Адаптация

      Олег перебирается в Москву. Первое время развозит пиццу, раздаёт листовки, стоит за стойкой в баре, чтобы наскрести на еду и крохотную комнатушку у Тёплого стана. Но каждые выходные выкраивает время, чтобы встретиться с Серёжей. Тому постепенно становится лучше. У него уже готов план стартапа под кодовым названием VMST, который Олегу кажется проектом космолёта. Но он всё равно поддерживает Серёжу, часто пишет ему на неделе, напоминает о необходимости спать хоть иногда, скидывая злые смайлики в три ночи. О себе говорит мало — гордиться пока что нечем.       В июне Олег сдаёт недостающее ЕГЭ по истории и по квоте проходит на юрфак РУДН. После трёх подработок и съёмной хаты студенческая жизнь кажется настоящим раем. Олег быстро вливается, находит новых друзей, вновь начинает заниматься любимым самбо. В новой общаге — не в пример лучше Серёжиной — просто и весело. Олег даёт себе отдохнуть, а после зимней сессии принимается за дело: находит новую подработку и вечерние курсы по повышению квалификации секьюрити. Круги под глазами растут, денег всё равно отчаянно не хватает, но у Олега тоже есть план. Однажды Серёжа создаст что-нибудь невероятное, станет очень известным, и его понадобится охранять. Не только от себя самого.       На вечеринку в честь помолвки сыночка мэра Разумовский идёт, вообще говоря, по делу. Папаша невесты — не последний человек в департаменте информационной безопасности, а с этой структурой у проекта Вместе всё ещё очень много недопониманий. Серёжа надеется решить их в более неформальной обстановке, но у мироздания свои планы. На светский раут, больше похожий на безвкусный балаган, заявляется толпа отморозков. У Чумного Доктора уже есть свои фанаты, и они не любят долгих разговоров. Правда, игры с огнём они оставляют своему кумиру — размахивать битами куда интереснее. Но их много, злости внутри ещё больше, и так выходит, что в общей суматохе жизнь Серёже спасает не кто иной, как Игорь Гром. Да-да, тот самый следак, который ведёт дело маньяка-поджигателя. Или уже не ведёт?       Данные, поступающие к Олегу, разнятся, но сходятся в одном: Гром решителен, возможно, чуть умнее своих коллег и совершенно неподкупен. Изучая досье, Олег тихо смеётся — вот же не повезло. Он безмерно благодарен Игорю, как был бы благодарен любому на его месте, но вместе с тем дико ревнует. Это он, Олег, должен был спасти Серёжу. Это смысл его существования, а тут появляется эта усатая мусорская морда.       О том, что эта морда приглянулась Разумовскому больше, чем следовало бы, Олег внезапно узнаёт через неделю. Вечер субботы, Серёжа полулежит на диване и методично надирается Вдовой Клико прямо из горла. Олег отлично его понимает. Он не прибавляет громкость, хотя иногда Серёжа что-то говорит Марго или разговаривает сам с собой. Неусыпный надзор — не повод пренебрегать личным пространством. Вообще-то Олег читает про Пуаро и на экран посматривает совсем уж изредка. Картинка там не особенно меняется уже с час, а выжатый постоянным напряжением мозг благодарно щёлкает поворотами детектива, словно семечками.       Когда Олег в очередной раз поднимает голову, Серёжа открывает вторую бутылку. Руки плохо слушаются, и часть пены проливается на пол. Параллельно у него звонит телефон, и Разумовский судорожно ищет его на диване, совершенно забывая о том, что можно попросить Марго включить громкую связь. Олег озадаченно садится на своей служебной, ставшей уже родной софе, откладывает книгу. Серёжа на экране как будто улыбается, но разговор выходит коротким, а через полчаса в спящую башню широким шагом заходит Гром.       Ему откровенно рады, откуда-то сразу возникают бокалы, но Игорь отказывается. Пришёл по службе? Олег предпочитает не возникать, пока в нём нет необходимости, но внимательно наблюдает, выкручивая звук на максимум. Серёжа очень пьян, но не безобразно, а скорее неприлично. От хаотичных движений тяжёлый халат распахивается больше положенного, открывая белую грудь и выпирающие ключицы. Олег не видит в таких подробностях, но живо представляет.       Гром просит ещё раз рассказать про степень анонимности Вместе, и Серёжа с энтузиазмом принимается грузить его электронной кухней, даром что совсем недавно рассказывал всё то же самое другим следакам. Игоря всё же отстранили — Москва прислала своих ищеек. Гром слушает внимательно, задаёт вопросы, а затем достаёт откуда-то из куртки голубую тетрадку той самой фабрики Восход.       Серёжа ошарашенно замирает, Гром листает перед ним линованные страницы. Олегу не нужно видеть, чтобы понять, что там — в средней школе Серёжа постоянно рисовал в тетрадях. Чаще всего одно и то же.       — Олег Волков, твой телохранитель, воспитывался в том же детдоме.       Серёжа растерянно кивает.       Игорь не знает о существовании Птицы. Для него это страшное, чёрное нечто с горящими глазами и острым клювом — просто детская фантазия о сильном друге, который всегда готов прийти на помощь.       — На рисунке тоже он? Птица уж больно похожа на нашего Чумного.       — Что вы хотите сказать? — от нервов Серёжа начинает выкать, кладёт собственную тетрадь на стол резко, словно опасное насекомое. Гром пожимает плечами.       — У тебя был мотив в случае Гречкина.       — То, что я внёс залог за Алёшу, делает меня убийцей?       — Был мотив и с Бехтиевым…       Олег решает, что ему пора вмешаться. Когда он заходит в кабинет, Серёжа сидит уже с совершенно отсутствующим выражением, что при желании, впрочем, можно списать на следующую стадию опьянения.       — Товарищ Гром? — Игорь оборачивается на голос, тут же подбирается, профессионально оценивающе разглядывая в ответ. — Меня зовут Олег Волков, я начальник службы безопасности Сергея.       — Очень приятно, — цедит Гром. Прищур становится более хищным, Олег лишь вежливо улыбается в ответ.       — Время уже позднее, Сергей устал, — Олег выразительно кивает на нервно застывшего Разумовского. — Думаю, серьёзные разговоры лучше отложить до более подходящего момента.       На это Гром неожиданно покладисто кивает, бросает многозначительное «до скорого» и надевает кепку. Тетрадь остаётся лежать на журнальном столике. Олег провожает его до самого ресепшена внизу. Уже у дверей Гром оборачивается и говорит:       — Остановитесь, ребят. Сколько можно-то?       — До свидания, приятно было пообщаться, — дежурно улыбается Олег и, как только прозрачные двери вновь смыкаются, спешит обратно наверх.       Серёжа лежит на диване, прикрыв глаза локтем. Ополовиненная бутылка стоит здесь же, на полу, а огромный экран напротив выключен — Марго спит. Олег подходит ближе, удостоверившись, что Серёжа ещё в сознании, опускается на пол, откидывает голову на подлокотник. Так они совсем близко, Олег не видит лица Разумовского, но в полной тишине слышит его дыхание. Минуты растягиваются в молчание, каждый думает о своём.       — Я так испугался, Олег.       Серёжа поднимается на локте, делает несколько жадных глотков, давится и начинает кашлять. Олег отнимает у него бутылку, хлопает по спине и садится обратно, только на этот раз лицом к лицу. Серёжа трёт покрасневшие от выпивки и кашля щёки, но пытаться протрезветь уже слишком поздно. Он вновь ложится, подтягивает колени к груди, неуютно сжимаясь в комок под тяжёлым халатом, и впервые за долгое время смотрит в глаза, открыто, не как на чужого человека. Олег смотрит в ответ и чувствует, как у него замирает сердце, чувствует, что мог бы просидеть так целую вечность, потому что Серёжа испугался за него. Переживает за него и скучает тоже по нему.       — Скажи, что всё будет хорошо, — одними губами просит Серёжа, и Олег послушно повторяет:       — Всё будет хорошо, — момент не хочется портить, но Олег решает, что лучше всё-таки проговорить: — Никаких улик нет, свидетелей тоже. Гром не в счёт — он видел не больше, чем показано на видео. Что у него на… — Олег едва не говорит «тебя», — на меня есть? Собственная чуйка да детские рисунки.       Серёжа неуверенно кивает, опускает глаза, нервно выдыхает. Олег по-настоящему теряется, когда его тянут за шею, ошарашенно моргает и осторожно обнимает в ответ, зарываясь в рыжие волосы. За этот вечер Серёжа явно перегрелся. Или от него всегда так пышет жаром? Олег вдруг понимает, что не в курсе о таких важных мелочах. За ухом пряный запах пота мешается со сладковато-игристым духом шампанского. Олег вдыхает осторожно, чтобы не попасться, чтобы не опьянеть самому, и обнимает крепче.       — Ничего не бойся, слышишь?       Серёжа отзывается невнятным «угу» куда-то в плечо. Проявляя чудеса силы воли, Олег осторожно отрывает его от себя, ловит вымотанный, полусонный взгляд и встаёт.       — Довести тебя до кровати?       — Нет, — Серёжа падает на диван и широко зевает, не успев прикрыть рот. — Посплю здесь.       — Хорошо, — Олег уходит за одеялом в спальню, на всякий случай открывает все отделения шкафа. Конечно же, одеяния Чумного там нет.       Серёжа больше не изображает комок нервов — лежит, вытянувшись, на спине, глаза прикрыты. Возможно, виной всему алкоголь, но Олегу хочется верить, что в этом есть и его заслуга.       Хотя во всём, что здесь происходит, определённо есть его заслуга. Вот уж точно. Олег укрывает одеялом, наклоняется:       — Серёж, на ещё подушку.       Медные ресницы вздрагивают, словно крылья бабочки, и на Олега смотрит бирюзовое зимнее небо.       Птица молчит и не шевелится, но Олег всё равно весь вздрагивает, словно от разряда тока вдоль позвоночника, делает шаг назад и едва не падает, споткнувшись о журнальный столик. Уголки тонких губ чуть приподнимаются.       — Да не дёргайся ты, — добродушно-лениво хмыкает Птица. — Я в говно.       Он показывает взглядом вниз, и Олег послушно поднимает подушку, осторожно кладёт под рыжую голову, но не уходит. Ему вдруг становится любопытно, просто до жути. Перед ним абсолютно точно Птица, но совершенно не опасный. И это так странно, так необычно. Почему он вообще появился? Куда уместнее было бы, вылези он навстречу Грому. Но этого не случилось, и вот, когда всё вроде бы хорошо и спокойно, он приходит просто для того, чтобы уснуть. И выглядит при этом практически так же, как Серёжа.       