Октябрь

      — Олеж, все будет хорошо, — прозвучал из трубки голос Антона. На фоне постоянно был грохот падающих вещей, однажды даже что-то разбилось. — Мы с тобой столько репетировали, не волнуйся. Я уже почти собрался и выезжаю. Взять тебе кофе?       — Д-давай, если тебе по пути, — невольно улыбнулся Олегсей, пытаясь унять дрожь, и посмотрел на себя в зеркало. На нем уже была белоснежная рубашка, панталоны и жилетка, на шее красовался платок. Черный шерстяной фрак одиноко висел на плечиках около двери в гримерную комнату.       — Ты же знаешь, что мне всегда по пути, — засмеялся Антон и хлопнул дверью.       — Да… — ответил Олежа и замолчал, снова погружаясь в свои страхи.       — Олеж… — среди звука шагов, рассеянного по подъезду, раздался голос Звездочкина. — Я же чувствую, что ты переживаешь. Не бойся, у тебя все получится! И я обязательно успею. Если надо будет — арендую вертолет.       Олежа рассмеялся, представляя, как Антон будет садить арендованный вертолет на крышу трехэтажного дворца культуры.       — Хорошо, — улыбнулся парень и глянул на часы. — О-ой, Антон, мне п-пора на прогон, я опаздываю уже!       — С меня пример берешь, — хмыкнул Звездочкин под писк домофона. — Беги, давай, я скоро примчусь!       Антон не сбрасывал вызов. Олежа несколько секунд блаженно молчал в трубку, а потом ответил: «жду тебя», и нажал кнопку завершения разговора.       Ира была недовольна опозданием Олежи, и, только он зашел за кулисы, начала кричать.       — Душнов, ты на спектакль так же придешь? Если ты забыл, у тебя глав-на-я роль!       — Да ладно вам, Ирина Сергеевна, — хмыкнул Фамусов, сидящий в углу. — Еще же половины актерского состава нет. Даже Софья не пришла. Не спускайте на бедного Чацкого всех собак.       Ира пронзила его красноречивым взглядом и, скрипя зубами, все-таки отстала от Душнова.       — На спектакле будет ректор университета! — продекламировал Герман, когда студенты неторопливо подтянулись на прогон. — Если сыграете идеально — университет спонсирует театр, и, может быть, вам даже заплатят… — при этих словах актеры оживились и начали переговариваться, но художественный руководитель похлопал в ладоши, призывая студентов замолчать. — Если же все пройдет плохо, то нас разгонят, и все ваши усилия пройдут даром.       — Что ж, начнем репетицию, — подала голос Лера, сидящая на первом ряду, и актеры разошлись за кулисы.       Прогон прошел быстро, без волнения, все студенты отлично знали свои слова, и Ирина Сергеевна осталась довольна, как и художественные руководители. Антон присоединился к ним перед четвертым действием и с удовольствием следил за постановкой, в которую он вложил немало своих сил.       — Волнуешься? — уже в гримерке у Олежи спросил Антон. Он стоял около окна, держа в руках кофе, и через зеркало глядел на совсем бледного студента. — У тебя все получится, вы отлично справились на прогоне.       — П-прогон — это не то же самое, что и вы-выступление перед полным залом, — он глядел на себя в зеркало и сам себе казался призраком — настолько болезненным в этот момент был цвет его лица. Он сжал тонкими пальцами бумажный стаканчик и отхлебнул живительного напитка, пытаясь успокоиться.       Антон подошел к нему, встал за спиной и ободряюще сжал руками его плечи.       — Все будет хорошо!       Он улыбнулся, и тепло от его улыбки передалось Олеже, словно мед, растекаясь в груди. Они молча смотрели друг на друга через зеркало несколько мгновений, и Антону уже начало казаться, что этот момент приобретает некоторую неловкость, как вдруг в коридоре раздался грохот и крик.       — Он что?!.       Антон и Олежа одновременно подскочили, открыли дверь и выглянули из гримерки. В конце коридора в полутемном пространстве стояла Ирина, а рядом с ней один из актеров, держащий на руках едва живую Леру. Звездочкин широким шагом направился к ним, Олегсей робко посеменил следом.       — Что случилось, Ирина Сергеевна? — громко спросил Антон.       — Антон Эдуардович, это катастрофа! — Ира выглядела злой, но сама чуть ли не плакала. — Все пропало!       Она бросилась ему на шею, Антон немного озадаченно и равнодушно похлопал ее по спине, утешая, а потом переспросил:       — Что случилось?       — Скажи ему! — драматично крикнула она студенту, держащему на руках Леру. Олежа вспомнил, что он играет роль Загорецкого.       — А, эм… — актер явно не ожидал такого расклада. — Там Репетилов… он хотел залезть на эту… ну хрень эта… сверху… ну металлическая такая…       — Мы поняли, — прервал его Антон. — Дальше что было?       — Ну он полез по решетке на стене, — пролепетал Загорецкий. — Я говорю: «Сань, слезай оттуда, разобьешься ведь». А он мне: «да я волейболом семь лет занимаюсь, все нормалек будет». Я так и не понял, при чем тут волейбол…       — Н-ну? — подал голос Олежа.       — Ну а он зацепился, рука у него соскользнула, и… он упал.       — Где он сейчас? С ним все нормально? — Антон в это время пытался привести в чувства Леру, потерявшую сознание от такого известия.       — Нет, он сломал ногу, — в конце концов признался студент. — За ним скорая сейчас приедет.       Олежа побледнел, пошатнулся, и Антон бросился к нему и схватил под локоть, помогая удержать равновесие.       — Тихо-тихо, — вполголоса проговорил он. — Не хватало нам еще одного обморока. Садись, вот так.       Олежа, не видя ничего перед собой, выставил руку, пытаясь найти стену, оперся на нее, и медленно сполз на пол. Через несколько мгновений Антон всучил ему бутылку воды, пару глотков которой привели его голову в порядок, и мир перестал шататься, а снова прочно встал на свое место. Антон взял на руки Леру, которая никак не могла прийти в себя.       — Где он сейчас? — спросил он.       — Кто? Саня?       Звездочкин раздраженно дернул плечом, но в ответ только утвердительно кивнул.       — Так на сцене, — пролепетал Загорецкий. — Я хотел его поднять, а он заплакал, мол, Стасян, больно же, ты че. Потом пришел Герман, и послал меня искать вас, Антон Эдуардович, а сам скорую вызвал.       — Хорошо, — кивнул головой Антон.       — Что же это теперь будет? — дрожащим голосом спросил у него Стас. — Мы не сможем сыграть без Репетилова!       — Ректор мне голову открутит! — зарыдала Ира.       — Не открутит, — твердо заявил Антон. — Я сыграю вместо него.       Олежа, поднявшийся в этот момент на ноги, снова пошатнулся и чуть не упал от такого заявления.       — А-Антош, ты у-уверен?.. — пролепетал он, глядя на него испуганно. — Ты то-точно сможешь?       — Я выучил всю пьесу уже наизусть практически, пока с тобой репетировал, — по-доброму засмеялся он. — Конечно, я смогу. Потом с этим разберемся. Сейчас надо Валерию спасать.       Он пошел по коридору в сторону сцены, ошарашенные таким поворотом событий студенты отправились за ним. Через несколько минут пришли врачи в сопровождении охранника театра и аккуратно погрузили плачущего от боли Репетилова на носилки. Леру быстро привели в чувства, Герман сказал, что отвезет ее домой и постарается вернуться как можно быстрее.       Они проводили машину скорой помощи, и, когда врачи скрылись из виду, Олежа выдохнул, снова чуть не теряя равновесие, но устоял, поддерживаемый крепкой рукой Антона. Звездочкин коротко обнял его за плечи и пробормотал:       — Если так волнуешься, давай прорепетируем мои слова, заодно и свои еще раз вспомнишь.       Ира и несколько девочек, захотевших быть гримерами, блаженно повели Антона Звездочкина, самого лучшего парня университета, обратно в здание театра, чтобы одеть его и нанести грим. Олежа, все еще шокированный, купил кофе для себя и Антона в кофейне неподалеку и вернулся в свою гримерку. Спустя несколько минут к нему осторожно постучались, и зашел Антон, одетый в сюртук, белоснежную рубашку и выглаженные брюки.       — Что ж, давай, начнем, — проговорил новый Репетилов, с улыбкой принимая горячий кофе из рук Олежи.       Уже близилось время начала спектакля, и парни переместились за кулисы.       — Те-тебе не обязательно со мной идти, — пробормотал студент, нервно теребя прядь кудрявых волос, свисающую с лба. — Т-твой выход будет только в че-четвертом действии… Антон жестом попросил его замолчать.       — Я буду поддерживать тебя из-за кулис, чтобы ты чувствовал себя увереннее.       Они улыбнулись друг другу.       