Королевское Древо

Чайльд просыпается от резкой боли в груди, режуще-давящей. Странной. Он садится в постели и прикладывает к болящему месту ладонь, что, предвестник понимает сразу, делать не стоит, потому что болящее место на секунду болит сильнее. — Что за… — бормочет он, опуская взгляд на себя, спешно расстегивая на себе часть одежды. На красной рубашке виднеется небольшое пятно потемнее, бордовое. И вот ее уже снимают так, что чуть не пуговицы отлетают. Взгляду капитана открывается тоненький, как ниточка, серый росточек (это же он? Выглядит по крайней мере именно так), к корню чуть толще, пробивающийся прямо сквозь кожу на груди, приподнимающий ее, из-за чего она недалеко и неглубоко, и идет рваными ранами “Отсюда и кровь” — делает очевидный вывод Чайльд, присматриваясь к синяку вокруг всего этого, неравномерному, кольцом у ростка. И если подумать, то и вопрос, что это за штука не встает, потому что находится этот росток прямо на месте, где Кэйа вложил тогда в него семя. Но он же потом и сказал, что это всего лишь старое суеверие и ничего не случится. Наврал? В любом случае, кроме принца об этом не у кого спросить. Что Чайльд и хотел вчера сделать, но когда он довел Альбериха вчерашней ночью до его номера в отеле (перед этим минут десять прободавшись с администратором насчет того, правда ли они с Кэйей от Дилюка), тот просто улегся и практически сразу уснул. “Останься”, — пробормотал принц, когда Чайльд собрался встать с его постели, чтобы уйти на корабль. Руки у него тогда были ледяные, что волна дрожи прошла, когда Кэйа поймал его за запястье. Кончики тонких королевских пальцев покраснели, и у капитана теперь не было и шанса уйти. Во-первых, само его существо отказывалось это сделать после такой прямой просьбы, проявления нужды в нем. Во-вторых, желание согреть принца было непреодолимым, казалось преступлением оставить его тут мерзнуть, пусть на дворе и лето, да и подавно не холодное. Поэтому теперь для того, чтобы разбудить Кэйю не нужно далеко тянуться, всего лишь протянуть руку и потрясти за плечо. Когда тот переворачивается с бока и притягивает руку к лицу, чтобы накрыть ладонью глаза, Чайльд успевает заметить, что его губы слегка побледнели, как бывает от холода. После ночи, когда он был укрыт одеялом, с Чайльдом рядом, как с живой печкой. — Вашество, просыпайся, — бубнит Чайльд, призывая принца к сознанию, и тот издает болезненный стон и убирает от лица руку, с прищуром глядя на капитана, тонкие брови недовольно хмурятся. — Что такое? Черт, отруби мне голову, — говорит Кэйа чуть хрипло, медленно садясь в постели и прижимая ко лбу ладонь. Если подумать, в каком состоянии вчерашней ночью был Альберих, то такое пробуждение вовсе не удивительно. Чайльду даже несколько неловко спрашивать о таких странных вещах, когда Кэйа сидит и жмурится от боли, поджимая губы, но чертов росток в груди капитана, раны, где, слава Архонтам, хотя бы кровь остановилась, кажутся ситуацией чрезвычайной и требующей срочного разрешения. — Это что за хрень? — спрашивает Чайльд и указывает на серенький росток, не найдя лучших слов. Кэйа приоткрывает глаза, кажется, через силу и смотрит на растение в груди рыжего капитана. — Твою мать, — выругивается он, в момент взбодрившись, во взгляде принца читается беспокойство, и он снова на секунду морщится, когда резко меняет положение, придвигаясь ближе к Чайльду и склоняясь к его груди. Когда он тянется к ране, Чайльд вздрагивает и готовится к боли, как поначалу с утра, но прикосновения пальцев Альбериха осторожные и прохладные, избегающие нажатий и рваных краев кожи вокруг ростка, — этого не должно было произойти, — бормочет Кэйа, — просто не могло, это все просто сказки. — Кажется, не такие уж и сказки, — чуть нервно смеется Чайльд, но серьезнее под обеспокоенным и напряженном взглядом принца, направленном на него, — вроде твой отец говорил, что мою жизнь заберут только если я не сберегу твою. Кэйа сильнее хмурится и убирает руки от груди Чайльда, напряженно взглянув на свои красноватые пальцы. — Но я вроде в порядке, — говорит принц таким тоном, что он сам себе, кажется не верит, что уж говорить о Чайльде, — только холодно постоянно. Но