Будто в подтверждение всех этих сумбурных размышлений, Птица сладко зевает, шмыгает носом и уютно натягивает одеяло выше, до самого подбородка, тут же морщится и перекладывает, чтобы хватило и пяткам.       Олег наблюдает за всем этим едва ли не с открытым ртом.       — Ну, чего уставился? — Птица смотрит хмуро, но настолько сонно, что напоминает больше сову-сплюшку, а не кого-то из вороньего семейства. — Хоть бы приятных снов пожелал, что ли.       — Приятных снов, — эхом отзывается Олег и тут же неожиданно сам для себя добавляет: — Отдыхай и ни о чём не беспокойся.       — То-то же, — ворчит Птица, но глаза довольно щурит.       Олег несмело улыбается в ответ. Марго спит, а значит, нужно не забыть выключить свет, но Олег не успевает сделать и шага, когда его вновь останавливает резкое «Эй!» Чувство жёсткого déjà vu бьёт обухом по голове, но Олег послушно оборачивается.       — А поцеловать? На ночь.       Видя явное замешательство, Птица ведёт плечами и нехотя высвобождает из-под одеяла руку, тыча пальцем в лоб. Олег однобоко улыбается, с губ непроизвольно слетает нервный смешок.       — Спи уже.       Он наклоняется, убирает рыжую прядь, целует точно в центр мраморного лба. Касание чуть дольше, чем могло бы быть. Птица блаженно улыбается, прикрывает глаза и тут же подаётся вверх, коротко клюёт поцелуем в щёку и падает обратно. Он не пытается как-то удержать, просто отворачивается к спинке и накрывается одеялом.       Через пару минут Олег возвращается, потому что, уходя, забыл выключить свет.       Холодный март 2011-го запоминается Олегу первой серьёзной травмой. Трещина в правой лучевой ноет, жалуется на погоду и нелёгкую подростковую жизнь, а Олег скучает по самбо и сходит с ума от безделья. Серёжа великодушно составляет ему компанию — берёт свою зубрёжку и садится рядом «смотреть ящик». В новостях третий день одно и то же: кадры «без комментариев», искорёженные дома, беженцы, цифры погибших и пропавших без вести, отсылки к Чернобылю и снова по кругу.       Олег смотрит на вырванные с корнем деревья, на железные рёбра разрушенных стен, суетящихся узкоглазых волонтёров и представляет разрушительную волну. Её почему-то показали лишь однажды, но такое невозможно забыть, даже если смотришь по телеку. Графитово-серый сплошной поток переливается через дамбу, словно вода из переполненной ванны. Бурлящее массивное нечто, похожее на живой организм, сносит всё на своём пути: переворачивает спичечные коробки-автобусы, словно бумажные кораблики засасывает и топит роскошные яхты. Неотвратимый хаос разливается по улицам города, стремительно поглощая его жителей.       Олег смотрит на всё это и думает о Птице.       — Почему ты его так называешь? Он что, чирикает?       Неуклюжая шутка, чтобы скрыть неловкость. Серёжа не любит об этом говорить, но Олегу действительно интересно. Это не праздное любопытство, он хочет лучше понять.       Но сегодня Разум в хорошем настроении.       — Может и почирикать, — Серёжа мягко улыбается и откладывает исписанную тетрадь. — Первый раз он появился во сне.       — И сколько тебе было лет?       — Семь, почти восемь.       — Сто пудов, ты обоссался!       Лучшее средство от страха — это смех. Олег по-дурацки гогочет, и Серёжа присоединяется к его веселью, тихо похрюкивая в ладонь. В комнате они далеко не одни.       — Нет, это был приятный сон, — Серёжа грустно улыбается и принимается закрашивать клеточки на полях. — Один из этих, в которых растёшь и поэтому летаешь.       — Ага, мне до сих пор такие снятся, — кивает Олег. Он смотрит на точёный профиль друга в обрамлении рыжих прядей и представляет яркие, такие же рыжие крылья.       — Ну вот. В общем, я гулял вдоль реки и никак не мог попасть на другой берег. Не знаю, что там такого особенного было, но мне почему-то очень туда хотелось. А потом я увидел дерево. На нём сидела белая ворона, такая, знаешь, странная, но не страшная. Она заговорила со мной, сказала, что может помочь пересечь реку. Я согласился. Тогда она села мне сзади на шею и как будто слилась со мной. Я почувствовал, что у меня выросли крылья, и перемахнул на другой берег одним прыжком. А потом принялся летать, туда-сюда, по-всякому. И всё думал, какой я счастливый, как мне повезло вот так летать, легко, свободно…       Если Серёжа и планировал вернуть Олега на его законное место за собственным плечом, то просто забывает об этом. Он занят подготовкой к презентации нового проекта: компактного приложения для управления банковскими счетами, бонусными картами и электронной валютой — три в одном. Всё проходит просто замечательно, рекламная кампания оказывается едва ли не бесполезной — хватает естественного резонанса в сети. А уже на следующий день Чумной Доктор вновь напоминает о себе.       Третьей жертвой становится хозяин двух мусоросжигательных заводов, а если по существу, то настоящий мусорный барон Питера. Пару лет назад он отхватил жирный кусок государственной поддержки, расставив по городу кучу цветных баков для раздельного сбора отходов. Вот только за чертой города их содержимое вновь смешивалось, а вся якобы экологичная переработка сводилась к печи.       