Плотный занавес из замызганного красного бархата был еще закрыт, все декорации — уже на местах, а в зрительном зале уже гудели нестройным хором голоса зрителей. Гримеры бегали от одного актера к другому, проверяя, все ли в порядке с их внешним видом. Последние приготовления, гаснет свет — и занавес приоткрывает зрителю мрак сцены, за которым прячется театральное искусство во всей красе.       Посреди сцены на креслах лежала девушка в небогато украшенном красном платье и с собранными наверху кудрявыми волосами, которые, впрочем, так и норовили выбиться из прически.       — Светает!.. Ах! как скоро ночь минула!       Вчера просилась спать — отказ.       «Ждем друга». — Нужен глаз да глаз,       Не спи, покудова не скатишься со стула.       Теперь вот только что вздремнула,       Уж день!.. сказать им…       Актеры за кулисами с интересом следили за действием на сцене. Служанку Лизаньку играла Катя Шубина, а Софию — ее сестра Аня. В их глазах было какое-то напряжение, иногда было видно, как дрожат у них руки, но они смело держались, пытаясь вжиться в роль.       — Мне с?.. ваша тетушка на ум теперь пришла,       Как молодой француз сбежал у ней из дому,       Голубушка! хотела схоронить       Свою досаду, не сумела:       Забыла волосы чернить,       И через три дни поседела.       Катя расхохоталась, а сестра с огорчением посмотрела на нее.       — Вот так же обо мне потом заговорят.       — Простите, право, как бог свят,       Хотела я, чтоб этот смех дурацкий       Вас несколько развеселить помог.       Олежа нервно сглотнул и последовал за слугой на сцену.       — К вам Александр Андреич Чацкий.       А когда Олежа заговорил, в его голосе не было ни капли волнения.       — Чуть свет уж на ногах! и я у ваших ног…       С жаром поцеловав руку удивленной Ани, он говорил и говорил без единой запинки, словно на сцене вовсе не он — зашуганный студент-заика. В этом запале три действия промелькнули, словно утренний сон.       — Кучера-с нигде, вишь, не найдут.       — Пошел, ищи, не ночевать же тут.       Появление Антона Звездочкина на сцене вызвало волну восторженных шепотков в зрительном зале. Олежа, взглянув на него, и сам на мгновение застыл, чувствуя, как горят его щеки в свете софитов. Антон вбежал на сцену, упал на колени, но тут же спешно оправился.       — Тьфу! оплошал. — Ах, мой создатель!       Дай протереть глаза; откудова? Приятель!..       Олежа глядел сияющими глазами в желтые глаза Антона, когда вел с ним диалог. Вздрагивал от каждого случайного касания. Потом — глядел на его игру из-за сцены с каким-то безмолвным восхищением. Но вот закончилась его сцена, и Антон зашел за кулисы. Ненароком коснувшись плеча Олежи, он прошептал: «удачи» и улыбнулся.       И правда — сцены, за которые Олежа больше всего волновался, прошли легко, без единой заминки. И со словами «карету мне, карету!» актер скрылся от любопытных глаз зрителей.       — Ну что? не видишь ты, что он с ума сошел? — заговорил в конце Фамусов. —       Скажи сурьезно:       Безумный! что он тут за чепуху молол!       Низкопоклонник! тесть! и про Москву так грозно!       А ты меня решилась уморить?       Моя судьба еще ли не плачевна?       Ах! боже мой! что станет говорить       Княгиня Марья Алексевна!       Заиграла конечная музыка, и все актеры вышли на поклон. Крепко сжимая руку Антона, Олежа счастливо улыбался, ослепленный софитами. Кому-то несли цветы, зрители восторженно аплодировали, встав с кресел. Звездочкин вдруг куда-то с загадочным видом исчез, а через секунду вернулся с огромным букетом ромашек и вручил его Олеже.       — Ты умница! — с улыбкой проговорил он, обнимая друга. — Я же говорил, что у тебя все получится!       — А-антон, ты просто… — у Олежи не было слов, а на глаза навернулись счастливые слезы. — Спасибо!       После спектакля Олежа, нагруженный цветами, вышел из здания Дворца культуры.       — Может, тебя подвезти? — крикнул откуда-то Антон и помахал рукой, чтобы Душнов его увидел.       — Конечно, — улыбнулся Олежа. Ехать на автобусе с букетами ему не хотелось.       «Я могу помять их», — подумал он, зарываясь лицом в дурманящее своим сладким запахом чудо.