это обычное дело, не о чем беспокоиться. — Холодно, как от того алхимического опыта? — не долго думая спрашивает капитан, беря в свои руки кисти принца, холодные, просто ледяные. Он сжимает их, пытаясь согреть, а Кэйа и не сопротивляется. — Что? — переспрашивает он, напрягаясь, словно отчаянно пытаясь понять, о чем говорит капитан. — Ну, то обморожение у тебя на руке тогда. Ты сказал, что это был неудачный алхимический опыт, — объясняет Чайльд. Это не упрек, ему просто хочется знать, что происходит с Кэйей, потому что, очевидно, от этого знания зависит и его собственная жизнь теперь. Кэйа морщится, и на этот раз не от головной боли. Он сказал это тогда просто чтобы не было лишних волнений и вопросов, но теперь их, кажется, будет вдвое больше. Альберих с тяжестью на душе смотрит на несчастный росток в груди Чайльда, а затем на самого рыжего, поджимает губы под его ожидающим взглядом. — Да, ну, не совсем, — тихо говорит принц, отводя взгляд, — я бы сказал, это больше мое собственное свойство. — Это еще как? — с искренним непониманием спрашивает Чайльд, и вот оно. Кэйа вздыхает. Не то, чтобы он сам понимал, как все это работает. Не то, чтобы был кто-то, кто объяснил бы ему хоть раз за эту жизнь, как это работает. Все, что Альберих знает — именно эта штука погубила его мать, и, судя по всему, теперь берется и за него. — Скажем, это что-то по своей природе древнее, что заложено во мне с рождения, по материнской линии, — Кэйа говорит, не особо вдаваясь в подробности. Не в состоянии, когда от лишнего движения его похмелье напоминает о себе усиливающейся головной болью, — и всегда, наверное, была вероятность, что в какой-то момент оно может начать убивать меня, потому что, хм, насколько я понял, человеческое существо не способно содержать это в себе без того, чтобы тело не разрушалось. — Ну, с разрушением своего тела, я посмотрю, ты и без того неплохо справляешься, — говорит Чайльд, до этого внимательно слушавший принца, и это уже упрек. Несложно догадаться, что капитан говорит о его вчерашнем состоянии, и не то, чтобы у Кэйи были особо сильные оправдания. — Это другая история, длинная и неприятная, — отмахивается Кэйа. Вот уж о чем не хотелось сейчас говорить, так это о Дилюке и всем, что между ними успело произойти. Тем более с Чайльдом. С ним бы Кэйа, будь его желание, вовсе бы это не обсуждал. — О, целая история, — капитан вздымает брови удивленно и подпирает подбородок кулаком, локтем упираясь себе в колено, — тогда я надеюсь как-нибудь ее услышать. Твою мать. — В другой раз, — говорит Альберих, отводя взгляд от рыжего и обхватывая себя за плечи, будто бы ему было холодно. Может, и холодно. Это уже настолько постоянное состояние, что Кэйа не всегда обращает внимание, — что ж, а эта штука во мне, она, честно сказать, стала давать знать о себе чаще в последнее время. Это как… Элементальная сердцевина в простом человеке, и природа у этих элементов более дикая и опасная, чем то, как ее, я слышал, обуздывают в Тейвате. — С помощью глаз бога, да, — подтверждает Чайльд и кивает на устройство на своем бедре, о котором, собственно, идет речь, — они, собственно, и помогают владельцу упорядочить элементальную энергию. Которая, как я понял, в тебе существует концентрированная и неконтролируемая. — Вроде того, — кивает Кэйа. По крайней мере, придворные алхимики предположили именно так. Не то, чтобы это были четкие факты, сложно назвать таковые, когда Кэйа и его мать были редким исключением и напоминанием о том, что Бездна еще влияет на Кхаэнри’ах. Больше этому неоткуда было вылезти. О подобных им не осталось ни записей, ни исследований. Все это было слишком давно. — И что, ваши великие ученые действительно ничего не знают о том, что с этим делать? — тон у Чайльда недоверчивый, как и взгляд, направленный на Кэйю. От этого хочется закатить глаза, и принц себе в этом не отказывает. — Тогда бы я об этом знал. Нет ни единой причины это от меня прятать. Моя смерть не так уж и многим сыграет на руку, тем более не алхимикам. Лучшим из того, что мне пока предложили с этим делать, был совет не выпускать вот это лишний раз, — Кэйа объясняет хрипловато и негромко, пока выбирается наконец из-под