Один из заводов вырос совсем недалеко от родного интерната, и, посмотрев в интернете фотки изменившихся за годы окрестностей, Олег и сам пришёл в искреннее негодование.       И всё же на этот раз жертв было несколько: погиб не только предприниматель, но и его жена — трёхэтажной даче в Рощино взрывом снесло весь восточный угол. Сын-подросток сумел выбраться из вспыхнувшего пожара, но получил серьёзные ожоги.       В появившемся той же ночью ролике Чумной взял вину на себя, но видео горящего дома там не было. Так когда он успел? Олег подозревает, что в ту ночь, когда приходил Гром. Судя по отчётам полиции, взрывчатка находилась под крышей, так что её вполне могли не замечать всё это время. Но, даже если Олег не прав, это не имеет смысла. В памяти всплывает укоряющий прищур Грома:       «Сколько можно-то, ребят?»       Олег думает о том, что по его вине погибают люди. Всегда нужно чем-то жертвовать. Если бы он не испугался с самого начала, жертвовать пришлось бы меньшим. Но кто мог знать, что всё зайдёт так далеко?       Птица.       Птица с самого начала не собирался останавливаться на зарвавшемся мажоре. Вероятно, у него даже был какой-то далекоидущий план, который требовал как отправной точки в виде первой жертвы, так и некоторой подготовки. Ну не из папье-маше же он маску свою делал!       Чем бы это ни было, Олег решает, что настало время положить этому конец.       О далекоидущих планах на свой счёт сам Серёжа ни сном, ни духом, но хроническую усталость друга распознаёт довольно скоро. По осени он получает ПГАС и, не раздумывая, предлагает половину Олегу, тем более что сам уже давно зарабатывает фрилансом, так, по мелочи. Олег, конечно, поначалу отказывается — ему неудобно, да и с его целями такая постановка вопроса как-то расходится.       Однако нельзя вырасти в детдоме и остаться до звёзд на бровях гордым. Вскоре Олег понимает, что при текущем положении дел придётся чем-то жертвовать: либо самбо, либо курсами, либо универом. Просто для того, чтобы найти ещё работу и не умереть от голода.       Серёжа весь светится, словно это ему сделали какой-то подарок. Он рад, просто безмерно счастлив, что тоже может как-то помочь, поддержать. И, понимая это, Олег раз за разом переживает трепетный шквал удивления. Шквал, от которого в груди становится очень тепло.       Деньги не ахти какие, но Олег начинает чувствовать себя значительно лучше. Бросает подработку и принимается за учёбу с удвоенным рвением.       На курсе есть Вера — смешливая, соломенно-рыжая, с целой горстью крупных веснушек по щекам. Она живёт у тёти, так что с Олегом видится хорошо если через день. Зато утром каждого из таких дней Олег встаёт чуть раньше, тщательно бреется, приглаживает волосы и ищет самую свежую футболку.       В общаге есть Пако — щуплый, женственный латинос, который смотрит на Олега с восхищением в чёрных глазах. Пако совершенно не похож на Серёжу — может, это и к лучшему. А ещё он очень уютный, спокойный и всегда рядом.       Серёже Олег рассказывает только про Веру.       «Взрыв — это же гуманнее, чем сжигать заживо, да?»       Вот всё, что говорит Серёжа после третьего убийства. Он не смотрит на собеседника, меланхолично рассматривая туманный пейзаж за окном. Собственно, с такой высоты ничего кроме тумана там и не видно. Густая промозглая серость клубится у основания башни, простираясь вдаль до самого неба, такого же пустого и бледного. Эта же серость дымкой апатии заполняет голубые глаза.       Олег, который приходил уточнить пару рабочих вопросов, зачем-то кивает и уходит восвояси.       План предельно простой: рассказать Серёже правду и оперативно справиться с последствиями. Олег плохо представляет, как это сделать. Честно говоря, он вообще не знает, чего ожидать, но на всякий случай запасается габапентином и наручниками, тут же спинным мозгом чуя, что этого будет недостаточно. Пистолет он оставляет в мониторной. Даже если окажется, что Птица заминировал весь город и теперь танцует рядом с красной кнопкой, Олег пристрелит скорее себя, чем его.       Серёжу он находит в спальне. Несмотря на поздний час, тот делает зарядку: что-то между йогой и упражнениями на гибкость. Работа по приложению окончена, однако связанных с этим дел ещё очень много. Рабочий телефон буквально разрывается от сообщений, в электронном планере нет пустых граф. Серёжа переносит всё в онлайн, что не может перенести — отменяет. Этот день он проводит не выходя из апартаментов, лишь пару раз подрубается к кому-то по видеосвязи. Если подумать, такая реакция — просто чудо и подарок небес после всего того, что произошло в последние полтора месяца. Олегу безумно жаль ломать это хрупкое равновесие, хочется, чтобы так продолжалось и впредь. Но, увы, это невозможно. Пришло время открыть глаза.       Олег знает, что поступает правильно, он уверен в своём решении, но уже по пути наверх ему приходит странная идея. Что ж, надежда умирает последней.       — Олег?       Серёжа оборачивается, убирает за ухо чёлку и смотрит растерянно. Без страха, без удивления. Безразлично.       Олег подходит быстрым шагом, боится упустить момент. Он берёт лицо Серёжи в ладони, осторожно и нежно, как давно мечтал, даёт себе пару мгновений, чтобы лучше запомнить.       — Прости.       Голубые глаза распахиваются шире. Под приглушённым светом спальни Олег видит в них своё отражение. Возможно, в последний раз. Он улыбается, грустно, но по-дружески, как когда-то в детстве, а затем приподнимается на носках и целует в лоб.       Олег жмурится — ему горько и страшно. Он боится того, что получится, и вместе с тем боится ещё больше, что ему придётся рассказать Серёже всё прямо сейчас.       Какое-то время ничего не происходит. Олег открывает глаза и медленно отстраняется, заглядывает в лицо напротив. Рыжие ресницы опущены. Серёжа смотрит куда-то себе под ноги и, кажется, вообще не дышит, ещё больше, чем обычно, напоминая мраморную скульптуру.       — Ну привет, — уголок тонких губ дёргается в нервной усмешке, разбавляя выражение вселенской усталости. — А ты, оказывается, соображаешь, когда нужно.       Птица стряхивает чужие руки с плеч и отходит к окну. Смотреть там решительно не на что — теперь даже тумана не видно. Сплошная вязкая чернота. Птица прижимается к толстому стеклу панорамного окна, давит на него кончиками пальцев, словно пытаясь выдавить и выпасть наружу. Олегу кажется, что, если это произойдёт, внизу ничего не останется — Птица просто растворится в этой густой тьме, как капля дождя, падая в океан, из которого когда-то вышла.       — Зачем пришёл?       Птица широким мазком облизывает стекло, словно мороженое, прижимается к холодной поверхности лбом. Ему как будто нехорошо, но Олег здесь не для того, чтобы ему сочувствовать.       — Хочу предложить тебе сделку. В последний раз.       — Я весь внимание, — глухо отзывается Птица. На Олега он по-прежнему не смотрит, даже не пытается поймать взгляд в отражении.       — Я собираюсь рассказать всё Серёже, — Олег говорит это твёрдо, уверенно. И всё же это угроза, а угрозы всегда содержат в себе опцию «если».       — Зачем? — интересуется Птица. Безучастно, просто из вежливости.       — Чтобы остановить тебя. Продолжаться так больше не может. Мы…       — Это ничего не изменит, — на запотевшем от дыхания стекле Птица выводит рожицы: грустный ангел с куцыми крылышками и хитрый бес с острым хвостом. — Так ты только сделаешь хуже своему ненаглядному Серёженьке. Да ты ведь и сам понимаешь.       Олег может поспорить, что игра стоит свеч, но на самом деле вовсе не уверен в этом. Да, люди перестанут умирать, но какое ему, по сути, до них дело? Бог обделил его вселенским состраданием, как у Серёжи. Оно и к лучшему. На всём белом свете для Олега важен лишь один человек, и пока его всё ещё можно спасти.       — Да, понимаю.       — Тогда в чём вопрос? — Птица откидывает голову, косит из-за плеча бирюзовым глазом. В уголке лопнул крупный сосуд. — Решил, так говори. Или ты пришёл предупредить меня, надеясь отхватить по голове, на этот раз уже с концами? Этого не будет.       Он вновь отворачивается и принимается медленно стирать собственные рисунки. Его флегматичный настрой вселяет в Олега чуть больше надежды: теперь собственные шансы видятся ему как один к ста, а не один к тысяче. И это уже кое-что.       — Что нужно сделать, чтобы ты больше не убивал?       Птица медленно оборачивается, вяло складывает руки на груди, окидывая собеседника взглядом из-под полуопущенных век.       — Трахни меня.       Олег открывает рот, чтобы что-то сказать, и тут же закрывает обратно. Молчит. Вымотанный последними неделями мозг скрипит и потерянно стонет, пытаясь соотнести ответ с вопросом. Сегодня, по пути в апартаменты Разумовского, Олег мечтал получить условие — шанс решить все проблемы одним махом. А теперь, получив, совершенно не представляет, что делать дальше.       Птица с интересом разглядывает его лицо, лукаво блестит глазами в полумраке и, наконец, прыскает в кулак.       — У тебя сейчас из ушей пар пойдёт, — он беззвучно смеётся, продолжая наблюдать за уже ничего не понимающим Олегом. — Я пошутил. Шу-т-ка. Секс с овчарками меня не интересует.       Птица делает неопределённый жест рукой, мол, ну а что такого-то? Собственная выходка как будто немного его бодрит. Он хитро улыбается и вновь бросает взгляд в окно. На фоне черноты ночи его профиль кажется вырезанным из бумаги.       Сердце понемногу отпускает. У Олега нет времени задумываться, от чего именно. Ему всё ещё нужен ответ.       — Так чего ты хочешь?       Птица равнодушно пожимает плечами.       — Ничего, — глазами он ловит Олега в отражении и, старательно давя едкую ухмылку, добавляет: — Ты ещё не понял? У меня нет своих желаний. Во-об-ще.       — Не понял, — Олег качает головой, проводит пятёрнёй по лицу, будто снимая паутину, максимально терпеливо и дружелюбно просит: — Объясни.       