами, не сразу вспоминая, как именно он выглядит в действительно ставшей большеватой черной водолазке. Одежда всегда была последним, о чем он задумывался. – Я читал, что у людей после войны развиваются всякие странности. Кто-то руки режет, кто-то света боится, ты вот раковину мне пачкаешь и того гляди желудок выплюнешь. И тело твое тебе не нравится. Но почему? Не отвечает повторно, специально медленно опуская голову, потому как в такой ситуации Разумовскому приходится приложить усилия, чтобы заставить его посмотреть вновь. Разговор нелепый и ненужный, Волков уверен в этом на все сто процентов, точно так же как и в том, что уйти от него не получится, тему сменить тоже, поэтому решает тянуть время. – Долго я ещё буду сидеть на этой цепи? – двигает ногой, что шум от гремящей железки на мгновение перекрывает собой недовольный выдох Разумовского, который едва ли не кривит губы от такого непослушания. Вопрос остается без ответа. – Оно слишком мускулистое? Дело в этом, да? Раньше ты не был таким, - задумывается, подбирая подходящее слово и хватку свою чуть ослабляет, – Таким крупным. Пытаешься сбросить массу? Пожимает плечами снова, полностью охладевая к разговору о собственном действительно ненавистном теле. Улыбается немного, когда Разумовский явно начинает нервничать, пытаясь припугнуть мужчину янтарными искрами. – Отвечай, живо! Не опуская головы, Волков отрицательно качает головой и специально пожимает губы, чтобы рыжеволосый точно заметил. – Отвечай! – кричит, наклоняясь к уху, чем заставляет Олега вздрогнуть и поморщиться, – Ответь же мне. Волков громко охает, когда в памяти его яркой картинкой вспыхивает ненавистное воспоминание. Вражеская, специально искореженная пуля, вошедшая под углом между ребрами. Грубые грязные, запачканные кровью, свои пальцы, отодвигающие плоть и пытающиеся вынуть эту пулю из тела. Жар на коже и под кожей, первые галлюцинации, потому что никто не собирался ехать за ним в пустыню, потому что его уже посчитали мертвым и отправили известие об этом в Питер. Запах собственной загнивающей раскрасневшейся плоти в опасной близости от сердца. Думает об этом, когда пальцы Разумовского касаются округлого шрама на его груди, надавливая немного и заставляя задрожать уже взаправду. Ответить ничего не может, хотя языком во рту шевелит, но кроме мычания звука не выходит. Кивает головой так часто, что это не остается незамеченным Сергеем, и устало опускает плечи. Собственное отражение в зеркале уродливо повторяет его движения. – Ты кричал, когда получил эту пулю? Выл так, что люди испуганно оборачивали головы и старались зажать ему рот руками, посчитав такой крик предсмертной агонией. Привкус пыльной ткани появляется на языке и как Волков не пытается, избавиться от него не удается. Озвучивает ответ стыдливо тихо, наблюдая за тем, с каким извращенным благоговением рыжеволосый смотрит на эту отметину, как проходится по ней подушечками пальцев раз за разом, теперь уже поглаживая. – Ты считаешь, что эти шрамы делают тебя плохим? – спрашивает тихо, недоумевая, вскидывает брови и поворачивает голову Волкову так, чтобы тот смотрел прямо ему в глаза, не в отражение. Четверть минуты глаза Разумовского остаются синими, грустными и вымученными, словно он сам не хочет участвовать в происходящем. Недолгое мгновение, за которое у Волкова останавливается сердце, дабы забиться в разы быстрее, когда синий сменяется желтым. Опять. Былое жалостливое чувство к этому человеку умирает в момент первой яркой искры в радужке глаза, из-за чего Волков старается натянуть на лицо маску безразличия. Совершенно напрасно. – Думаешь, эти царапинки, - мужчина вздрагивает от холода в чужом голосе, – Портят тебя? Поэтому ты решил угробить такое подходящее тело? Подходящее, не родное и не нужное, а именно подходящее. Волков грустно ухмыляется, покачивая головой, и отвечает отрицательно, не смотря на то, что это ложь. Парню, который смотрит на него лишь как на бесчувственный кусок мяса, доверять не хочется. – Если ты не хочешь наблюдать за тем, как ты будешь стонать против этого зеркала, то будь так добр, прекрати худеть, - шепчет прямо на ухо, сжимая плечо при этом с силой, что заставляет Олега дрожать сильнее. – Хорошо, - единственное слово, которое выжимает из себя мужчина, когда ногу его легким движением освобождают от металлического кольца, и тотчас потирает это место рукой. – Не так, - слышит, как отвратительно самодовольно улыбается Разумовский, но лица его не видит, – Мне показалось, что в прошлый раз ты запомнил, как обращаться ко мне в такие моменты. – Хорошо, господин, - голос постыдно вздрагивает на последнем слове, из-за чего Волков прикусывает себя за язык, опуская взгляд на собственные колени ровно до тех пор, пока не остается в пустой комнате один на один со своим отражением.