одеяла, хмурясь от ноющей боли в висках. — Но разве от этого эта хрень не станет в тебе только более концентрированной, если не давать ей выхода? — спрашивает Чайльд, и в ответ Кэйа может только вздохнуть. Он закрывает лицо руками, сутулясь. — Честно говоря, я не знаю. Я без понятия, что это на самом деле и как оно работает. Это все только предположения, Чайльд. После смерти Королевы, чтобы узнать, что это такое, ее тело было предоставленно алхимикам перед погребением. Но они ничего не нашли, кроме обычного человеческого тела. Видимо, оно существует только пока носитель жив. Кэйа поднимает голову и встречается с очередным удивленным взглядом Чайльда, обращенным на него. — То есть тебе рассказали о вскрытии твоей же матери? — уточняет так, и тон у него такой, будто он боится Кэйю расстроить. Тот только пожимает плечами. — От этого непосредственно зависела и моя жизнь, знаешь. Да и все еще зависит. И не только моя, — отвечает спокойно Кэйа и в подтверждение своих слов тянется к груди Чайльда, чуть шире распахивает его рубаху, чтобы обратить внимание на росток в его груди. Его руку перехватывают и сжимают. Ладонь у Чайльда теплая, контрастно в сравнении с кэйиной, так, что принцу она кажется даже горячей. — Да, и поэтому с этим надо что-то делать, — заявляет капитан и встает с кровати, прежде чем начать застегивает на себе обратно рубашку. — Для начала тебя хотя бы перевязать, — вздыхает Кэйа, поднимаясь следом, чтобы найти для этого материалы. Если они тут вообще есть, кто станет оставлять в отеле бинты? — Это тоже, но я про ситуацию в общем. — У тебя есть варианты? — Кэйа выгибает бровь, складывая руки на груди. — Честно сказать, есть одна мысль. *** Альбериху сначала хочется смеяться. Один на миллион, что это сработает, неужели бы такое простое решение не пришло бы его алхимикам в голову раньше? “Тебе же в сути нужно именно что упорядочить элементальную энергию, да?” — сказал тогда Чайльд, — “а для этого лучше всего пойдет глаз бога. К счастью, моя покровительница кое-что, наверное, даже может с этим сделать, потому что проявления твои вполне походят на крио”. Интересно, Чайльд понимает, что это опасно не только для Кэйи, что он медленно потихоньку, конечно увядает, но не в его груди растет дерево по мере того, как погибает принц. И никто не знает, каких размеров ему нужно достичь и как глубоко пустить корни, прежде чем предвестник сам перестанет это выдерживать. Если это не сработает, они оба могут умереть. Смеяться больше не хочется, когда Тарталья поднимается к штурвалу уверенным шагом, чтобы сообщить команде о том, что обстоятельства поменялись, и отплывают они уже сегодня и прямиком в Снежную. Еще больше Кэйю поражает дисциплина на судне, то, как команда просто принимает приказ и не задает вопросов — Ты же понимаешь, что мы можем не успеть? — все же спрашивает Кэйа, когда народ расходится, а он подходит к Чайльду чуть ли не вплотную. Пусть думают что хотят, но он не хочет, чтобы об этой ситуации знал еще кто-то кроме Чайльда, — твоя жизнь тоже на кону. — Прекрасно понимаю. И чтобы ее спасти придется пойти на риск. Раз уж с твоей стороны, ты говоришь, никто ничего не знает, — пожимает плечами Чайльд. Движение более скованно, чем обычно. Кэйа невольно опускает взгляд к месту, где под слоями ткани, осторожно пригнутый, прорастает дерево в груди рыжего предвестника. Ох черт. Если бы он только остался дома, никуда не поехал… — Кэй? — из мыслей Альбериха выдергивает то, с каким беспокойством Чайльд позвал его по имени, то как он осторожно положил руку на его плечо, — ты в порядке? — В полном, — отвечает Альберих, и у него выходит даже легко и непринужденно улыбнуться, он усмехается, — кроме того, что я медленно умираю вместе с тобой. — Никто не умрет. Мы успеем, — говорит Чайльд, и Кэйе не остается ничего, кроме того, как поверить ему сейчас. Очень хочется верить, когда это звучит так уверенно и обнадеживающе. Интересно, капитан действительно так думает? Или просто пытается успокоить Кэйю? Может, и сам себя, — я поручился за твою жизнь, в конце концов. Никогда еще Кэйе настолько сильно не хотелось действительно поверить в чьи-то необоснованно оптимистичные слова.