Когда по завершении первого по-настоящему крупного проекта Серёжа решает выделить пять лямов на ремонт в детдоме, Олег впадает в глубокую задумчивость. С одной стороны, ремонт действительно нужен — был нужен ещё во время их с Серёжей юности, и с тех пор лучше уж точно не стало. С другой, Олег всё ещё не привык мыслить о таких суммах как о чём-то простом и ежедневном. Видя его замешательство, Серёжа, до того весело болтавший, вдруг замолкает, хмурится и спрашивает, что не так. Олег послушно делится своими размышлениями.       Лето, они сидят на газоне ВДНХ и едят мороженое: Серёжа клубничное, а Олег шоколадное. Прохладный июнь сияет ослепительным солнцем с безоблачного неба, а его звенящие лучи разбиваются мириадами искр о капли фонтана неподалёку. Серёжа сидит на фоне этого сказочно блестящего облака, но его улыбка кажется Олегу гораздо светлее и ярче.       — Подумаешь! — Серёжа смеётся, и весь мир смеётся вместе с ним шумом капель, голосами птиц вокруг. — Деньги должны быть там, где они нужнее. А я ещё заработаю!       Он тянет руку и тычет Олега в нос, от чего тот ошарашенно моргает несколько раз, наверняка с очень глупым видом.       — У тебя тут мороженое.       Птица стоит всё в той же расслабленной позе, но Олег вдруг замечает, как сильно аккуратно надгрызенные ногти впиваются в плечо.       — Всё тайное становится неврозом. Слышал про такое?       Птица поворачивает голову и смотрит резко, практически впиваясь взглядом. Олег уже понимает, что услышит дальше, и оттого повисшая пауза кажется ему ещё более напряжённой, исходящей на противный ультразвук посреди пустой черепной коробки.       — Так вот, в нашем случае всё это становится мной.       Олег не то чтобы удивлён. Пожалуй, он всегда знал об этом, а в последнее время такой расклад становится очевиднее некуда. И всё же то, что он слышит дальше, вскрывает привычную картину мира тупым скальпелем, рвёт её в клочья.       — Серёженьку обидел плохой мальчик? Злой дядя отобрал у Серёженьки игрушку? А тот противный жирдяй испортил фон на любимой картинке? Да пусть они все сдохнут, сгорят, захлёбываясь собственной кровью! Пусть их вонючие внутренности разбросает по округе на радость воронам и бродячим шавкам, мозги и яйца сварятся, а глаза лопнут! — Птица криво ухмыляется, смакуя тяжёлый привкус нарисованной картины, а затем говорит уже тише, сюсюкая и откровенно паясничая: — Вот только Серёженька будет ни при чём. Он же у нас такой весь из себя светлый и правильный. Добрейшей души человек — мухи не обидит. Очаровательный стесняшка-гений. Миллиардер в красных кедах, меценат и филантроп. Высокоморальная икона современности. Объект обожания и подражания.       Птица скалится иронично и зло, так, что у Олега мурашки по загривку, но взгляд он упрямо не отводит. Он должен выслушать до конца. Больно, мерзко и страшно, но он должен попытаться понять.       — А ещё у Серёженьки есть Олег. Добрый, надёжный, не очень умный, но бесконечно понимающий и просто с ангельским терпением. Ух! — Птица хохочет, показательно вытирает вполне реальные бусины пота со лба и так же театрально принимается кокетливо обмахиваться ладонью. — Олег! Ужасный Птица опять отпиздил всех моих врагов, разобраться с которыми у меня кишка тонка! Олег! Птица опять сделал всю ту мерзость, о которой я мечтал по ночам, думал за завтраком, на сортире и в душе! Олег, какой кошмар, караул! Пожалей меня, Олег, это всё противный Птица. Опять коварно травмировал мою нежную душеньку, капнув на белый плащик кровью и говном. Он в нём по уши варится с утра до вечера и столько уже сожрал, что ничего другого и не помнит. Но это же Птица, это же не я, твой милый-любимый Серёженька!       Олег чувствует, как к горлу кислой массой подкатывает тошнота. Внутри всё застывает, словно его опустили в эпоксидку. Становится трудно дышать. Птица прикрывает глаза и давит на переносицу пальцами, продолжая тихо посмеиваться.       — Ой, не смеши меня, Олег. Чего может хотеть выгребная яма? Только порасти травой и исчезнуть. Но хрен там: в неё продолжают кидать всё подряд, чтобы не мешало думать и по облакам порхать. И это даже не всегда какое-то дерьмо. Захотелось Серёженьке близких сношений, да заморачиваться неохота, драгоценное время тратить и мозг засорять. Птица, вперёд! Облажается — будет виноватым. Захотелось чуть больше тепла от лучшего друга, но как-то это стрёмно, по-пидорски. Птица, вперёд! У него ж ни стыда, ни совести, — Птица открывает покрасневшие глаза, блестит ими в потолок, закидывая голову, шмыгает носом и вновь смеётся: — Боже, мне кажется, я скоро и срать за него буду! Буквально.       Олегу очень хочется сесть, но ноги словно из ржавой арматуры — вросли в пол. В голове тьма вопросов и настоящий ад. Олег захлёбывается в этом потоке горечи, обиды и желчи. В ушах стучит кровь, а руки сами сжимаются в кулаки до боли, до хруста. Вот только существо на фоне окна само трясётся как в лихорадке. Олег только сейчас понимает, что у Птицы самая настоящая истерика. Он делает шаг вперёд и вновь замирает. Желание успокоить, как-то помочь инстинктивное, но Олег совершенно запутался.       — Эй, — он окликает ушедшего глубоко в себя Птицу, и это срабатывает. Тот перестаёт кашлять своим жутким задушенным смехом, вскидывает голову, обжигая холодной бирюзой. — Но ты… Зачем это тебе?       — Мне? — весело переспрашивает Птица. — Мне? Ты, может, не заметил, но так уж вышло, что мы с Серёженькой одно целое. И, если я не буду разгребать дерьмо, конец обоим.       — Как тогда, когда он пытался лечиться.       Это не вопрос. Олег чувствует себя компасом во время смены магнитных полюсов, Алисой в зазеркалье, Нео вне Матрицы. Его так накрывает, что на несколько секунд Олег просто выпадает из реальности, таращась на потемневшие губы напротив, а когда возвращается, слышит:       — …вот досада. Мистер Мега Мозг так скучал по своему Олеже, так переживал, что его больше никто не опекает и взрослую жизнь приходится жить самому, — в отличие от Олега Птице уже заметно лучше. Он зачёсывает волосы назад и продолжает лениво-праздным тоном, словно пересказывая светскую сплетню о третьих знакомых: — Стресс, экзистенциальный кризис, нехватка общения, горящие хотелки, злость от конфликта с реальностью — всё пришлось разгребать собственными ручками. Социализироваться, сублимировать. Сложно, знаешь ли, сконцентрироваться на коде, когда тебя от эмоций плющит и таращит. Ещё и таблеточки от шизы. М-м… Не знаю, как у Серёжи, но у меня было такое чувство, будто я три месяца в коме провалялся. Потом очнулся как под мусорной кучей, и давай…       Он делает движение, словно разбрасывает что-то лопатой, улыбается нарочито весело. Олег мысленно считает до пяти. Он не может отделить ложь от неприглядной правды. Где одно перетекает в другое? Где заканчивается Птица и начинается Серёжа? Что-то внутри настойчиво повторяет, что Птица не врёт, по крайней мере, делает это не специально. Но правда у каждого своя, и со временем она может сильно меняться.       — А сейчас?.. — Олег думает о том, что в прошлый раз всё началось именно из-за него. Серёжа переехал в Москву и оказался совершенно один. — Почему вся эта история с Чумным началась именно сейчас? Всё же было… Нормально?       Птица, кривляясь, таращит глаза и разводит руками:       — Головой об небо стукнулся, — он делает шаг навстречу и с удовольствием тычет Олега пальцем в лоб. — Раньше казаться обычным человеком хватало. Заурядным таким гением, хе-хе. А теперь всенародно известная личность. Идейная, медийная. Самая-самая по всем параметрам. Каждый взгляд — благодать, каждый вздох — искусство. Скоро наложением рук лечить начнёт, наверное.       Птица закатывает глаза и складывает руки на груди против сердца, но тут же спохватывается и перемещает обе ладони на пах. Олег шутке не смеётся, и Птица зло продолжает:       — Рамки жёстче — вписывается меньше, и всё ко мне, всё ко мне, за всеми человеческими радостями. Жадный, сука. Сам не ест и другим не даёт: увидел, как его Олежа к проституткам бегает, — спалил весь бордель, чтоб неповадно было. Чтобы Олежа не отвлекался, грустил под дверью да передёргивал иногда на своё большое и светлое чувство, которое Серёженьке нахуй не сдалось.       Хлёсткий звук пощёчины выходит в спальне каким-то глухим, сам на себя не похожим. Олег и сам не понимает, что только что произошло. Вот перед ним были жестокие голубые глаза и блядские губы, а теперь вместо ядовитых слов на них расцветает яркий след от удара. Птица криво улыбается, проводит пальцами по обожжённой щеке.       — Не снизойдёт он до тебя, Олежа. Как собачий вальс ни танцуй, всё равно не снизойдёт.       Он уходит, а Олег бесформенным грузом оседает на кровать. За пределами этой спальни мира не существует. Олег не помнит, как тот выглядит: все привычные вещи, воспоминания, нерушимые истины ломаются, плавятся и смешиваются, перерождаясь во что-то иное. Правая ладонь горит огнём. Олег вспоминает бирюзовый взгляд, и теперь ему чудится в нём отчаяние. За что он ударил Птицу? Ведь тот сказал правду, и тогда, после первого убийства, и сейчас.       Принять это оказывается на удивление просто. Олег вскакивает с кровати и быстрым шагом идёт в кабинет, затем в ванную, и там застаёт, как Птица приканчивает дорожку. Тот довольно морщится, вытирает о бриджи кредитку и кладёт её в карман, убирает пакетик со стафом в шкафчик под раковиной.       — Ну, чего уставился? — Птица открывает горячий кран и моет руки. — Серёжа на четвёртом курсе полгода фен жрал, и ничего. А тут — натуральный продукт, всё полезнее. Не ради великой цели, конечно, но да и я не Серёжа.       Олег останавливается у него за спиной, прижимается боком к стене рядом со стилизованной мозаикой — здесь та же Афродита. Возмутиться бы, но Олег знает, что это тоже правда. Тогда главный инвестор проекта выкатил жёсткие сроки, и Серёжа убил немало здоровья, пытаясь в них уложиться.       Сейчас не до этого.       Из раковины поднимается пар, кожа на руках краснеет, становясь малиновой, и только тогда Птица выключает воду.       — Хотя как посмотреть. Три дорожки, и ты больше не в говно — можно идти вершить судьбы. Правда, я и сам смутно помню, как ставил эту взрывчатку.       Он вытирает руки и садится на край исполинской ванны. Расширенные наркотиком зрачки выглядят совсем по-человечески. Птица склоняет голову набок и смотрит с улыбкой Джоконды. Провокация кажется Олегу столь детской, что он лишь добродушно хмыкает:       — Но всё же получилось.       Птица на пару секунд зависает, а затем удивляется так искренне, совсем по-дурацки. Он выдаёт глухой смешок, хочет что-то сказать, но губы пересекает красный штрих. Кровь капает на светлый пол, разбиваясь будто нарисованными мультяшными кляксами. Птица подставляет руку, удивлённо смотрит на алые разводы, пытается вытереть кончик носа, но в результате только сильнее размазывает кровь по лицу.       — Не трогай.       Олег мочит полотенце холодной водой, с силой отжимает и ловит чужое запястье, отводя в сторону. Птица послушно замирает, завороженно смотрит в ответ, пока Олег аккуратно вытирает его лицо, затем улитую красным ладонь и каждый палец в отдельности. Это так странно, но Олегу приятно это делать, а Птица продолжает молчать, не язвит и не иронизирует. Он шмыгает носом, и под ним снова образуется тёмная капля. Олег возвращается к раковине, находит вату и протягивает кусочек, принимаясь за вторую руку. С ваткой в носу Птица выглядит как-то совсем разбито и гораздо младше. Сейчас он напоминает Серёжу-подростка в его самый сложный возраст: потерянного, уставшего, с хмурым взглядом на собственное будущее. Олег ловит на своём лице дурацкую улыбку.       Птица её тоже наверняка замечает. Он опускает глаза в пол, неуютно сутулит плечи, становясь будто бы меньше, и говорит:       — Мы с тобой в одной лодке, Олеж. И плывёт она в пизду.       Олег отпускает чужую руку, но не отходит — так и стоит, глядя сверху вниз на спутанный пожар волос.       — Ты — удобный друг, я — удобный враг. Вот только ты ещё можешь спастись, — Птица поднимает голову, блестит взглядом из-под упавшей чёлки, пытаясь понять, о чём думает Олег. — Расскажи всё Серёже, как хотел, и дело с концом. А лучше сразу полиции.       Птица не шутит и не юлит — Олег с теплотой думает о том, что не такой уж тот и гений телепатии. Слышать подобное даже немного обидно, но Птица тоже запутался и устал. Олег осторожно гладит рыжие волосы, заправляет чёлку за ухо. От первого прикосновения Птица едва заметно дёргается, но после прикрывает глаза и глубоко вдыхает, словно пытаясь успокоиться, но не выходит. Он сидит тихо ещё какое-то время, пока Олег продолжает гладить его по макушке, по вискам, невесомо обводит пальцами линии бровей и скул. Птица реагирует лишь нервной дрожью ресниц, а потом вдруг морщится и, качнув головой, добавляет:       — Я-то ладно, но за тебя обидно, прям до злости.       Олег показательно вздыхает. Это был очень длинный вечер для них обоих. Кончик ватки медленно краснеет. Олег наклоняется ближе, замирает лицом к лицу, согнув палец, нежно гладит запавшие щёки и ждёт, пока Птица вернётся из персонального внутреннего ада.       — Олеж, я не гордый, ломаться не стану.       Птица открывает глаза, смотрит беспомощно и грустно. Вместо надежды — самоирония. Слова застревают, рассыпаются на пороге дрожащих губ, но Птица упрямо продолжает:       — Не Серёжа, конечно, но, может, тоже сгожусь, — влажно вздыхает, — всё что хочешь…       Олег прикладывает палец к губам напротив, успокаивающе шипит:       — Помолчи.       Он легко улыбается, но не потому, что ему весело — у самого внутри всё переворачивается, рвётся, режет под рёбрами. Просто так Птице будет спокойнее. Тот и правда перестаёт дрожать, неверяще смотрит на Олега, до лица которого теперь какие-то сантиметры. Олег гладит большим пальцем от уголка красивых губ до уха и обратно. Хочется сказать так много. Но для этого ещё будет время. У них — будет время. А пока Олег медленно придвигается ещё ближе и осторожно целует, просто касается, с трепетом ловя горячее дыхание Птицы. Всё вдруг становится неважным, у Олега такое чувство, словно он вернулся в точку отсчёта, в начало координат без памяти и прошлого. И это его первый поцелуй.       Птица кладёт ему руки на плечи, отвечает несмело, так же медленно и целомудренно, не пытаясь навязать больше. Они целуются долго — пока у Олега не прекращает колоть сердце, а пальцы, невесомо лежащие на его плечах, не перестают подрагивать. После он не отстраняется — осторожно обнимает, и Птица буквально виснет на нём в ответ, соскальзывает с бортика ванны и тянет обоих вниз. Прижимается, словно хочет врасти, комкает на спине футболку, неразборчиво шепчет что-то в плечо, пока Олег устраивает его ноги удобнее. Они сидят на полу как одно целое, как странное исковерканное существо, нашедшее покой в своём уродстве. В каменной пустоте ванной комнаты слышно лишь его дыхание.       — Блин, я из-за муки́ даже разреветься нормально не могу.       Птица тихо смеётся в шею, щекотно задевает носом. Олег прикрывает глаза и зарывается в огненные волосы, продолжая медленно гладить по спине.       — Ещё успеешь.